Хантер тормознул перед полосатым шлагбаумом и выглянул в открытое окно, чтобы сторож его опознал. Сторож опознал. Полосатая труба поползла вверх, открывая проезд. Автомобиль прополз по мутным лужам, вяло разбрызгивая грязную воду. И наконец, остановился возле контейнера закрытого на три навесных замка специальной конструкции. Их можно было конечно спилить болгаркой, срезать автогеном, но открыть без идентификации личности владельца было невозможно. Фигурные клейма на замках, на самом деле были датчиками, считывающими папиллярные линии. Отпечатки пальцев замок сличал с имеющимися в базе данных и потом уже решал, открыться ему или нет. Так же в замок была встроена система самоуничтожения на тот случай, если бы к нему применяли какое либо физическое насилие. В таком случае, в контейнере происходила серия мелких взрывов, превращавших все оборудование в хлам. Все эти меры предосторожности были приняты на тот случай, если содержимым контейнера заинтересуется государственная безопасность. Предосторожность, как правило, была не лишняя. Нельзя было давать не то, что ниточки, а даже намека на существование налаженной агентурной сети адамитов.

Замки послушно отвались. Дверь мягко отошла в сторону. И Хантер замер на месте. Как будто в грудь ему уставился шестиствольный американский пулемет Миниган. И незнакомый солдат в каске с сеточкой медленно нажимает на курок.

Коробки с оборудованием были разворочены, и явно пусты. А в задней стенке контейнера зияла острыми рваными краями дыра. Словно пришел великан с большим консервным ножом и вскрыл контейнер, как банку с килькой.

Наверное, надо было попросить Михалыча вынести меня из дома, думал Семен, мешая ножом картошку на сковородке. Подсолнечное масло он экономил. И теперь следил, чтобы картошка не пригорела. Нет, это надо же быть таким пентюхом, чтобы не догадаться до такой элементарной вещи? Пусть бы вынес, если не на руках как невесту из загса, так хоть на закорках, или на плече, как охотник добычу. Нет. Постеснялся.

А ведь загадывал, просил помощи и спасения. И почему я думал о веревочной лестнице? Когда спасение пришло, к тому же разя перегаром? «И говорят ни с того, ни с сего, что примет он смерть от коня своего». Хм…. И ведь когда деньги ему протягивал, камень в кармане просто обжигал, словно подсказывал, что не о том прошу.

Странный камешек. Не простой. Такое ощущение, что Маргарита ожила именно благодаря ему. Я так хотел, и пожалуйста. От мысли о Маргарите повеяло грустью.

Один. Опять один. Холодом охвачено сердце.

— Мяу!

— Да, да…дорогуша, не забыл я про тебя мурлыка. Не забыл. Сейчас ужинать будем.

Кошка сидела на табуретке и умывалась левой лапой. Говорят, если кошка умывается, это к гостям. А какие еще у меня могут быть гости? Михалыч уже был. Два раза. Целый пакет еды притаранил, через каких-то полчаса, словно магазин за углом. А ведь сезон закончился, Ахмет лавочку прикрыл. Странно. Одной странностью больше, одной меньше. Какая разница, где он взял продукты? Главное, на неделю хватит. А если экономить, то и на три….

Затем мысли Семена перескочили, и он стал думать о том, почему не попросил все-таки Михалыча вынести его из дома. И понял, что стеснительность здесь не причем. Просто, Там ему не интересно, и нечего делать. Про Там, он все знает. Да и не нужен он Там никому. Там его никто не ждет. А здесь ему пишется, как никогда не писалось в жизни. Здесь зыбко и шатко, непонятно, и одиноко. Здесь постоянно трясет и возможно, вскоре эта тряска развалит дом, и Семен канет в небытие вместе с домом. Но находясь на краю мира и гибели, он делает то, к чему лежит душа. То, что он больше всего умеет делать, к чему пригоден. И пусть его картины погибнут вместе с ним. В конечном счете, он пишет их не ради славы и денег. Не ради признания, а потому, что пытается выразить то, что думает и видит. И хочет лишь, научится писать так, чтобы нарисованное соответствовало его внутреннему видению. Мучительная поступь совершенства. Будьте совершенны как отец ваш Небесный!

Пихтов чувствовал, что он практически достиг вершины своего мастерства. Ему начало нравится то, что рождалось под его кистью. Пусть он договорит, что хотел сказать. Допишет, что надумал. Доделает все дела. А там будь, что будет. В его обыденной и серой жизни в кои-то веки появилось что-то неординарное, необычное. Да о таком приключении можно только мечтать! И он вдруг все бросит и трусливо сбежит, спасаясь на спине Михалыча? Вот уж, нет!

— Правда, Муська? Не дождетесь!

Спросил Семен у кошки и погладил теплой ладонью её по голове. Если Петр Михайлович еще придет, надо будет её отдать. Жалко конечно. Но погибнуть со мной для неё не лучше. Погибнуть….

— К-х-р-и-ю! — неподражаемо скрипнула дверь в мастерской, на втором этаже. И кто-то кубарем скатился по лестнице протопав по ступенькам. Пихтов как был в кухонном фартуке и с ножом в руке, так и выскочил из кухни. Чтобы через мгновение столкнуться нос к носу со зловещего вида азиатом, с кривой саблей в руке. От басурманина здорово несло потом человеческим, и конским. А еще пахло дымом костра и пылью от короткой кожаной безрукавки одетой на голое тело, и замусоленных шальваров необъятного размера.

— Иблис?! — вопросительно и гневно воскликнул он, смотря в глаза Семену, и поднимая для удара саблю. Семен поднырнул под саблю, и она свистнула, рассекая воздух. Пихтов оббежал диван и стал так, чтобы диван оказался между ним и смуглым азиатом. Он рефлекторно выставил перед собой кухонный ножик с закругленным тупым концом.

Тюрок, поначалу разочарованный, что не убил иблиса с первого удара, посмотрел на ножик в руке Семена, и ухмыльнулся. Нехорошо так ухмыльнулся, плотоядно. Словно не гяура рубил, а барашка на плов. Смуглому азиату было жарко, как будто на дворе жаркое лето. Капельки пота бисеринками выступили на лоснящемся лбу. Волосы на голове были выбриты, лишь посередине макушки торчал пучок волос, обвязанный тесемкой, как конский хвост. Оселедец, подумал почему-то Семен, глядя на этот хохолок, и вслепую шаря левой рукой у камина. Где-то там висела на гвоздике кочерга. Более серьезного оружия в доме у Пихтова не было. Топор лежал в кладовке с дровами. Но между кладовкой и Семеном располагались диван, а за диваном гость с саблей. И на хрена, же ты мне такого гостя намыла? Хотел спросить Семен у кошки. Но кошки рядом не было.

А гость внезапно резко наклонился, пытаясь дотянуться до хозяина саблей. Пихтов подпрыгнул, как перепуганный заяц и сабля металлически звякнула, попав по висящей за Семеном кочерге. Азиат разочаровано заскрипел зубами и полез прямо через диван. Семен метнулся в угол, к книжному шкафу и ничего умнее не придумал, как запустить в навязчивого турка китайской вазой. Ваза была толстостенная и увесистая.

До головы азиата она не долетела. Тот скорректировал её полет плоскостью клинка. И ваза благополучно стукнулась об пол и покатилась к дивану. Подделка, определил Пихтов. Настоящая бы, разбилась. Не зная, что еще предпринять, Семен бросил в гостя никчемный ножик и прыгнул щучкой вправо. Что-то остро царапнуло плечо, и оно стало тут же горячим. Но Пихтов не обратил на это внимание, он уже скакал по ступенькам на второй этаж. Следом за ним неслись гортанные проклятия и немытый гость. Семен, захлопнув за собой дверь, навалился на неё всем весом тела. В дверь тут же ударили. Потом еще раз. Но не сильно. Места для разгона перед дверями не было, а была лестница, ведущая снизу вверх. Это Семена и спасало.

— Бум! Бум!

С той стороны по ступенькам посыпался какой-то мусор. Это щепки летят, он саблей рубит, понял Пихтов, и ему стало не хорошо.

Незваный гость хуже татарина? Это утверждение до сих пор вызывает много споров. Кто-то говорит — лучше, кто-то утверждает — хуже. А если незваный гость татарин?