При этой мысли Мейсона передернуло. Прошло уже столько лет, а ты все еще об этом думаешь? Ему было неприятно, что брат все еще обитает на задворках его памяти, хотя по-прежнему заперт за решеткой в полутора тысячах миль отсюда, в тюремной камере в Чикаго.

Мейсон вновь сфокусировал внимание на клавиатуре, указал несколько дат своего предполагаемого визита в Сан-Квентин и нажал на кнопку «Отправить».

Глава 19. 19 марта 1997 года

Ирен покоилась на дне реки. Ее волосы колышутся, расчесываемые течением, тело холодное и мягкое, глаза раскрыты, словно безжизненные окна. Время медленно течет и своим невидимым течением смывает воспоминания о ее жизни. Любовь, вдохновение, надежда, даже ненависть — все эти Божьи дары похоронены поступательным движением времени. Над ней солнечные блики играют на танцующей поверхности воды, и лучи света касаются ее протянутой руки. Она смотрит вверх…

Ирен разбудил звук трубы, на которой играл Шэп. Четкий, звенящий звук, пронзающий тишину утра нового дня. Ноты взмывали ввысь, легко порхая по стебелькам травы, листьям деревьев и далее вверх к облакам. Мелодия закручивалась спиралью, повторяя изгибы ветра и полета птиц…

Птицы.

Ирен Стенли открыла глаза и увидела новый день.

— Глупость какая! — пробормотала она. Никакой это не Шэп. Откуда здесь быть Шэпу. Щебетание птиц вообще не похоже на игру ее сына. Ирен засунула ноги в тапки, неуверенно встала и снова рухнула на кровать. — Сегодня день его рождения! — прошептала она.

Сквозь окно в комнату проникал легкий ветерок, солнечный свет, пробивался сквозь преграду кружевной занавески, причудливым узором играл на полу и стенах. До слуха Ирен доносились трели дубоноса и щебетание воробьев. День был прекрасен. На день рождения Шэпа всегда бывала хорошая погода. Всякий раз это был идеальный день, словно специально предназначенный для того, чтобы посадить цветы, помыть окна или устроить пикник. И вот уже одиннадцать лет она ненавидит эту горькую иронию судьбы — чудесный теплый свет, в то время как душа ее жаждала ненастной тьмы. В этот день по идее должен пойти ливень, разразиться гроза. Река должна выйти из берегов, безжалостно смывая все на своем пути. Только катаклизмы были способны искупить все муки ада. По крайней мере, таково было ее единственное желание в то время, когда она уже не хотела и не чувствовала ничего.

Спустившись в кухню, Ирен включила плиту и поставила воду для кофе. В раковине громоздилась вчерашняя посуда, рядом со стиральной машиной высилась куча постиранной одежды, разобрать которую у нее так и не дошли руки. Вот уже несколько лет она не находила в себе сил помыть окна — одна только мысль о том, что надо взять мыло, губку, набрать воды, достать лестницу, залезть на нее, начать драить стекло, — всего лишь мысль! — заставляла ее чувствовать себя разбитой.

Сегодня Шэпу исполнилось бы двадцать семь.

Эти слова звучали в голове Ирен, преследуя ее по всему дому, пока она подбирала тапки Нэта, поправляла подушки на диване в гостиной, сортировала журналы на столе. Они не оставляли ее и на кухне, нашептывая в ее сознании одно и то же, пока она насыпала в чашку гранулированный кофе. Слова настигали ее даже тогда, когда она сидела на крыльце, глядя, как муж читает газету.

Газетные страницы подпирало выросшее за последнее время пивное брюшко, штаны цвета хаки обтягивали изрядной толщины ноги. Нэту сорок шесть, также как и ей. Блисс двадцать три, а Шэпу… Шэпу исполнилось бы двадцать семь.

Пели птицы, скрипели качели, облака плыли по синему небу, и его синева казалась Ирен сродни издевке.

Ее больше не мучил панический ужас, как то было с ней сразу после того, как погиб Шэп. Больше не было ощущения падения, она не погружалась в пучину скорби, из последних сил цепляясь за вещи, связанные с покойным сыном, — футболку, книгу, грязь с его ботинок. Куда чаще она теперь захаживала в винный магазин за очередной порцией крепкого градусного «облегчения». И как ни странно, она больше не скучала по этому дню. Просто чувствовала себя полностью опустошенной, безжизненным иссохшим деревом, ждущим ветра, который его повалит.

И в тот момент, когда она размышляла о том, как сейчас выглядел бы ее сын, будь он жив, из-за вороха газет послышался голос мужа:

— Сегодня, если не ошибаюсь, день рождения Шэпа?

Ирен медленно остановила качели и в замешательстве застыла, вцепившись в сосновые поручни, не зная, что ответить. Эта тема была абсолютным табу, в присутствии мужа она избегала даже упоминать имя сына. Так было с тех самых пор, как они возвратились из Орегона. Ирен хорошо запомнился тот день. Нэт вернулся с охоты и объявил, что отныне больше не будет скорбеть. Надо жить дальше, сказал он. И все равно никто — ни Блисс, ни Ирен, ни его родной брат, ни пастор Уайт, — никто не решался произносить при нем имя погибшего сына.

— Есть только один способ излечиться от скорби, — говорил он всем, — не думать и не вспоминать о том, что произошло, — что он и делал.

Нэт опустил газету:

— Я сказал, что сегодня, кажется, день рождения Шэпа, не так ли?

— Да, — ответила Ирен, с трудом сдерживая удивление. — Да, точно. Сегодня ему бы исполнилось двадцать семь.

Нэт задумчиво покачал головой.

— Двадцать семь, хм… Даже не верится, — растерянно пробормотал он и снова уткнулся в газету.

Ирен откинулась на спинку качелей, понимая, что он больше ничего не скажет. Это был лишь непродолжительный всплеск воспоминаний, не более того. Нэт никогда раньше не вспоминал про день рождения Шэпа. Когда же в первые годы она пыталась ему об этом напомнить, желая отдать сыну дань памяти и уважения, муж заставлял ее замолчать, нет, не словом и даже не взглядом, а наоборот — ни словом, ни взглядом, а скорее полным безразличием.

— Знаешь, — продолжил Нэт, не выглядывая, однако, из-за газеты, — вот что я думаю. Прошло ведь уже столько времени. Все это ожидание — к чему оно? Да, есть всякие апелляции, но черт возьми! Двенадцать лет? Бедный Шэп! — Он посмотрел на Ирен поверх очков. — Что вообще происходит в этом чертовом Орегоне?

Ирен склонила голову набок, словно птица, которая внимательно прислушивается. Какая-то часть ее души была готова прыгать от радости, что Нэт наконец-то нашел в себе мужество произнести вслух имя сына. Другая — не могла избавиться от гнета скорби и уныния. Ирен понимала: Нэт скоро замкнется снова, и тогда она вновь останется наедине с тяжкими воспоминаниями.

— Не знаю, Нэт. Я так толком и не поняла, как все это работает.

— Но ты же следишь за ходом дела.

— Вообще-то да. — Она оттолкнулась ногой, и качели снова скрипнули.

— Ну так что там?

Маленькая серая белка пробежала по перилам крыльца и уставилась на обоих обитателей дома.

— Расскажи мне, — продолжил Нэт, — как там продвигаются дела с приговором? Почему с этим делом тянут так долго?

Белка пискнула и скрылась из вида. Ирен внимательно посмотрела на мужа:

— Я же тебе сказала, не знаю. Я уже какое-то время не слежу за этим.

— Ответь мне — почему? — нахмурился Нэт. — Мне казалось, ты с нетерпением ждешь того дня, когда вся эта песня закончится.

Ирен задумчиво накрутила на палец прядь волос. Нэт прав. Когда-то единственным ее желанием было увидеть, как Роббина, наконец, казнят, чтобы тем самым был положен конец растянувшемуся на долгие годы кошмару. Впрочем, если честно, она понятия не имела, каким образом его смерть поставит точку в ее страданиях. Годы шли, и ненависть, которая заставляла ее сердце биться, постепенно утихла, превратившись в смутное ноющее желание — желание смерти Роббина или своей собственной. Ей было все равно.

— Я просто устала, Нэт. Вот и все. Просто устала.

Нэт сложил газету и нахмурился:

— Что ты имеешь в виду?

Качели снова остановились, и Ирен посмотрела на мужа. Как можно не понять? Это ведь очевидно. Уже давно воля к жизни покинула ее. У нее не было сил даже приглядывать за чертовым домом, стирать, убирать, готовить, не говоря уже о том, чтобы следить за тем, что происходит с тем человеком в Орегоне. Она хотела, чтобы Блисс проводила как можно больше времени вне дома, и придумывала для нее всякие занятия — кружки вязания и шитья, уборку и готовку, воскресную школу, новые прически, но для себя не делала ничего. Последние несколько месяцев были самыми тяжелыми. Блисс уехала в Техас учиться на юриста, Джефф женился и стал работать почтальоном. У Кэрол и доктора Эла родился очередной внук, прекрасный мальчик по имени Тоби, с такими же золотыми волосами, как у Шэпа. А они с Нэтом все больше отдалялись друг от друга.