— Я встретил Алеся Адамовича. Он сказал, что по его предложению крестьян включили…

— А врачей?

— Врачей нет.

— Вот видите. Медсестра, получая пенсию, прекрасно могла бы работать. Как будто у нас слишком много медсестер!

— Каково, с вашей точки зрения, влияние Съезда на народ, который впервые как бы получил мандат делегата с совещательным голосом?

— Это тотально-психологическая роль Съезда. Она необычайно интересна и необычайно важна для формирования общественного мнения в стране, для политического просвещения народа. Она важна и для самих депутатов, которые воспитывались в ходе Съезда. Пробуждение политического чувства миллионов людей началось еще во время выборной кампании. Выяснилось, что народ вовсе не пассивен внутренне. У него просто не было поля приложения своих сил. А когда такое поле появилось, то и возникла реальная политическая активность. Значение ее будет все яснее.

— Одним из достижений Съезда мне представляется поляризация мнений не только отдельных депутатов, но и целых групп, разделение собрания на большинство и меньшинство. Откинув безразличное единогласие, Съезд заявил о существовании альтернативного подхода к решению политических и экономических проблем.

— …И выявил, как на ладони, сильные и слабые стороны каждой группы. Он показал, что "либеральное" меньшинство действительно меньшинство, оно расколото. Внутри него нет ясности и единодушия. (В то же время наличие этой части делегатов необычайно важно.) Надо заметить, что москвичи заранее подготовили концептуальные документы и пытались их распространить. Это им не удалось полностью, как и попытка в ходе Съезда привлечь на свою сторону общественное мнение. Возникло вроде бы неприятие. Мне кажется, попытка в чем-то была искусственной и упиралась в то, что вообще провинция не очень любит Москву, поскольку та имеет ряд преимуществ и в материальном, культурном смысле, и в идеологическом. Это вызывает и зависть, и озлобленность.

"Московская группа" со своей стороны вела себя порой неосторожно. А порой даже нетактично. Москвичи много выступали, вместо того чтобы поделить тяжесть выступлений между единомышленниками из других мест. Создавалось впечатление исключительности. Не было тактически все учтено, и возникла своего рода конфронтация большинства с "московской группой", которая сама по себе была демократична. Но эта ее демократичность была не во всем понятна большинству Съезда. Примерно то же самое, с меньшей определенностью, можно сказать о "ленинградской группе". И о некоторых других, где были такие, как, например, Сергей Конев, на свой страх и риск вместе с несколькими единомышленниками выходивший на открытую политическую арену.

Таким образом, во многих депутациях, и в московской тоже, произошел раскол, и в конце Съезда он, раскол, как бы оформился организационно. Возникла межрегиональная группа, которая не есть группа на определенной политической платформе. Эта группа основана на стремлении сохранить право на инакомыслие. И на защиту представления Съезду альтернативного мнения. Мне представляется, что потенциально должны возникнуть такие демократические механизмы, когда мнение меньшинства не было бы механически подавлено. Это возможно.

— А что вы скажете о большинстве?

— Оно было зачастую агрессивным — вспомните, как оно аплодировало генералу Родионову, участвовавшему в подавлении митинга в Тбилиси. Это сила. Но это не монолит. От него довольно легко откалывается (и уже частично произошел этот откол) центр. Этот центр сейчас питает левую сторону.

Вот такое распределение сил произошло на Съезде. "Правое" большинство отражает волю административно-хозяйственной системы. У этих людей есть свой социальный заказ, многие из них стали депутатами от общественных организаций. Они не прошли систему выборов, и, по существу, не выбраны, а отобраны. С другой стороны, выборы в общественных организациях дали возможность попасть на Съезд многим депутатам, которые оказались в меньшинстве.

Что касается тех, которые прошли по территориальным и территориально-национальным округам, то там есть и "правые", и "левые", но в общем это и есть основной источник, из которого будет и впредь подпитываться "демократическая", так условно назовем, часть Съезда. И вот при таком сложном составе пошла дискуссия. Она очень сильно управлялась. В какой-то мере Горбачев даже провоцировал дискуссию.

— В слове "провоцировал" есть негативный смысл?

— Нет, в него я не вкладываю никакого осуждения.

Провоцировал в том смысле, что дал возможность развернуть эту дискуссию. Он немножко подставлял "левых" под критику. С другой стороны, давал им выступить. Дал возможность представить разные точки зрения. Вообще я должен сказать, что он показал себя как очень хороший дирижер собрания. В какой-то мере он добился желательных ему результатов голосования. Результатов с некоторым сдвигом в сторону "правых". Но это отражало состав Съезда.

— А в какой степени состав Съезда отражает настроение населения, которое он представляет?

— Я думаю, что общественное мнение — вещь не очень определенная и очень динамичная. Поскольку выборы шли под контролем аппарата (в частности, окружные собрания часто давали возможность отклонить "нежелательных" кандидатов), то, полагаю, настроение населения даже на момент выборов было более радикальным. Некая селекция шла в сторону консервативных кандидатов. Аппарат смещал результат, но он полностью его не сместил. Не мог или не хотел, или же ему народ не дал этого сделать…

— Какова роль прямой телевизионной трансляции на зрителей и самих депутатов?

— Это чрезвычайно важная вещь, совершенно небывалая в истории страны. И, учитывая особый политический характер нашего Съезда, вообще небывалая в мировой истории. Телевизионные дебаты привлекли огромное внимание и послужили дальнейшей политизации населения. Весьма скачкообразной политизации. Я не знаю, входило ли это в планы Горбачева. Мы никогда не знаем, какие из решений принимаются им, а какие возникают по его желанию, но как бы сами собой. Он умеет строить подобные комбинации, когда возникает как бы "цугцванг", выражаясь шахматным языком, и получается именно то, что он хочет. В этом отношении он совершенно блестящий политик.

На встрече с Лукьяновым было обещано, что будет телевизионная трансляция. Затем мы увидели телепрограмму на время Съезда, из которой было очевидно, что ничего подобного не будет. И когда возникло бурное обсуждение этого вопроса с очень сильными выражениями, Лукьянов и партийный аппарат как бы вынуждены были отступить. Но я до сих пор не знаю, было ли это действительно вынужденное отступление или оно только было разыграно, а на самом деле Горбачев хотел, чтобы страна увидела все.

— Какое у вас впечатление от ваших собственных выступлений? Как сложились взаимоотношения между вами и залом и президиумом Съезда?

— Я почувствовал, что Горбачев в какой-то мере меня выпускает. Он ведь выпустил меня на трибуну одним из первых. Даже, кажется, совсем первым, как бы "коверным", выражаясь на языке цирковой жизни. И сразу возникла конфронтация с залом. Я не знаю, было ли это предусмотрено или же…

— Но кто мог предусмотреть, что вы захотите пойти сразу так далеко?

— Я тоже думаю, что председатель ничего не подстраивал. Конфронтация с залом отразила закоснелый консерватизм значительной части депутатов, который в какой-то мере, я думаю, даже не соответствует планам Горбачева. С другой стороны, я сказал, наверное, больше, чем этого хотел Горбачев. Поэтому он начал меня придерживать. Он очень долго не давал мне выступления. Потребовался очень большой нажим с моей стороны, чтобы я получил последнее слово.

— Андрей Дмитриевич, а как вы чувствовали себя во время эпизода 2 июня, когда на вас обрушилась эмоциональная лавина после выступления инвалида афганской войны? Не было ли ощущения, что зал несправедлив к вам? Ведь после вашего выступления в 1980 году против вторжения в Афганистан вас сослали в Горький. Прислушайся тогда правительство к вашим словам, тысячи парней остались бы живыми.