— Мой отец, царствие ему небесное, — рассказывал фехтовальщик дону Леону, — обучал рыцарей Прованса искусству владения шпагой в конном и пешем бою и славился там как мастер своего дела. Звали его сеньор Элисио, и он говорил, что осваивать верховую езду ему помогал один кентавр, оставшийся не у дел, — на его слова вполне можно положиться, ибо отец был не из тех, кто любит приврать. Он каждый день жарил себе отличный, свежий чеснок, стараясь выбрать самый лучший, а такого, как в Провансе, нигде не найти — вот мой родитель и переехал туда. Для людей нашей профессии ревматизм губителен, все кости и суставы у нас должны двигаться свободно, а потому я тоже прибегаю к этому чудесному средству осенью. Отец обучил своему искусству большинство благородных сеньоров Прованса и в мае выезжал с ними за город; там на просторе они изображали битвы с войсками императора или герцога Савойского. Как-то раз, когда папа с виконтом де Бос, оставив позади остальных всадников, проезжали через сосновый бор, они встретили женщину, которая, крича, бежала им навстречу. Она держала за руку беленькую хорошенькую девочку лет пятнадцати. Отец с виконтом расспросили беглянок о причине их слез, и мать, заставив юное создание опуститься на колени перед господами, рассказала о страшном драконе, что появился в их краях. Чудовищу приспичило заполучить сей дивный цветок ее чрева в служанки, ибо оно постепенно слепло и решило зарабатывать себе на хлеб, изображая повсюду от Германии до Каталонии ярмарочных драконов. Если же дочку не отдадут ему добром, то он ворвется в деревню, все спалит и всех сожрет. Мой отец велел женщине спрятаться, виконту поручил укрыть девушку в его огромном замке, а сам решил сразиться с драконом. Так они и сделали: де Бос дал несчастной матери десять серебряных эскудо в залог, распрощался, посадил девушку сзади себя на лошадь и увез, а папа с копьем наготове помчался на поиски дракона. Но оказалось, приехал он слишком поздно. Утром того самого дня дракон отправился на цветущий луг, где всегда встречался с одним слепцом, который давал ему уроки пения — в качестве платы за обучение чудовище обещало сказать, куда оно запрятало скрипку Гварнери. Дело быстро шло на лад: у дракона обнаружился неплохой слух и нежный голос. Ну так вот, когда подслеповатое чудовище возвращалось с урока, то сорвалось в ущелье, спускавшееся к морю; и теперь его зловонная туша лежала у берега, наполовину скрытая водой, и между волн виднелась огромная голова с разинутой пастью — зеленый язык высовывался из-за голубоватых зубов. С тех пор отец только и думал о том, чтобы сразить какого-нибудь дракона, и мечтал, как из самого Авиньона приедет художник, мастер изображать чудеса, и запечатлеет его рядом с поверженным чудищем — левая нога героя попирает ужасную голову. Отец не смог осуществить свою мечту и оттого умер. Когда несчастный бредил, людям в треугольных шлемах было небезопасно переступать порог нашего дома; он принимал их за драконьих детенышей — они вылупляются из яйца как раз такими: с гребешком, покрытым перьями. Больной бросался на них с копьем, звал художника увековечить его подвиг и требовал, чтобы я принес ему алые гетры. Ваш покорный слуга унаследовал от отца, мечтавшего о сражениях с чудовищами, желание выйти когда-нибудь на честнóй бой и быть изображенным затем на картине, написанной маслом: страшная голова под левой пятой героя, — как всем артистам, мне нравится позировать. Вот и сейчас я не мог удержаться от небольшой репетиции, когда голова гигантской куклы покатилась на землю.

Сеньор Кирино придвинулся поближе к дону Леону, волоча за собой свое необычное сиденье из папье-маше, с которым никак не хотел расстаться, и сказал ему доверительно:

— Великолепный удар — справа налево и снизу вверх! Лучшего не придумаешь. Много лет тому назад сюда явились сыщики, чтобы выведать, не обучал ли я кого-нибудь такому приему. Говорили, будто Орест, прежде чем явиться для отмщения, хотел научиться получше владеть старинным оружием. Но я никому не показывал этого приема, и если однажды под покровом тайны сюда случайно явится принц, я пошлю его к тебе, о мастер точного удара. Не то чтобы мне особенно нравилось, когда убивают царей, но отлично проведенный прием для меня дороже всего на свете!

Дон Леон заметил, что ему бы очень хотелось познакомиться с этим Орестом, и направился в ванную комнату. Там его уже ждал финн, держа в руках соломинку, при помощи которой он набирал полный рот горячей воды — за раз по пол-литра, не меньше, — а потом выпускал ее на поясницу купальщика.

Тадео не произнес ни слова во время испытания военного искусства дона Леона, но теперь он захотел взять меч и попробовать, легко ли наносить такие удары. Несмотря на то что в молодости нищий был лесорубом, ему не удалось даже сдвинуть оружие с того места, куда положил его тот, кого он уже считал своим господином. Кирино, стоя неподалеку, поскреб в затылке:

— И не старайся, — сказал он Тадео, — оставь меч в покое. До тех пор, пока сталь хранит гнев и ярость того, кто взял в руки оружие для мести, лишь герой может поднять его. Пройдет несколько часов, оно остынет, и тогда любому мальчишке это будет под силу.

Тут Кирино плюнул на лезвие, слюна закипела и испарилась, как будто брызги упали на докрасна раскаленный металл.

VIII

Вспотевший кузнец бросил в ящик молоток и гвозди и, сунув голову под струйку воды, стекавшую из каменной чаши, позволил себе несколько мгновений наслаждаться прохладой. Потом он обтер лицо старым фартуком, но борода и волосы остались мокрыми: с них по лбу стекали капельки воды, оставляя за собой влажные дорожки.

— Сразу видно, — сказал кузнец дону Леону, — ты знаешь толк в лошадях, и конь твой мне нравится. Такой породы я не знаю, да и никогда раньше не доводилось мне видеть скакунов с золотой звездочкой на лбу и иссиня-черным хвостом — это в нем самое удивительное. Мои деды подковывали в Трое лошадей ахейцам, отец отправился далеко на запад обучать варваров на атлантическом побережье неизвестному им искусству, сам я в молодости работал в кузне у Цезаря в Риме, но никогда не слыхал, пока ты не привел мне своего коня, что серебряная подкова на передней ноге скакуна приносит удачу в путешествии. Век живи, век учись! Ну, а твоему богатству можно позавидовать, ведь такой подковы хватает ненадолго.

— Конь мой, — пояснил дон Леон, — божественной породы, если только можно говорить так о лошадях. Ты, быть может, знаешь, что на одном острове на востоке нашли на берегу деревянную раскрашенную фигуру коня. Наверное, когда-то она украшала нос корабля и была прикреплена к нему за задние ноги, потому что изображала животное целиком, поднявшимся на дыбы над волнами. Потом, скорее всего, судно затонуло, и море выбросило обломки на песок. Резчик потрудился на славу, конь вышел как живой. Жители острова забрали его и, по очереди сменяя друг друга, отнесли на плечах на двор алькальда. Тот вышел под руку с женой подивиться чуду, а затем стал решать вместе со старцами, что же делать с этим даром волн.

— А вдруг он живой? — спрашивала жена алькальда, совсем девочка, с букетом цветов у пояса и множеством колец на пальчиках.

— Пришлось доказать ей, что она заблуждается, — продолжил дон Леон, — Один из смотрителей маяка сунул зажженный фитиль прямо ему под хвост, но животное даже не дрогнуло. Итак, коня оставили во дворе до тех пор, пока не будет окончательно решена его судьба; и поскольку жизнь на одиноком острове, затерянном в море, всегда текла спокойно и мирно, никто и не подумал даже выставить стражу. Совершенно непонятно, как прознали о красавце коне жившие в тех краях кобылы, но только, пользуясь тем, что хозяева оставляли их непривязанными — случилась эта история в летнюю пору, — все они: старые и молодые, насколько мне известно, не сговариваясь, явились одновременно во двор посмотреть на благородное животное. Что уж там случилось, когда кобылы начали тереться о коня и лизать его, каким чудом он вдруг ожил — никому не ведомо, но только алькальда разбудило многоголосое ржание. Он позвал на помощь, алькальдесса в ночной рубашке подбежала к окну, альгвасил зажег фонарь, и, когда свет загорелся, все увидели такую картину: оживший деревянный конь покрывал кобылу аббата из монастыря Святой Екатерины, которую хозяин отправил на хутор в деревню поправляться после тяжелой простуды, а ее соперницы в отчаянии кусали и лягали счастливую избранницу. Конь, заметив, что за ним следят, завершил свое дело и поскакал галопом к морю. Кобыла аббата забеременела, и отсюда ведет свой род мой конь, по его масти сразу заметно — он пошел в деда. Аббат, который, несмотря на свои пышные телеса, был человеком весьма ученым, объяснял выбор волшебного коня так: сбруя его кобылы сохраняла аромат ладана после крестного хода, а, как пояснил священник в одной из своих проповедей, некоторые христианские общины аскетического толка запрещали употребление ладана из-за его свойства возбуждать плоть. Царь Соломон, утверждали они, потому и возжелал царицу Савскую, что та преподнесла ему серебряную шкатулку, полную кубиков ладана.