Джейн обнаружила, что небесное прибежище хоть и напоминает ад, но этот ад вполне сносен и забавен. Здешних женщин беззастенчиво использовали, но они все же не сдавались. Пациентки-соседки пытались ее успокоить. Они, пишет Джейн, не испытывали недоверия к «моей персоне: я была маленькая, тоненькая и хрупкая»; и ее посвятили в правила лечения и возможности побега.
Санитары изо всех сил старались быть услужливыми и пользовались любовью у женщин-клиенток. Врачи были молодыми, они проводили обследования со всей научной тщательностью, и когда одаренные особой милостью женщины оказывались в положении, им приходилось, к глубокому сожалению персонала, покидать больницу для родов; но они всегда возвращались, подобно заблудшим овечкам, которые в конце концов возвращаются к матке-заступнице.
В «Книге вопросов» — ничего похожего на этот красочный язык. Несколько отдельных вопросов по поводу Джейн Авриль и один загадочный ответ. Вопрос: Что он мог найти в Джейн? и ответ: Животных он любил, как самого себя, и бывали мгновения, когда я испытывала ревность, почти ненависть к этим беспомощным существам, поглощавшим так много его любви.
И все. Весь ответ.
Любовь может возникать, даже если кто-то делится с любимым своим мраком. Но рождается ли при этом также и ненависть?
Бланш Витман была непререкаемым авторитетом, и Джейн обратилась к ней, когда у нее появилась мысль организовать большое танцевальное представление, посвященное безумным.
С Бланш считались. Ведь она была королевой истеричек! Ходили слухи, что профессор Шарко любит ее и она обладает большой властью, но не позволяет профессору Шарко вступить в свои потаенные сады.
Те, кого особенно выделял Шарко и кто более или менее регулярно участвовал в медицинских экспериментах, являясь главными объектами научных и публичных анализов, размещались в большом зале Duchesse de Boulogne[14] на первом этаже.
Менее интересные или уже «отработанные» истерички находились на верхнем этаже. Они были не столь эстетичны, их припадками мало интересовались, и они уже так долго пребывали в Сальпетриер, что постепенно лишались рассудка и впадали в апатию.
Джейн была еще ребенком, но обладала шармом четырнадцатилетней девушки, в ней сочетались детская жестокость и любознательность, она любила провоцировать пациенток, казавшихся смешными или отвратительными. Одной из них была высокая, величественная, подстриженная ежиком дама, с белыми как снег волосами, именуемая La Place Maubert[15], поскольку она низким, глухим голосом упорно кричала окружающим: Я уважаю La Place Maubert, а на вас мне наплевать! Такой площади никто не знал, но считалось, что для нее она обладает некой святостью, которую никто не смел оспаривать.
Слово святость употреблялось часто.
Когда Джейн время от времени, провоцируя ее, по-детски наигранно спрашивала, где эта «площадь» находится, несчастная хватала ее, обвивала своими длинными руками и поднимала в воздух с поразительной и неожиданной силой, словно худенькая Джейн была жертвой, которую следовало принести невидимому или исчезнувшему богу, навсегда отвернувшемуся от них, жертвой, которую ей надо было, как в свое время Аврааму, положить на алтарь, чтобы умилостивить карающую десницу.
Тогда на выручку обычно приходил какой-нибудь благодетель. Неподалеку от этой страшной и возмутительной сцены всегда находилась Пердри — сильная, мужеподобная женщина, которая в разговоре демонстрировала иногда удивительный ум и интеллектуальную уравновешенность, но чьи телесные движения никак не координировались рассудком: ее тело словно бы само по себе бродило по площади, что-то пиная и дергаясь или перепрыгивая двумя ногами через сточные канавы. У Пердри вошло в привычку на расстоянии наблюдать за Джейн или, скорее, охранять ее, и когда ее жизни начинала грозить опасность со стороны жуткой La Place Maubert, Пердри подбегала и вырывала кричащую Джейн из рук сумасшедшей, нежно целовала ее и приказывала прятаться от жестокой противницы. Кстати, именно к этой, на самом деле умной и доброй, но странно дергающейся Пердри, по совету интересовавшегося искусством и театром профессора Шарко, приходила легендарная актриса Сара Бернар, чтобы почерпнуть вдохновение для подготовки роли у этой истинной психопатки, которая художественно исполненными подергиваниями обнажала глубину своего темного подсознания.
Из встречи, однако, ничего не получилось; когда Пердри поняла цель визита актрисы, она резко развернулась, задрала юбку, показав голую задницу, и разнообразными жестами стала указывать ошеломленной актрисе на главный вход больницы, куда ту и препроводили под громкий хохот пациенток.
Позднее актриса познакомилась с Бланш Витман. Но это было уже, когда слух о Бланш распространился в интеллектуальных кругах Парижа. Тогда актриса хотела получить ответ на совершенно другие вопросы, тайной которых, как считалось, владела превратившаяся позднее в тот самый торс в деревянном ящике Бланш.
«Танец безумцев», о котором спрашивала Джейн, когда приходила к Бланш Витман, чтобы вернуть воспоминание, должно быть, состоялся в середине Великого поста 1884 года; в больнице устроили бал-маскарад, в котором участвовали пациентки, а также некоторые врачи и санитары.
Джейн была в карнавальном костюме: мужская рубашка с закатанными рукавами, укороченное трико, штаны буфами, широкий красный пояс и маленькая шляпа с пером.
Лицо скрывала маска волка.
Это ее первый бал. Она танцует польку с мужчиной в костюме средневекового рыцаря, и когда тот потом снимает маску, она обнаруживает, что это — один из молодых медиков, который ей нравится.
Ни одна из картин Тулуз-Лотрека не воздает ей должное.
В эти годы она — бабочка. «Книга вопросов» дает уклончивый ответ на вопрос о внешности Джейн: Джейн тоже была бабочкой, сбежавшей с небес. Тот юный медик подарил ей первого мая букет ландышей.
Перед балом Бланш помогает ей одеваться.
Бланш является одной из обитательниц Сальпетриер, которыми Джейн восхищается, поскольку она — одна из звезд. Бланш улыбается ей теплой улыбкой и советует дать себе волю.
И Джейн дает.
Начав танцевать, она замечает, что ничего не весит и просто летит, а музыка несет ее. Она освобождается от самой себя и находит новые па, которые потом произведут сенсацию в Мулен-Руж; постепенно все расступаются, а она в одиночестве продолжает танцевать в самом центре, ей аплодируют, на нее смотрят, ей шестнадцать лет, и ее ничто не тяготит. Что я делаю! — восклицает она, останавливается, подходит к Бланш и о чем-то спрашивает, говоря, что боится скандала.
Бланш наклоняется к ней и шепчет.
Джейн Авриль возобновляет танец, танцует и танцует, замечая, что утрачивает не только все свои качества, кроме способности танцевать, она утрачивает также воспоминания, вину и отчаяние, чувствует себя свободной от матери и ее почитателей, от крыс, побоев и ударов, она отрезана от больницы, ее воспоминания ампутированы, она невесома, новые, невероятные танцевальные па с легкостью покоряются ей, ей шестнадцать лет, и в этот миг она знает, что абсолютно свободна и ничто не может помешать ей.
В то мгновение, когда музыка прекращается, она, секунду поколебавшись, в полной тишине, все же продолжает свой танец, а все остальные стоят и смотрят на нее, будто она и впрямь — бабочка, сбежавшая с небес.
Бабочка! Этот трижды повторяющийся образ, с которым лежащий в деревянном ящике торс, можно сказать, живет и умирает.
Но что тогда прошептала Бланш?
В какое-то мгновение она видит лицо Бланш и понимает, что та в отчаянии и напугана, как брошенный ребенок. Почему, Джейн не знает. Миг свободы! и потом долгая жизнь в погоне за этим мигом, словно погоня наркомана за первым ощущением эйфории, погоня, мечта вновь обрести это мгновение, бегство назад, погоня! погоня! но дорогу назад она так и не найдет.