Нет! Кто там, или что там…Вы меня не укатаете! Не заставить свить петлю и сунуть неё голову. Я не спрыгну с ума, и с крыльца я тоже не спрыгну!

Вот она, нашел. Набросанный карандашом на холсте слон, гордо поднимал хобот…Семен раскрутил винты на мольберте, освобождая место для новой работы. На одинокий пуфик с рукописью на нем, Пихтов смотреть избегал. Издевательство какое-то, цирк. Клоун выносит на арену пустой холст и утверждает, что на нем нарисована корова, которая ест траву. А когда его спрашивали, где же корова? Он отвечал, что корова траву съела и ушла. Вот и моя Маргарита, черте знает, где …Где её черти носят?

Семен поставил картину с пуфиком, прислонив к стене так, чтобы не видеть изображения. И хоть верхний угол картины пачкал свежей невысохшей краской стену, но так ему было спокойней, чем постоянно натыкаться взглядом на это недоразумение.

— Строчит и строчит, не Маузер сука, а пулемет Максим…Просто невыносимый человек, — сообщил Колобок, отдуваясь, вернувшись от шефа.

— Невыносимых людей нет, есть узкие двери, — ответил Мухин, прильнув глазами к микроскопу. Колобок хмыкнул и закрыл двери с той стороны кабинета. Сказать, что шеф был не в духе, значило ничего не сказать. После очередной пропажи трупа Маузер просто плевался аллегориями и идиоматическими выражениями, хоть на пленку записывай словесные перлы типа: «Вы что думаете — вы все дураки, а я один умный?! Что вы на меня свое лицо вытаращили? Привыкли, чуть что, как страусы, голову в снег». А уж сколько раз он в своей речи употребил любимое словосочетание «ёлки зеленые», что если бы каждый раз, когда он их произносил, вырастала ель, город стал бы непроходимым лесом. А если учесть другое непечатное слово, которое так и сыпалось из начальника, то этот лес можно было смело переименовывать в публичный дом.

Его конечно можно было понять, когда два странных человека встречаются, тот, который подчиненный — всегда не прав. А Маузер встречался с начальством. Вызывали Эриха Евгеньевича в ОВД вчера, и надо полагать не чай пить с пряниками, и не цветочки нюхать. Поскольку вернулся он оттуда, добрее не бывает. И с утра начал учить жизни подчиненных. Ему в помощь прибыла следственная группа. Лица в штатском с совершенно не штатскими лицами, начали допрашивать всех подряд. Колобка отпустили быстро, а бедный Бахтиаров томился у них уже часа полтора. А все потому, что о пропаже трупа сообщил только в конце смены. Знал, что у напарника свидание намечено, не хотел Мухину вечер портить. А теперь Мухин, знал, что как только он выйдет, настанет его очередь. А пока он рассматривал под микроскопом окрашенные эритроциты и пытался их сосчитать. Но постоянно сбивался. То забывал посчитанное количество из-за пришедшей в голову мысли, то его сбивали сотрудники, заходящие к нему по делу и без дела. Здание судмедэкспертизы напоминало разворошенный муравейник, где перепуганные насмерть муравьи не знали, за что им браться. Спасать себя, или муравейник восстанавливать? Хотя по правде, на муравейник им было наплевать, свой хитин ближе к телу. И тело это терзали на части следователи и начальство.

— Тысяча двести тридцать два, тысяча двести тридцать три, — беззвучно шевелил губами Мухин, когда дверь в его кабинете резко рывком открылась. Да так, что она ударилась об стену и стеклянные шкафы с препаратами испуганно задребезжали. И на пороге возник санитар Коля.

— Коля! Мать твою за ногу! Ты в кабинет входишь или Бастилию штурмуешь? Нельзя нормально двери открывать?! А не пинком ноги?

— Бахтиарова увезли! — выпалил Николай.

— Куда увезли?

— В наручниках в машину посадили и увезли. Сам видел!

— За что? Как это в наручниках?

— Говорят, он сознался, что помог кавказцам следы замести. Он трупы спрятал!

— Куда спрятал? Как он мог сознаться? Что за бред?

Мухин, пораженный новостями, поднялся из-за стола. Коля хотел еще что-то сказать, но его отстранил появившийся в дверях один из «штатских» лиц.

— Валерий Николаевич, я за вами…

— Сейчас иду, — ответил Мухин, хлопая по карманам халата в поиске ключей, и лихорадочно соображая, что ему отвечать и как себя вести в создавшейся, явно бредовой ситуации.

— Ну что же вы?

— Сейчас, сейчас, где-то ключи оставил….

Реплику про ключи следователь или кто там он, оценил по-своему. Презрение к растерянному человеку, к этой организации, и к этому коллективу, где трупы теряются, так и сквозило из его глаз. А нижняя губа высокомерно поджалась. Врезать бы тебе по этой губе, колодой карт, чтоб не выпячивал, мелькнула неожиданная мысль. Ну, да ладно. Бог не выдаст, следак не съест.

Принтер судорожно хрюкнул и, подцепив резиновым языком, лист бумаги, стал задумчиво его жевать. Потом опомнился и выплюнул, оставив на бумаге график недельных перемещений. Дзэн ногу сломит! — подумал Хантер, рассматривая паутину графика. Слишком много линий. Так ничего не понять. Понятно было одно. Ночью Шурави успешно обманывал систему наблюдения и где-то скрывался. Выяснить чем он занимался всю ночь и где пребывал, по распечатанному графику было невозможно. Тогда Хантер отправил на печать все семь листов графика, за неделю. Бумага была не прозрачной и наложить последовательно день за днем не получалось…А зачем мне дни?

Ночи. Тогда он взял только последние контрольные точки в сутках, когда Шурави еще отслеживался, и первые за утренние часы, когда агент начинал свою деятельность. Соединить их прямыми линиями программа не давала, поэтому этот лист Хантер распечатал и провел на нем шариковой ручкой прямые линии, используя расческу как линейку. И так…Пересечение линий искомого крестика с предположительным местом пребывания не давали. Но давали в центре отчетливый многоугольник, в этот многоугольник помещался почти целый квартал.

Хантер в успех предприятий и в научность своего метода не особо верил, но другого способа как обнаружить гнездо Шурави, придумать не мог.

И так, что у нас в этом квадрате? Подумал Хантер, рассматривая Бермудский треугольник, где приблизительно каждую ночь проводил Шурави. В треугольник попадало здание отделение БТА банка, две автостоянки, три кафэшки, гордо именуемые как рестораны, бильярдный клуб, одно здание, помеченное как офис с непонятной аббревиатурой. То ли госучреждение, то ли мутная контора, отмывающая те же госденьги. Ряд мелких магазинчиков встроенных в жилой дом. Единственный жилой дом, попавший в кусок квартала. Вот этот дом и нужно будет проверить, решил Хантер. Обойти старушек, показать фото. Если Шурави там жил, они опознают. Все это конечно спорно, и зыбко, как пленка плесени на тухлой воде. Ткни пальцем и все развалится. Разобьется пленка на мелкие лоскутки, разойдутся они. Лягут на дно. И пиши, пропало. Вот не опознает Шурави ни одна старушка и что тогда? А ведь это ничего не значит. Это допустим лет двадцать назад они (старушки) обладали достоверной информацией, а сейчас, когда квартиры продаются и покупаются в мгновение ока и за один год жильцы могут обновиться полностью. Грош цена их знаниям. А если учитывать, что приходил Шурави всегда поздно, а уходил рано, его вообще мог никто из старожилов не видеть. Хитрый Ика, прячущийся в свою норку и запирающий вход приготовленным камнем. Восьминогая тварь, пускающая чернильную струю, чтобы не разглядел её в черноте ни враг, ни добыча. Вот, кто он такой! Недаром его имя пишется двумя знаками — вороний клюв — каракатица.

Решено. Хантер поднялся, собираясь, отправится к жилому дому немедленно. Дело близилось к обеду. Погода наладилась. Кто-нибудь да окажется на лавочке у подъезда. А нет, так по квартирам пройдусь.

Слушая многих людей, складывается впечатление, что язык — это функция, никак не связанная с деятельностью головного мозга. Жители поселка собрались строить плот, и кроме Михалыча, принесшего плотницкий инструмент, никто ничего не принес. Как выяснилось, строить не из чего. И то, что вчера тот же Петрович, бивший себя пяткой в грудь, мол, досок у него хватит Титаник построить, и Семенов с кедровой улицы, обещавший принести плиты из пенопласта, пришел пустой. А Николай Васильевич вообще не появился, словно ему плот не нужен, потому как личный вертолет во дворе.