Нэт съехал с шоссе на узкую дорогу. Ветви деревьев образовали над ней нечто вроде арки из желтой и багряной листвы. Нэт катил вниз по склону горы, то и дело закладывая повороты. У Оленьего ручья, там, где поток пересекал пыльный асфальт, он слегка сбросил скорость. Переехав мелкую речушку, он свернул налево, на гравийную дорогу, а с нее еще раз налево на узкий проселок. Проехав примерно с милю, он остановился у прогалины, на которой валялись пивные банки, окурки и отстрелянные гильзы. Нэт заглушил мотор, стукнул кулаком руль и выругался.

Пистолет, наручники, дубинка, рация — все это было при нем, когда он двинулся по тропинке. Спустя пять минут он тяжело опустился на плоский камень рядом с зеленой поверхностью озера. Снял шляпу, вытер платком лоб и закурил.

«Черт бы ее побрал!» — подумал он. Он сделал глубокую затяжку и не торопился выпускать дым, как тот дракон, что держит в себе пламя. Затем выпустил его через ноздри. Раз, другой. Посмотрел на сигарету в руке, бросил ее на траву и раздавил каблуком.

Кэрол посоветовала ему оставить Ирен в покое и не заводить разговор о казни.

— Ей этого не вынести, — сказала ему Кэрол на следующий день после бури. И он почти с ней согласился.

Почти.

Нэт поднял с земли палку и машинально принялся обдирать с нее кору.

И вот теперь оказывается, что все, что он знал про свою жену, неправда.

— Она пыталась наложить на себя руки, — заявила ему Кэрол всего каких-то полчаса назад.

Поговорить с ней ему предложил пастор Уайт. Сказал, что Кэрол наверняка скажет ему что-то такое, чего он сам не знает. Но услышать то, что он услышал, — этого Нэт никак не ожидал. Оказывается, Ирен пыталась лишить себя жизни, а затем, когда не смогла, решила искать утешения у Роббина. Роббина! Это же надо! Ну кто бы мог подумать! Они несколько лет переписывались. Кэрол сказала, что видела эти письма. Коробку из-под обуви, набитую конвертами.

— Черт! — Нэт сломал палку пополам и посмотрел на воду, на солнце, на деревья, прислушался к пению одинокой птицы. Мир вокруг ничуть не изменился.

Она устала? Кажется, это были ее собственные слова. Устала от всего этого. Ни слова про попытку самоубийства, и вот теперь это.

Пастор Уайт посоветовал ему: «Забудь, с этим уже ничего не поделаешь».

— За прощение не наказывают, — сказал он. — Тут я ничем не могу помочь.

А как же ложь? Обман? Как она могла молчать, а тем временем делать свои дела за его спиной?

Нэт оттянул ворот рубашки, как будто задыхался. Затем еще раз, затем откашлялся, нагнулся вперед и издал звук, похожий на рыдание.

Письма.

Он понятия не имел, что именно его жена и Роббин могли сказать друг другу. Он понятия не имел, что ей известно, а что нет. Какие мысли она держит в голове, что вообще она замыслила, когда заявила сестре, что должна съездить повидаться с Роббином. Чего теперь ему ожидать? К чему готовиться?

Он представил, как от всей души влепит ей пощечину, как толкнет ее на диван, будет наблюдать, как она падает. Как он будет в гневе кричать на нее. А потом он закрыл лицо ладонями и представил нечто другое.

Он усадит ее на диван, он накроет ее руки своими или возьмет ее за плечи. Главное — быть к ней как можно ближе, чтобы она не вырвалась. Потому что она наверняка попробует это сделать — подобное в ее натуре. Но только не на этот раз. Он будет держать ее за плечи, и она будет вынуждена его выслушать. И после того, как он ей все скажет, они решат, что у них осталось в этой жизни и как им теперь жить дальше.

Он уже давно намеревался это сделать. Открыть рот и сказать то, что должен.

Ирен.

Нэт задумчиво пожевал губу. Жизнь — коварная штука. Так было всегда, и так будет. Но Ирен — она внесла в нее доброту. Но именно эта ее доброта подчас и бесила его. Ее наивность, неумение видеть вещи, какие они на самом деле. Она понятия не имела, на какие вещи способно человеческое сердце. Как оно может отвернуться от мира, зачерстветь, стать холодным, как окровавленное лезвие.

Ни малейшего понятия, черт возьми!

А все он. Это он виноват. Это он позволил ей спрятаться в ее тесном, крошечном мирке. Но Ирен есть Ирен. Она никогда не поверит ничему такому, что способно разрушить ее чистый и невинный взгляд на мир. Ведь как раз за это он ее и любил. За это же и ненавидел. Именно по этой причине всякий раз, когда он подумывал ее бросить, он уже в следующий миг гнал от себя эти мысли.

Над озером низко пролетела цапля и, как балерина, опустилась на длинные ноги у самого края воды. Боже, он надеялся прожить достойную жизнь. Тихую, непритязательную, спокойную. Совсем не ту, к которой он привык с детства. Он мечтал иметь любящую жену и любящих детей. Он хотел воспитать хороших, достойных людей, которые бы прислушивались к родительским советам, потому что любили своих родителей, а вовсе не потому, что боялись.

Цапля неспешно шагнула в воду. В озере в изобилии водился окунь, краппи и другая рыба. Когда-то они с Ирен брали лодку и, забросив удочки, могли молча сидеть в ней часами. Как он любил эти удивительные мгновения! Как здорово было, даже без всяких слов, ощущать близость другого человека. Ирен умела пользоваться удочкой. Нэт сидел, наблюдая за тем, как восходит солнце, как его лучи играют в ее волосах. «Моя маргаритка», когда-то называл он ее. Он помнил, как поцеловал ее в первый раз, как поклялся, что ее губы имеют вкус меда.

Тем временем цапля шагнула глубже, а потом в мгновение ока сунула голову и тотчас вытащила — с рыбой в клюве.

Они с Ирен не выбирались на рыбалку вот уже лет восемь или девять. То есть примерно с того времени, когда, если верить Кэрол, его жена пыталась покончить с собой. Нэт с силой вогнал кулак в ладонь.

— Ирен! — прошептал он, а потом крикнул ее имя так громко, что испуганная цапля застыла как статуя.

Нэт нагнулся и подобрал с земли лист — красно-желто-оранжево-зеленый. Он не мог сказать, с какого дерева тот упал. Никогда не задумался над породами деревьев. Такое было по части Ирен. Она всегда знала все названия. Она и Шэп. Они оба были знатоки в том, что касалось деревьев, растений, цветов…

Нэт смял лист в руке, бросил его в воду и пронаблюдал, как тот пошел ко дну.

Глава 36. 14 октября 2004 года

— Они мне никогда не разрешат это сделать, — произнесла Ирен, просматривая бланк заявления на посещение заключенного.

— Это почему же? — удивился Джефф.

— Здесь говорится, что сначала я должна проконсультироваться с психологом. Но у меня на это нет времени. А вот здесь, — она подтолкнула лист бумаги через кухонный стол, — меня спрашивают, кто из моих близких поддерживает это решение.

— А что, разве никто?

Ирен рассмеялась:

— Когда Кэрол узнала про письма, ее едва удар не хватил. Сказала, что я должна их сжечь.

— А Блисс?

— Ну, она тем и занимается, что сажает за решетку таких, как Роббин.

— Да, я знаю. Но ведь это еще не значит, что…

— Я бы не хотела втягивать ее в это дело.

Джефф кивнул.

— Блисс в курсе, что дата уже назначена?

— Да, она позвонила мне, когда я помогала в церкви. Сказала, что давно пора.

Ирен положила руки на стол и взяла письмо от начальника тюрьмы. Оно, подобно сторожу, лежало сверху других бумаг, предостерегая ее от дальнейших шагов. Ирен указала на него пальцем:

— Начальник тюрьмы говорит, что мне особенно не на что рассчитывать.

— А что он сказал вам по телефону?

— То же самое. Спрашивал, кто поддерживает мое решение. Я честно призналась, что никто. И тогда он сказал, что бесполезно даже пытаться. Что тем самым я сделаю себе только хуже, потому что это будет означать очередную потерю. Кэрол сказала то же самое.

Джефф взял письмо начальника тюрьмы и пробежал глазами.

— Этот мистер Мейсон, он дал вам хотя бы крошечный повод для надежды?

— Никакого.

— Но вы все равно решили попытаться?

Ирен посмотрела на лампочку под потолком: