Рука движется! Петля за петлей разматывается; вот и вторая рука, подтянутая снизу к первой, свободна. Но они еще плохо слушаются и не могут развязать узлов на ногах. Пусть немного отдохнут, а пока нужно раздуть огонь…

Нагнувшись совсем близко к кучке углей, покрытых пеплом, человек осторожно начинает раздувать их, подбрасывая понемногу сухие листья и мелкие веточки, сгребаемые с земли.

Вспыхнул и затрещал огонек. Человек оглянулся — волки отползли в недоумении к кустам. Он протянул руку, взял круглый камень, которым дробил золотую руду, и швырнул его под куст, где светились три пары глаз, друг возле друга. Хриплый вой, треск веток. Глаза исчезли. Но звери притаились и ждут.

Теперь он развязывает свои ноги. И они отекли, не стоят. Он подползает к утесу, собирает толстые сучья и бросает в костер. Огонь жадно лижет их красными языками, разгораясь все больше. Ярко пылающий сук летит в кусты, где притаились волки; и там сухие листья, мертвые побеги, ветки дают хорошую пищу огню. Пылает новый костер, скручиваются и вспыхивают зеленые листья, и снопы искр взлетают вместе с дымом. Еще один пылающий сук летит в противоположную сторону от поляны, и там загорается третий костер. Отбегают далеко перепуганные звери, щелкают зубами.

Теперь можно отдохнуть без помехи. Человек, пошатываясь идет к ручью, захватив с собою тазик; долго пьет он, присев у воды, и освежает обожженную руку. Потом возвращается к костру с охапкой хвороста, подбрасывает его в огонь и ложится на землю под навесом утеса. Каменная стена у него за спиной, спереди костер. Огонь в кустах долго будет гореть, находя все новую и новую пищу. Можно спать до рассвета спокойно.

ОБЫСК

Мафу вернулся домой около полуночи. Мальчики спали так крепко, что не слышали, как он вошел, засветил огонь, жадно поел обильные остатки ужина, потом с лампочкой в руках залез головой и плечами в топку кана и закопал глубоко в землю под слоем золы тряпку с золотом, отнятым у вора.

«Если не этой ночью, то завтра утром лое непременно сделает осмотр нашей шахты», — решил он за ужином и принял свои меры.

Проснулись, по обыкновению, рано. Пока мальчики варили завтрак, Мафу спустился в шахту, отобрал из руды, оставленной вором у забоя, все куски с видимым золотом, вынес их на поверхность и высыпал на пустыре, в стороне от отвода, в ямку, которую прикрыл разным мусором. Таким образом, и шахта была приготовлена для осмотра надзирателя: пусть теперь ищет, где богатая жила Лю Пи!

Некоторое беспокойство внушало Мафу то обстоятельство, что со времени последнего размола руды на мельнице они приготовили мало нового кварца — куча его во дворе была очень невелика. Ведь Лю Пи и он всю богатую руду толкли и промывали в шахте, а рудоносам оставалось очень немного для выноса на поверхность. Поэтому, вернувшись в шахту, Мафу с ожесточением начал бить свою обедневшую жилу, выламывая целые глыбы кварца, который, на его счастье, стал очень трещиноват. Мальчикам за это утро пришлось три раза спускаться за рудой и выносить корзины, наполненные доверху.

Они только что высыпали в третий раз свои корзины на заметно увеличившуюся кучу и собирались отдохнуть и покурить, как их внимание привлек необычайный шум на пустынной улице. Слышны были щелканье бича, звон колокольчиков и бубенчиков и протяжные крики «и-и-и-и-и», словно приближалась большая кавалькада. Мальчуганы мигом очутились на ограде и выглянули на улицу.

К ним приближалась скорым шагом кучка китайцев, среди которых на рослом ослике, увешанном колокольчиками и бубенчиками, ехал чиновник; его можно было узнать по черной шляпе с отворотами и синей кофте с вышитыми драконами. Рядом с ишаком, бежавшим легкой рысью, семенил запыхавшийся Ли Ю, поощрявший животное гортанными криками, а иногда и ударами плети. Впереди всадника, по бокам его и сзади шли солдаты, человек шесть или семь, с копьями в руках, с луками и колчанами за плечами; на их синих грязных и рваных куртках были нашиты на груди красные иероглифы, а головы повязаны по-бабьи синими платками. За солдатами шли любопытные, человек тридцать взрослых и подростков.

Процессия остановилась у калитки. Ли Ю открыл ее и под уздцы ввел ишака во двор; за ним последовали солдаты. Любопытные остались на улице, заглядывая поверх ограды. Пао и Хун, полураскрыв рты от удивления, смотрели, как два солдата, подхватив жирного чиновника под руки, бережно спускали его на землю, словно хрупкий сосуд с драгоценной влагой.

— Где хозяин отвода? — обратился он к мальчикам, пронизывая их хмурым взором своих косо прорезанных, заплывших жиром глаз.

— Лю Пи нету, а Мафу в шахте, — ответил Хун.

— Живо беги за ним, мальчик! — скомандовал надзиратель, и Пао не замедлил исчезнуть в черной дыре. — А ты останься, — сказал он Хуну, схватив его за косичку. — Где ваша руда?

— Вот она здесь на дворе! — Хун указал на белевшую кучу кварца.

— Что так мало? Куда еще носите?

— Никуда больше не носим.

— А золото где спрятано?

— Я не знаю… Золото у хозяина, у Лю Пи.

— Обыщите фанзу! — приказал надзиратель солдатам, — Ищите в мешках, в одежде, в сухарях.

Три солдата направились в фанзу. Остальные занялись осмотром двора, тыкали копьями в землю, где она казалась им взрытой.

Не выпуская из рук косички Хуна, надзиратель направился к фанзе и с трудом протиснулся в узкую дверь. В фанзе шел тщательный осмотр; один солдат, сидя на корточках на кане, разворачивал и вытряхивал одеяла и свернутую одежду, щупал и мял валики, набитые ватой и заменявшие подушки, отворачивал цыновки, покрывавшие лежанку. Другой рылся в мешках с провизией, третий концом копья тыкал твердо утоптанную землю пола.

— В топке посмотри! — скомандовал надзиратель. Солдат сунулся к топке; там горел огонек и на треноге в большом котле грелась вода для обеда. Солдат заглянул в глубь отверстия, просунул туда копье, потыкал в разных местах золу и сказал:

— Ничего нет, та-жень.

— Выгреби всю золу, посмотри в ней, — приказал надзиратель.

Солдат стал выгребать концом копья золу из топки; другой, кончивший безрезультатный осмотр ложа рудокопов, шарил в золе руками. Надзиратель, все еще придерживая Хуна за косичку, следил за этой работой.

В это время в фанзу вошел Мафу, за которым выглядывало недоумевающее лицо Пао.

Мафу при виде солдата, шарившего в топке, побледнел и, чтобы скрыть смущение, низко поклонился и пробормотал:

— Ты звал меня, та-жень, я пришел.

— Это рабочий, Мафу! — пояснил Ли Ю, стоявший у дверей.

— Где хозяин отвода? — резко спросил надзиратель, рассерженный тем, что обыск не дал еще результатов.

— Лю Пи ушел домой, на Манас ушел. Жена его очень заболела, умирать хочет, — заявил Мафу, следя глазами за солдатами, выгребавшими золу.

— Вот как! И много золота домой понес?

— Мало-мало понес, лое. Сколько у тебя после размола получили — все взял. Лечить надо, хоронить надо, если умрет.

— А ты что без него делаешь?

— Работаю в шахте, лое.

— И золота в жиле много попрежнему?

— Совсем мало стало, лое. Обманула нас жила; едва показалось хорошее золото и снова скрылось.

— Так я тебе и поверил, негодяй. Золото скрылось, да только где-нибудь здесь, а не в жиле.

— Если не веришь, лое, посмотри сам, своими глазами, — спокойно возразил Мафу, убедившись, что солдат выгреб только золу из топки и не собирался раскапывать в ней землю. — Вот на дворе наша руда, совсем бедная, посмотри сам. Спустись к нам в шахту, осмотри жилу — нет золота. Таких кусков, как мы приносили на мельницу, больше не попадается.

— И посмотрю, сам посмотрю, — крикнул надзиратель. — Ну, что, нашли что-нибудь в золе, в мешках, в кане? — обратился он к солдатам.

— Ничего нет, та-жень!

— А на дворе? Позовите тех, кто искал на дворе!

Вошли остальные солдаты. Один из них подал надзирателю тряпку с табаком и старую трубку мальчиков, найденные в одной из щелей ограды.