— Скажите ему… — И снова повторила. — Скажите ему…

— Что мы должны ему сказать? — спросил господин Штремли, в то время как смерть уже смыкала ей уста. Адельберт и Готфрид, поднявшись, крикнули виновнику непостижимого, ужасного убийства, знает ли он, что эта девушка — его спасительница; что она его любит, что она намеревалась бежать в Порт-о-Пренс с ним, ради которого она пожертвовала всем — родителями и имуществом? Они громко кричали ему в уши: «Густав!» — и спрашивали его, не оглох ли он, они трясли его и дергали за волосы, так как он бесчувственно лежал на кровати, не обращая на них никакого внимания.

Но вот Густав поднялся; он бросил взгляд на девушку, валявшуюся перед ним в крови, и ярость, вызвавшая этот поступок, естественно уступила место общечеловеческому чувству жалости. Господин Штремли, орошая платок горячими слезами, спросил:

— Несчастный! Зачем ты это сделал?

На это его племянник Густав, вставший с постели и разглядывавший девушку, отвечал, утирая пот, выступивший у него на лбу, что она ночью предательски его связала и выдала негру Гоанго.

— Ах! — воскликнула Тони, протянув к нему с непередаваемым выражением руку. — Я связала тебя, мой драгоценный друг, потому что… — Но она не могла говорить и не могла дотянуться до него рукой и снова в изнеможении упала на колени господина Штремли.

— Почему? — спросил побледневший Густав, опускаясь с нею рядом на колени.

Господин Штремли после продолжительного молчания, прерываемого лишь предсмертным хрипением Тони, от которой напрасно ждали ответа, заговорил:

— Потому что по прибытии Гоанго не было иного способа тебя спасти, несчастный! Потому что она хотела избежать той борьбы, в которую ты бы неминуемо вступил; потому что она хотела выиграть время, до тех пор пока мы, уже спешившие сюда благодаря принятым ею мерам, будем иметь возможность добиться с оружием в руках твоего освобождения.

Густав закрыл лицо руками.

— О! — воскликнул он, не поднимая головы, и ему показалось, что земля проваливается под его ногами. — Неужели то, что вы мне сейчас сказали, — правда? — Он обнял ее стан рукою и глядел ей в лицо с сердцем, раздираемым скорбью.

— Ах! — воскликнула Тонн, и то были ее последние слова. — Тебе следовало довериться мне! — И на этом от нее отлетела ее прекрасная душа.

Густав рвал на себе волосы.

— Конечно! — сказал он, в то время как его двоюродные братья старались оторвать его от тела усопшей. — Я должен был тебе доверять, ибо ты была обручена мне клятвою, хотя мы и не обменялись с тобою по этому поводу ни единым словом!

Господин Штремли со стоном спустил лиф, облекавший грудь Тони. Он ободрял слугу, стоявшего около него с несколькими несовершенными хирургическими инструментами, уговаривая его вынуть пулю, которая, как он думал, засела в грудной кости; однако, как мы уже сказали, все старания были напрасны: пуля пронзила ее насквозь, и душа ее уже отлетела к лучшим звездам.

Тем временем Густав подошел к окну; и пока господин Штремли, проливая тихие слезы, совещался с сыновьями, что делать им с телом и не следует ли позвать ее мать, Густав пустил себе пулю в голову из другого заряженного пистолета. Этот новый ужас совершенно лишил его родственников рассудка. Бросились к нему на помощь, но так как он вложил дуло пистолета себе в рот, то череп несчастного оказался совершенно раздробленным, и части его пристали к стенам. Господин Штремли опомнился первый. Так как уже совсем рассвело и стало известно, что негры снова собираются во дворе, то им ничего другого не оставалось, как подумать об отступлении. Оба тела положили на доску, не желая их оставить на произвол негров, и, снова зарядив ружья, все печально двинулись в путь к пруду Чаек. Господин Штремли с маленьким Сеппи на руках шел впереди; за ним следовали двое здоровых слуг, неся на плечах мертвые тела, далее брел, опираясь на палку, раненый, а Адельберт и Готфрид шли по бокам печальной процессии, держа в руках заряженные ружья со взведенными курками. Негры, увидав малочисленность отряда, выступили из своего жилья, вооруженные вилами и пиками, и, видимо, стали готовиться к нападению; но Гоанго, которого из предосторожности развязали, вышел на крыльцо дома и дал знак неграм, чтобы они держали себя смирно.

— В Сен-Люс! — крикнул он господину Штремли, проходившему уже с телами в ворота.

— В Сен-Люс! — отвечал тот, после чего шествие вышло в поле и, никем не преследуемое, достигло леса. У пруда Чаек, где нашли все остальное семейство, для умерших, проливая обильные слезы, вырыли могилу и, обменяв кольца, которые были у них на руках, опустили их тела с тихой молитвой в место их вечного упокоения.

Господину Штремли посчастливилось через пять дней благополучно добраться с женой и детьми до Сен-Люса, где согласно своему обещанию он оставил обоих маленьких негров. Он достиг Порт-о-Пренс незадолго до начала осады и некоторое время сражался за дело белых на валах этого города; когда же после упорного сопротивления город все же оказался в руках генерала Дессалина, он вместе с французскими войсками спасся на корабли английского флота и переправился в Европу, где без дальнейших приключений достиг своей родины, Швейцарии. Там, в окрестностях Риги[6], он на остатки своего небольшого состояния купил себе имение, и еще в 1807 году среди кустов его сада можно было видеть памятник, который он велел поставить своему племяннику Густаву и его обрученной невесте, верной Тони.

ПРИМЕЧАНИЯ

ОБРУЧЕНИЕ НА САН-ДОМИНГО

(Die Verlobung in St. Domingo)

В основу новеллы положены подлинные исторические события. В 1791 году на острове Гаити вспыхнуло восстание негров, которое возглавил недавний раб Туссен Лувертюр (1743–1803). Это восстание было подавлено наполеоновским генералом Леклерком, его вождь был взят в плен, отвезен во Францию и умер в заточении. Но в 1803 году вспыхнуло новое восстание Жан-Жака Дессалина, которому удалось очистить остров от французских колонизаторов и провозгласить независимость Гаити (1804).

Действие новеллы происходит в 1803 году, в начале второго восстания. Новелла была опубликована в берлинском журнале «Der Freimütige» («Прямодушный») в марте — апреле 1811 года.