— Что бы ты сделал на моем месте? — спрашивает принц у отставного лоцмана, который пустил его пожить в своем доме. Перед тем как принять окончательное решение, старик, тщательно проверил, не фальшивую ли монету предлагает ему путник: он попробовал ее на зуб, бросил на землю и позвал внука прочесть, что написано на обратной стороне.

Лоцман — лысый, беззубый старик с жидкой бороденкой, его нос покрыт черными бородавками, на больших руках видны мозоли, на левой не хватает мизинца, он сильно заикается. Выпив стакан вина, хозяин протягивает кувшин гостю.

— Здесь, на моем постоялом дворе, порядки, как на корабле в открытом море. Тебе полагается на день полтора кувшина вина и два — колодезной воды: этим летом жара все никак не кончится.

— Что бы ты сделал на моем месте? — повторяет Орест.

Старик поднимается, садится у дверей дома, на чурбан, где колют дрова, и скребет свою лысину.

— Как сказать, попадись мне под горячую руку любовник матери, я бы с ним расправился, чтоб больше неповадно было! Но когда, как ты говоришь, прошло столько лет, можно взглянуть на вещи трезво — ведь все случилось так давно. И если бы я понял, что эта дурацкая идея ломает всю мою жизнь, я бы плюнул, конечно, плюнул! Уехал бы подальше, нашел себе занятие по душе и зажил бы по-человечески: жена, собственный дом, всякие хлопоты, дети, порядок и всегда поглаженное белье. Знал я одного человека — моряка на нашем корабле, — который хотел убить отчима, считая, что тот отнял у него виноградник и упряжку волов, да еще вдобавок спит с его матерью — кому понравится, когда какой-то чужак этим занимается. Я просил моряка не убивать отчима и не портить репутацию нашего корабля, обещая ему, что когда-нибудь, в самый неожиданный момент, тот сам умрет от несчастного случая. Так и получилось. Когда мы заходили в порт того города, где они жили, отчим всегда присылал своему пасынку дыни, и вот однажды нес он нам три дыни на корабль, споткнулся на лестнице, упал, стукнулся головой о запасной якорь, что лежал на причале, и отдал концы. Когда мы ели дыни, я говорил моряку, что все это было предопределено. Но самое интересное случилось дальше: возвращаемся мы туда на следующий раз, мой моряк отправляется домой проведать свой виноградник и упряжку мулов и обнаруживает в материнской постели другого мужчину. Она, оказывается, успела еще раз выйти замуж. Изменилась только спальня: на потолке повесили сетку с айвой — новый муж был человеком с утонченным обонянием и хотел, чтобы комната приобрела иной аромат, чем тот, который царил там при его предшественниках.

— И он не убил мать? — спросил Орест.

— Разве мы можем вершить суд над своими матерями? Пей и иди спать, юноша, я разбужу тебя вечером: у нас на ужин колбаса с цветной капустой. Кто знает, может, твои прелюбодеи в тот же час будут вечерять таким же блюдом.

Средняя дочка лоцмана прошла к источнику, покачивая длинным коромыслом с двумя кувшинами, и поздоровалась с гостем. Орест, пораженный нежным мелодичным голоском, выронил свой стакан, и вино пролилось на пол.

С того дня в доме старого лоцмана у принца вошло в привычку воображать, что, если он ест, пьет, занимается каким-нибудь делом или смотрит на луну, то то же самое едят, пьют или делают прелюбодеи в его родном городе, куда он никак не мог добраться. Но Орест давно уже не думал о Микенах как о доме, как о месте, где мог и должен был жить, родина представлялась ему лужей крови, по которой плавала, словно сделанная из пробки, царская корона с двенадцатью зубцами.

I

Орест не мог решить, как ему добраться до родных мест — по суше или по морю, — но твердо знал, что начнет свой путь издалека, из какого-нибудь городка на краю света, куда не дошли вести о трагедии их семьи. Так ему будет легко придумывать, кто он, откуда и зачем странствует по свету. Если разнесется где-то слух о юноше, который ищет по миру всякие чудеса, никому и в голову не придет подумать об Оресте. А через некоторое время можно снова сменить имя, назвать другую родину и иную цель путешествия.

— Никогда не скрывай своего имени, — говорила ему Электра. — Пусть все знают: жажда мести позвала тебя в дорогу, и ты едешь, не теряя ни минуты лишней в пути. Люди будут расступаться, испытывая религиозный трепет перед твоим роковым предназначением.

Электра твердила:

— Голова твоя высоко поднята, плащ изодран о кусты придорожной ежевики, сапоги покрывает пыль. Попроси воды, попей, смочи веки и поблагодари. Скажи: «Орест благодарит вас» — и уезжай из этих мест. Когда ты будешь милях в десяти оттуда и решишь, что новость о твоем приезде уже дошла до Эгиста, скачи в соседний город и опять назови себя, а потом дальше, дальше; тогда царь за четыре дня получит вести о тебе четырежды, из разных мест, словно Микены окружены со всех сторон. Ты пойдешь на врага обнаженным, прикрываясь щитом.

Электра умолила брата раздеться, взять овальный бронзовый щит, отделанный с обратной стороны тисом и кожей, и встать против света в дверном проеме. Орест подчинился, и она, опустившись на колени, посыпала свою голову пеплом.

Но на деле в пути все получилось иначе. Орест приехал в одну деревню и спросил, где можно остановиться на ночлег. Это случилось в краю пастухов, и домики их лепились по обрывистым склонам горы. Все они стояли на подклетях, были построены из красноватого камня и покрыты темной черепицей или соломой. Пастух, к которому принц обратился, чинил в тот момент веретено и не поднял глаз от своей работы.

— Там пониже, где водопой, есть странноприимный дом.

Оресту впервые приходилось провести ночь вдали от Электры. Обычно, когда он ложился и дрема смежала веки, сестра тихонько заходила в комнату, заботливо укрывала его, проверяла, не холодные ли у него ноги, втирала ему в виски благовония кончиками пальцев, чтобы снились счастливые сны, а потом торопливо выходила на цыпочках.

Дойдя до странноприимного дома, принц спросил, не найдется ли для него кровати. Как не найтись, найдется, и очень удобная: матрас из конского волоса и свежевыстиранные покрывала, в конце лета по-другому и быть не может. Так ответил ему толстый человек в меховой шапке, надвинутой по самые брови, с заячьей губой и бородкой клинышком. Левая рука его висела плетью.

— Я зовусь Орестом из Микен, — сказал путник.

— А это далеко? — спросил толстяк.

— Сто дней пути.

— Послушай, дружище, будь я помоложе и постройней, отправился бы с тобой, чтобы на мир посмотреть. И никакой платы не просил бы — только корми да обувай меня. А куда ехать надо — на восток или на запад?

— На запад.

— Мне по душе идти на запад, повторяя путь солнца. Оставь своего коня, я сам отведу его на конюшню, поставь пику на козлы и отведай моего вина. Никому не доверяю выбирать его в погребах, всегда покупаю сам и всегда удачно: здешним пастухам по вкусу красное вино, которое вызывает отрыжку. Я-то не здешний, мои предки приехали издалека и стали колонами на берегу, но потом пираты сожгли наши дома, и нам пришлось переселиться в глубь страны. Люди в этих местах пьют так много молока и едят столько сыра, что их желудкам необходимо вино, чтобы вовсе не перестать действовать. Моя идея оказалась удачной! Меня зовут Селион. Позабыл, как, ты сказал, твое имя?

— Орест.

— Никогда не слыхал такого. Это в честь мученика?

— Нет, его придумали для меня. Бросали наугад таблички с буквами, и вышло — Орест.

— Ну, наверное, быть тебе счастливым и богатым.

— Я возвращаюсь на родину, чтобы исполнить страшное отмщение. Любовник моей матери убил моего отца.

Толстяк Селион, который в тот момент вытаскивал из лотка ковригу, положил хлеб обратно и закрыл крышку.

— Платить тебе все равно придется вперед!

Орест раскрыл кошелек из шкурки крота и, отыскав в нем серебряную монету, бросил ее на стол. Толстяк хозяин подождал, пока она не скатилась на пол и не зазвенела на каменных плитах, но не стал подбирать ее, а прежде вытащил хлеб и вино для гостя. Потом он стащил с головы свою меховую шапку и, прижав ее к груди, попросил у Ореста прощения: есть законы торговли среди его соплеменников, и не ему нарушать их, а кроме того, в наше смутное время столько людей приходят и заявляют, что спешат отомстить тем, кто за время троянской войны завладел их царством или отнял у них жену, а затем напоминают о древних обычаях гостеприимства, выпивают в одиночку целый бурдюк вина и уезжают, не расплатившись.