Из разговоров я узнаю, что с часу на час ожидается прибытие 12-й интернациональной бригады, которой командует венгр — генерал Лукач. Несколько эскадрилий советских истребителей скоро будут переброшены на аэродром Алкала де Энарес. Если до утра не удастся централизовать управление разрозненными группами войск и если Франко утром пойдет на решительный штурм, дело может обернуться скверно.

Выхожу во двор, сажусь на ступеньки лестницы. В ночном небе возникает мерное гудение. Вот самолеты гудят уже над головой, вот нарастает жуткий вой падающих бомб и в соседнем квартале гремят разрывы, через несколько минут небо окрашивается розовым заревом.

Правофланговый советской журналистики

Из военного министерства я пошел пешком в ЦК Испанской компартии. Дом ЦК напоминал в эту ночь Смольный в канун штурма Зимнего. Отсюда шли отряды рабочих-коммунистов в Карабанчель и Каса дель Кампо. Отсюда тянулись нити руководства обороной к баррикадам и траншеям на окраинах Мадрида. В два часа ночи в комнате товарища Чэка, члена Политбюро и секретаря ЦК, я столкнулся наконец-то с Михаилом Ефимовичем Кольцовым.

— Давайте теперь не разлучаться, — сказал Кольцов, — машина ваша здесь?

— Ушла в Валенсию.

— И вы, сумасшедший, решились остаться тут без машины! — в сердитом его голосе я услышал ласковую теплоту. Как все-таки здорово, что я его встретил.

— Ладно, — сказал он. — мой «бьюик» здесь. Будем держаться друг за друга, разберемся в обстановке. Драпануть всегда успеем.

Где-то в душе оба мы верили, что Мадрид не откроет ворот фашистам.

* * *

Для меня воспоминания об Испании неразрывно связаны с именем Михаила Кольцова. Месяцами мы были неразлучны, и сколь неоценимым университетом боевой журналистики была для меня эта дружба. Что может быть нагляднее, эффективнее такой учебы — мы вместе находимся на событии, видим, слышим, а через несколько дней я прочитываю кольцовскую корреспонденцию в «Правде», восхищенно развожу руками, снова и снова убеждаясь, что волшебство его письма не только в высоком профессионализме — здесь, как говорится, «искра божия». Мудрая, острая и веселая искорка необъятного кольцовского таланта. Этому научиться нельзя. Можно только стремиться хоть отдаленно достичь высот кольцовского мастерства…

Меж строк «Испанского дневника» перед читателем возникает многогранный облик автора — вдумчивый летописец неповторимых событий, государственный деятель, бесстрашный солдат. Я в своей жизни еще много раз прочту эту книгу, снова и снова вспомню живого Кольцова. Вот мы с ним, переползая и перебегая, добираемся до передней цепи бойцов, проникших в ограду крепости Алькасар в Толедо; незабываем наш с Кольцовым полет над территорией мятежников в Астурию и Бильбао. Помню, на окраине Овиедо в окопе молодой боец во сне метался в жару, дрожа от холода. Михаил Ефимович укрыл его своим пальто. Сделал это он так, чтобы никто не заметил.

Ночью мы с Кольцовым шли вдоль набережной Хихона — портового города Астурии. Бушевал шторм. Волны Бискайского залива с яростью били о мол, ветер сбивал с ног. Город был погружен в темноту. Увидев полоску света в щели какой-то двери, мы шагнули через порог и оказались в зале небольшого кинотеатра. Шел фильм «Воскресенье», сработанный в Голливуде. Бородатый староста в поддевке подносил князю Нехлюдову хлеб-соль, тот по-испански благодарил: «Мучас грасиас». Милисьянос сидели, кутаясь в мокрые одеяла, держа меж ног винтовки. Посидев недолго в зале, мы снова вышли в беснующийся на пустынной набережной шторм. Кольцов, подняв воротник и намотав на шею шарф, усмехнулся: «Пойди разберись в этой чертовщине — Астурия, затемнение, Толстой, шторм, Нехлюдов, говорящий по-испански…»

В творческой биографии Кольцова немало было ярких страниц. Но, пожалуй, и для него — великого газетчика — Испания стала одной из самых ярких страниц жизни. А кольцовский «Испанский дневник», шагнувший с газетной полосы в большую литературу, стал произведением классической публицистики, ярко отразившим события, полные драматизма, человеческой доблести и поэтического пафоса. Кольцов любил Испанию, его любили и безгранично уважали солдаты интернациональных бригад, люди Испании, испанские коммунисты.

На проводе Москва

Утро 7 ноября 1936 года. Рассвет. По совершенно пустым улицам, останавливаясь на каждом квартале, едем с Кольцовым к Толедскому мосту. Решили сами проверить обстановку на всей линии обороны. Сейчас никому верить нельзя, только самому увидеть своими глазами эту линию, если она вообще существует. На Толедском мосту группа солдат, закутанных в одеяла. Идут в сторону Карабанчеля. Спрашиваю их, какой они части, куда направляются.

— Колумна лос агилос (колонна «орлы»), отстали от части. Там, в Карабанчеле, должен быть наш батальон.

— По-моему, не вы отстали от батальона, а батальон отстал от вас, он сражается, а вы поспешили к валенсианской дороге. Не так ли, орлы?

Орлы — молодые славные ребята — немного смущены, в моих словах, кажется, святая правда.

— Ну, пойдемте вместе.

Идем по Толедскому мосту, совершенно пустынному. Вчера тут было форменное столпотворение, тысячи людей с пожитками, сбивая друг друга с ног, бежали в город. Я здесь снял женщину, потерявшую своего ребенка. Она сквозь рыдания выкрикивала:

— Чикита миа! Девчоночка моя!..

Сейчас мертвая тишина, которая нарушается ружейной трескотней, гулким эхом проносятся по опустевшим кварталам отзвуки выстрелов и редких орудийных разрывов.

Идем, прижимаясь к стенам домов. Выстрелы все громче, ближе. Вот и вчерашняя баррикада. До нее осталось метров сто. Рвется посреди улицы снаряд. Мы шарахаемся в подворотню, отлежавшись, ползем дальше, добираемся до баррикады. Насколько здесь спокойнее, чем там, в центре Мадрида. Здесь все ясно. Знаешь, что фашисты — вот там, в сером трехэтажном доме. Но между нами — каменная баррикада. Гляжу на солдат, которые не отрывают взгляда от амбразур, не выпускают из рук пулемета. Кажется, сеньор Франко сегодня не попадет на Гран-виа. Сегодня на рассвете кто-то позвонил в военное министерство. К телефону подошел Миаха. Звонили из Хетафе. Фашистский офицер назвал Миаху старой вонючкой и сказал, что к полудню он со своими товарищами будет пить кофе в кафе на Пуэрто дель Соль.

Со стороны Толедского моста к баррикаде подкатывает республиканский броневик и начинает прямой наводкой бить по трехэтажному дому, методически, как гвозди, вбивая снаряды во все окна, по очереди.

Через пролом в стене перебрались в соседний дом с палисадником. Там бойцы залегли у бетонного основания забора, поставили пулемет. Отсюда они прекрасно видят большой пустырь и группу домов, в которых засели марокканцы и стреляют разрывными пулями — пули-хлопушки колотятся над нашими головами. Солдаты, увидев в моих руках кинокамеру, немедленно открывают ураганный огонь по фашистам. Каждый, выпустив обойму, поворачивается к аппарату, принимает картинную позу, поднимает кулак и кричит: «Вива эспанья!» Я умоляю не обращать на меня внимания, но поздно: внимание на нас уже обратил противник. Фашисты, решив, очевидно, что мы готовимся к атаке, начали поливать наш палисадничек ливнем ружейно-пулеметного огня. С большим трудом мы с Кольцовым выбрались отсюда, вернулись на баррикаду.

— Спасибо за доставленное удовольствие, — мрачно сказал Михаил Ефимович, отряхивая известковую пыль со своего плаща. — Давно я так не ползал на животе.

— Пойдемте, — сказал я.

— Ну вас к черту, дайте отдышаться, — сказал он, присев на мостовую и облокотившись спиной на стенку баррикады. 

Гляжу на часы, рассчитываю разницу во времени… Вот сейчас над колоннами войск на Красной площади проносится команда «смирно»… В руках у солдат, присевших на корточки за нашей баррикадой, праздничный номер «Мундо обреро». богато иллюстрированный. Номер почти полностью посвящен Советскому Союзу. Москва, танки на Красной площади.