Спиридович, порывшись в бумагах, достал несколько десятков листов, испещрённых убористым почерком.

— Это донесения агентуры о тех самых собраниях.

— И получалось, что на обсуждении законопроектов октябристы были прекрасно осведомлены о всех тонкостях этих вопросов. Снова — рост популярности… — сказал Манасевич.

— Именно, — Бобрев сам только что об этом догадался.

Вот, оказывается, насколько полезным было обсуждение…

— И при этом Гучков стал виновником ухода Редигера с поста военного министра, — внезапно заметил Курлов. — Помните его речь о том, что командующие округами ни к чёрту не годились? Он только Иванова особо выделил…Остальных освистал. Я был на том заседании: на Редигера было тогда больно смотреть.

Павел Григорьевич сложил руки лодочкой, углубившись в воспоминания. Не меньше минуты царило молчание. Затем Курлов откинул голову, будто бы вглядываясь в прошлое, и продолжил:

— Он тогда вскочил с места, подтвердив слова Гучкова о плохой подготовке к войне, о том, что приходилось выбирать из того, что было. Я сам служил, знаю, что в офицеры мало кто шёл: дворяне обеднели, еле сводили концы с концами, интеллигенция не хотела воевать.

— А Сухомлинов, пришедший позже, не захотел иметь дел с этой комиссией: видел, что она подрывает авторитет власти, и что не совсем там всё чисто. Правда, в то же время боялся потерять фавор у царя. Тогда при дворе очень и очень громким шёпотом, — Спиридович усмехнулся, — делились самыми разными слухами о происходящем. Но Гучков снова проявил отмеченное уже нами качество. Посчитав, что Сухомлинов не справится с реформами — то есть не захочет плясать под дудку октябристской комиссии — начал травлю министра где и как только может. Замечал все недочёты, малейшие ошибки раздувал, а положительные дела замалчивал. А потом пошёл на прямой шантаж. Затем Гучков получил несколько преувеличенную информацию о мерах, которые принимала Германия — та Германия, которая не пережила революцию пятого года, которой не надо было расселять крестьян, в которой власти не надо было лавировать между интеллигентскими кружками, кадетами и левыми, в которой промышленность была в три раза мощнее, чем наша. Он сравнил эти данные с нашими без всякой поправки на русские условия, и решил, что правительство бессильно. Тогда он захотел объявить, что все члены комиссии уходят с постов, так как власть не хочет идти на реформы. Гучков хотел шока, хотел скандала, думая, что это поможет лучше, чем работа. Он видел главным своим противником Сухомлинова.

— И не зря видел, — вполголоса добавил Спиридович.

— И примерно тогда же он сошёлся с генералом Поливановым, ставшим другом Гучкову. Именно его Александр Иванович прочил в военные министры.

— И осуществил это желание, — усмехнулся Курлов. — Помните травлю Сухомлинова и обвинение его в измене, в мошенничестве и поддержке Мясоедова?

— Да, это было громкое дело, мощный удар по авторитету власти. Нашли какого-то человека с не самой хорошей репутацией, подозревавшегося в шпионаже. Не нашли ни единого доказательства его измены или хоть каких-нибудь действий против армии и государства. Сами судьи признали, что он невиновен. Но — общественность потребовала казни. И Мясоедова казнили…

Спиридович вспоминал те дни, когда шпиономания только-только начала завоёвывать умы населения.

— Но это будет после. Сейчас же он постоянно конфликтует с депутатами. Он вызывает Милюкова на дуэль! — Александр Иванович насупился. — Дерётся с Уваровым…Жалко, что и мне запретили получить сатисфакцию у Гучкова.

— Александр Иванович, не стоит так нервничать. Мы ещё возьмём своё, — поспешил успокоить Спиридовича Курлов. — Мы ещё многое припомним ему.

— Он являлся инициатором кампании против Распутина, который тогда не обладал таким влиянием, какое обрёл после гучковских выпадов. Только к концу шестнадцатого года Старец и вправду мог бы зваться "серым кардиналом". Но — лишь в определённом смысле. Я расскажу об это подробнее, если Вы так настаиваете. Однако не забудьте: Распутиным тогда играли Белецкий, Андроников и Беляев. Именно они настроили старца на более активное участие в политической жизни…На его беду.

Спиридович взял себя в руки: он спокойно говорил о роли "Друга", как называла Распутина Александра Фёдоровна. Будучи начальником охраны царя, Александр Иванович был в курсе большинства "течений" в придворной жизни, знал о многих интригах и о роли тех или иных придворных.

— Это очень интересно. Запомним и этот шаг Гучкова. Вернёмся в одиннадцатый год. Гучков в зените славы — он председатель Думы. Столыпин, кого октябристы вроде бы поддерживают, желает провести реформу: ввести земства в западных губерниях. То есть распространить систему местного самоуправления на довольно-таки обширную часть империи. Что же октябристы? Они выступили против этой реформы. Столыпин убеждает царя в необходимости распустить Думу, чтобы ввести земства. Гучков покидает пост председателя, заявив, что это оскорбительно для достоинства народного представительства. Перед этим он долгое время добивался увеличения полномочий Думы, усиления её роли, таким образом он сам бы обрёл больший вес в стране. А тут ему не хотят идти на уступки — и он прибегает к новому шантажу, подрывающему авторитет власти. Той самой власти, силу которой он якобы хотел сохранить. Он понимает что делает?

— Не совсем. Нередко он чрезвычайно увлекался, и тогда слова его расходились с делами. Кровь бурлила, звала на дуэли…Звала на "решительные" шаги — то есть поливание грязью в громких речах в Думе.

— Однако что же заставило Гучкова помириться с Милюковым, что помогло им спеться? — задумчиво произнёс Манасевич.

— Неудовлетворённость властью? Амбиции?

— Мысль о том, что при поддержке Милюкова он сможет осуществить "оздоровление" России? — предположил Бобрев. — Нам придётся исследовать и роль Милюкова в эту войну…

— И не только в войну. Однако мы несколько забегаем вперёд. Дмитрий Петрович, будьте так добры, продолжайте свой рассказ.

И вновь Манасевич оказался самым спокойным и желающим продолжить работу среди всех четверых, увлекавшихся частностями и уходами в сторону.

— Хорошо. Итак, он не проходит в четвёртую Думу. Тогда его избирают от промышленных кругов в Государственный Совет. Вроде бы неплохое место, но ведь настоящая власть — она в Таврическом дворце, в зале заседаний Думы. Что же делать? Что-то ведь надо делать? Надо ведь как-то реализовать собственные замыслы? Тем более, в четвёртой Думе октябристы вновь занимают неплохое положение. Правда, это уже не те октябристы. В их рядах раскол на несколько течений. Октябрист-земец Родзянко становится председателем Государственной Думы. Он тоже хочет играть роль, тем более Гучков расчистил ему дорогу наверх, поднял авторитет Думы в глазах общественности. После этого у них сохраняются натянутые отношения.

— И убийство Столыпина…Да…Оно происходит именно в одиннадцатом году… — тяжело вздыхает Спиридович.

— И тогда же Его Императорское Величество собирается начать борьбу с масонами, — вклинивается в разговор Курлов. — Незадолго до убийства Пётр Аркадьевич и я работали над планом по борьбе с вольными каменщиками. Они усилии свои позиции после революции, многие из них поднялись на самый верх. В Думе действовала своя ложа, в которую вошли многие влиятельные кадеты, октябристы, прогрессисты…Да кто только не вошёл. Керенский именно тогда набирает вес в их рядах. Чуть позже он займёт место секретаря объединения лож. Мы хотели начать борьбу с этой крамолой, с угрозой режиму…

— Но не успели. Столыпина убили. Вас, Александр Иванович, и Вас, Павел Григореьвич, — Бобрев переводит взгляд со Спиридовича на Курлова, — как и некоторых других лиц убирают со своих постов, оттесняют от царя. Борьба с масонами, так и не начавшись, прекращается. Н первые позиции…

— Выходят сами масоны или лица, к ним приближённые. Я всё никак не мог затронуть эту тему, — Манасевич откашлялся.