Анискин живо забирается в коляску, натягивает на колени брезент.

— Вот выручил, голубчик, вот удружил! — радуется он. — Век тебя буду благодарить, дорогой Григорий Петрович!

Мотоцикл выезжает на длинную улицу, с треском набирает скорость, летит по ней. Это действительно сильная и быстрая машина, кажется, что прошло мгновение, а мотоцикл уже мчится по проселочной дороге.

— Молодца, Григорий Петрович! — радостно кричит Анискин. — Теперь я выговор не получу, мне только предупреждение дадут.

В райцентре Голиков резко снижает скорость.

— Где вас высадить, Федор Иванович?

— Возле прокуратуры, — отвечает Анискин и снова начинает театрально суетиться. — Но ты меня, голубчик, не бросай. Дел у начальства — на одну минуту, а как я буду домой добираться?.. Так что ты, Григорий Петрович, как возьмешь кино про Фантомаса, так сразу за мной и заезжай… Договорились, а?

— Договорились! — смеется Голиков.

Мотоцикл останавливается возле районной прокуратуры.

— Так ты не бросаешь меня, голубчик?

— Заеду, заеду, Федор Иванович.

Кабинет районного прокурора старомоден. Здесь доживает свой век продавленный дерматиновый диван, книжный шкаф модели сороковых годов, фикус в кадке. Не молод и сам прокурор — за столом сидит худощавый седовласый человек в сильных очках. Он вертит в руках толстую деревянную ручку с пером «рондо» — вот уж старина-то! — и сердито смотрит на Анискина, по которому видно, что участковый всего полсекунды назад говорил о чем-то важном. И рука Анискина еще занесена вверх.

— Вот такая история! — говорит Анискин и садится на продавленный диван. После этого он начинает глядеть на прокурора «голубыми» подхалимскими глазами, толстое лицо Анискина расплывается в умильной улыбке. Заметив это, прокурор встает, подойдя к участковому, сердито говорит:

— А ну, бросай валять комедию!

— Как прикажете, товарищ прокурор! — скороговоркой отвечает участковый и делается серьезным, но в этой серьезности столько игры, что прокурор ожесточенно плюет и отходит к окну.

— Если бы знал ты, Федор, как я от тебя устал! — говорит он. — Мне легче, поверь, разгрузить баржу с мукой, чем с тобой разговаривать…

— А ты не разговаривай, оживляется Анискин, — ты мне, Максимушка, постановление на обыск дай, а сам молчи. Если хочешь, я за тебя говорить буду. Я — мастер говорить! Дашь разрешение на обыск?

Прокурор безнадежно вздыхает:

— Тебя могила исправит, Федор! Смотри, сколько дров ты наломал только на одном деле! Следователя не вызвал, мальчишек отпустил, с парохода их снимал… Не гляди на меня удивленно: я — прокурор, я все обязан знать! А теперь хочешь делать обыск. Что ты будешь говорить, если не найдешь деньги?

— На пенсию уйду.

— Тьфу! Опять за свое… Сотый раз от тебя слышу: «На пенсию уйду». Ей-богу, надоело!

— Во! Золотые слова! Если я тебе надоел, дай постановление на обыск — живой ногой убегу.

Неожиданно прокурор, улыбнувшись добродушно, садится рядом с Анискиным. Теперь видно, что этих людей связывает давняя дружба и что ворчанье прокурора было таким же привычным, как веселое отбрехивание участкового.

— Уверен, что найдешь деньги? — спрашивает прокурор. — Отвечай, как на духу.

Анискин становится серьезным по-настоящему.

— Если денег нет, — медленно произносит он, — значит, я в людях не понимаю… Твердо говорю: сниму погоны, если ошибся!

— Рыбу ловить будешь?

— Рыбу… Давай постановление! Дело-то возбуждено!

— Постановление дам, но не тебе. Жди приезда следователя. Прокурор возвращается к столу, быстро записывает что-то.

— Рыбу ловить — это хорошо! — говорит он, — Возьмешь меня с собой?..

— Это с каких же пирожков?

— А с тех пирожков, — рассвирепев отвечает прокурор, — что если ты деньги не найдешь, мне тоже один выход — на пенсию!

Еще на большей скорости, чем на пути в райцентр, мотоцикл Голикова мчится по проселочной дороге, распугивая куриц и гусей, врывается в деревню, не сбавляя скорости, несется по длинной улице. Мотор грозно воет, пыль столбом поднимается за машиной, ветер раздувает легкие волосы участкового.

— Вас куда, Федор Иванович? — кричит Голиков. — В милицию?

— Пропади она пропадом, милиция! — кричит в ответ Анискин. — Вези меня домой, уважаемый Григорий Петрович. От работы кони дохнут.

Участковый жестковато прищуривается, вынув руку из-под брезента, протягивает ее к мотору мотоцикла и в тот момент, когда машина приближается к милицейскому дому, вороватым движением срывает какой-то проводок. Мотоцикл чихает, дергается, замедляет ход и наконец замирает.

— Это что такое содеялось, что мы остановились? — удивленно спрашивает Анискин.

Голиков с недоуменным лицом наклоняется к мотору, осмотрев его, чертыхается.

Когда он выпрямляется, то видит такого Анискина, какого увидеть не ожидал. На него глядят строгие глаза милиционера:

— Вы задержаны, гражданин Голиков! Прощу следовать, в кабинет.

Киномеханик теряется.

— Не время шутить, товарищ Анискин! — бормочет он.

— Прощу следовать в кабинет.

В кабинете участкового, оказывается, много людей. Сидят на табуретках Петька и Витька, на краешке стола, читая бумаги, примостился, незнакомец в форме капитана милиции, директор школы Яков Власович. Участковый чеканным шагом подходит к столу, за руку здоровается с поднявшимся молодым капитаном, обращается к присутствующим:

— Разрешите представить следователя райотдела милиции капитана Качушина. — Он берет руку под козырек. — Позволите продолжать дело, товарищ капитан?

— Конечно, Федор Иванович!

Участковый неторопливо придвигает к себе стопку бумаги и чернильницу с ручкой:

— Гражданин Голиков, прошу сесть вот на эту табуретку. Голиков спокойно садится, закидывает ногу на ногу, вынув из кармана пачку сигарет, закуривает.

— Несовершеннолетний Опанасенко, — говорит Анискин, — прошу вас повторить показания…

— Двадцать третьего августа, — ровным голосом говорит Петька, — киномеханик сказал, что мой отец устроил в райцентре пьяную драку и что отцу грозит тюрьма… — Петька останавливается, чтобы перевести дух. — Голиков сказал, что отцу могут дать три года тюрьмы, но его можно спасти, если выкрасть протокол… «У кого?» — спросил я Голикова, и он сказал, что протокол привезет кассир на сплавконторском «газике»…

И происходит неожиданное — вдруг нервно вскакивает Витька Матушкин, размахивая руками, кричит:

— Мы про деньги ничего не знали, мы Петькиного отца спасали, а Голиков нас обманул: никакого протокола в сумке не было, там только деньги лежали… Много-много денег!

Анискин стучит шариковой ручкой по столу:

— Несовершеннолетний Матушкин, не нарушайте порядок. Опанасенко, продолжайте…

— Витька правильно сказал, — говорит Петька. — Мы думали, в сумке протокол на отца, а там деньги… Голиков их взял себе и сказал, что нужно молчать, иначе нас всех арестуют…

Петька не успевает закончить, как Голиков встает, обращаясь к следователю Качушину, возмущенно говорит:

— Товарищ капитан, прошу обратить самое серьезное внимание на мои слова… Все, что происходит здесь, — гнусная клевета! — Он повертывается к участковому, грозно поднимает руку. — Еще выяснится, товарищ Анискин, из каких побуждений вы стараетесь выгородить учащихся Опанасенко и Матушкина и оклеветать меня — честного человека.

Голиков садится и принимает прежнюю позу: нога на ногу, в зубах — потухшая сигарета. Петька и Витька смотрят на него поражение, а участковый быстро выходит из-за стола, подойдя к дверям, уверенно распоряжается:

— Гражданин Голиков, следуйте за мной… В качестве понятого прошу присутствовать вас, Яков Власович…

— Нам непременно нужен второй понятой, — говорит милицейский капитан.

— Вторым понятым будет кузнец Юсупов. Он ждет на улице…

К дому Веры Ивановны Косой, вызывая переполох в деревне, движется группа людей. Рядом с Анискиным идет человек, нам еще не знакомый. Это следователь милиции капитан Качушин. Замыкает это шествие кузнец Юсупов — тоже новое действующее лицо. Он несет в руках большую брезентовую сумку с инструментами. По мере продвижения группы к дому Косой она обрастает любопытными мальчишками.