Однажды Максим встретил человека, который мог его разоблачить. Им оказался бывший петлюровец, который хорошо знал Максима перед войной. Теперь он работал в гестапо. Но Максим сумел построить с ним отношения так, что петлюровец стал «нашим человеком. От него Максим узнал о строительстве особого секретного военногЬ объекта в районе Винницы и другие данные. В ноябре 1941 года Максиму посчастливилось установить связь с группой чекистов, которая, выполнив задание, попала в окружение. Руководитель группы Елизаров помог Максиму установить связь с замечательными патриотками Евгенией Бремер и Раисой Окипной. Они познакомили Максима с другими патриотами. К их числу принадлежала М. В. Сушко, хранившая впоследствии у себя наиболее секретные документы Максима.

Так стала складываться новая диверсионно–разведывательная группа Максима. Она имела своих людей в железнодорожных мастерских и в гараже оккупационных властей, что давало ей возможность собирать некоторые данные о вражеских перевозках. Окипной удалось войти в доверие к высшим чинам полиции и офицерам армии, а Бремер — к офицерам железнодорожного управления. Группа стала получать важную информацию. Фактический заместитель Максима Дмитрий Соболев (он же Сухоруков) по заданию Максима выезжал для сбора сведений в Ровно, где находилась резиденция рейхскомиссара Украины Коха. Способной разведчицей проявила себя М. И. Груздова. Ей удалось войти в доверие к начальнику фашистского разведывательного пункта майору Майеру (он же Мильевский Антон Иванович). Подпольщица получила близ этого пункта квартиру, что давало возможность выявлять агентуру Майера, готовившуюся для заброски в тыл Красной Армии, а также используемую в Киеве. Отдельные участники группы Максима вели активную террористическую деятельность. Среди них особо выделялся неуловимый и бесстрашный Дудкин.

Группа Максима вела и политическую работу среди населения, наладив регулярный выпуск листовок. Бремер записывала передаваемые по радио материалы. На их основе Максим составлял листовки, Тристан их размножала.

Со временем группа Максима собрала значительные сведения о противнике, но передать их по назначению оказалось делом очень сложным. Радиосвязь с Большой землёй установить не удалось. Максим решил перейти линию фронта, с тем чтобы передать собранные сведения и возвратиться в Киев. В начале апреля он вместе с Г. Дудкиным благополучно перешёл Днепр по льду. А через несколько дней к М. И. Груздовой пришёл мальчик с запиской: «Я задержан. Ты, как жена, можешь меня выручить». Мальчик сообщил, что Максим был задержан гитлеровцами где‑то в 80 километрах от Киева и помещён в Дарницкий лагерь военнопленных в специальном отделении полевого гестапо. Раздобыв характеристики на Максима от знакомых ей пособников оккупантов, подпольщица отправилась в лагерь. Характеристики, а главное, вовремя предложенная гестаповцу «на память» золотая монета сделали своё дело — «муж» был освобождён. Таким же путём Е. Бремер освободила Г. Дудкина, задержанного полевой жандармерией.

Наконец в начале 1942 года к Максиму прибыли из Діосквьі курьеры А. Трусов и Л. Росновская. Через них Максим отправил в Москву важные сведения о противнике и отчёт о своей деятельности. В отчёте указывалось, что группой Максима создано семь диверсионных групп, одна из которых 1 Мая совершила крушение вражеского воинского эшелона с боеприпасами и войсками на линии Киев — Жмеринка, вторая — крупное железнодорожное крушение в Дарнице, третья — спустила под уклон с большой скоростью трамвайные вагоны, переполненные фашистскими офицерами. Максим сообщил также об организованном подпольщиками учёте фашистской агентуры и предателей, представил данные об оккупационном аппарате, штабах и политико–экономическом положении в оккупированных районах Украины, доложил о политической работе его групп среди населения.

Группа Максима действовала активно, но осторожно. Тем не менее гестапо все же удалось заслать в неё своего агента Н. Грюнвальд. В июле 1942 года Максим, Р. Окипная, Е. Бремер и её мать были арестованы.

После ареста Максима и его ближайших помощников группу возглавил Д. Соболев. Но 4 февраля 1943 года во время проведения одной из боевых операций он погиб.

Собранные Максимом сведения, в том числе о провокаторах и изменниках, хранила М. В. Сушко. Когда был освобождён Киев, тетрадь с этими сведениями попала в органы государственной безопасности. На первой её странице рукой Максима было написано: «Прошу советских патриотов хранить эти записи и, в случае моей гибели от рук врагов моей Родины — немецких фашистов, с приходом Красной Армии передать эти записи соответствующим органам, за что я и наша Родина будут вам благодарны».

После гибели Д. Соболева группу Максима возглавил А. Печенеє. По разработанному ещё до ареста Максима плану он поступил на работу в гараж штадткомиссариата. Вскоре он сжёг гараж с 30 автомашинами. Под его руководством был совершён взрыв в депо станции Киев–I. Во время подготовки диверсии на Киевской теплоэлектроцентрали Печенев и возглавляемая им группа попали в засаду: многие подпольщики были убиты, а сам Печенев после тяжёлого ранения скрывался на одной из конспиративных квартир. Здесь его пытались захватить гестаповцы. Подпольщик долго отстреливался. Последней пулей он застрелил себя.

Активный член группы Максима М. И. Груздова в декабре 1942 года добралась до соединения черниговских партизан Н. Н. Попудренко, а оттуда была доставлена в Москву. Сейчас она и некоторые другие члены группы — Е. М. Линкевич, К. В. Ритво, А. Трусов — живут в Киеве.

Достоверно неизвестны обстоятельства казни И. И. Кудри (Максима), Р. Окипной и Е. Бремер. Но оставшиеся в живых патриоты, содержавшиеся с ними в застенках гестапо, свидетельствуют об исключительном мужестве бесстрашных подпольщиков. «…Меня посадили в 53–ю камеру тюрьмы гестапо, — пишет в своих воспоминаниях В. И. Самойленко, —В десятых числах августа гестаповец в гражданской одежде втолкнул к нам в камеру ещё одну заключённую. Сначала новенькая молчала. Но вскоре не было во всей камере, да, наверное, и во всём гестаповском аду человека жизнерадостнее Жени Бремер. Для каждого из нас она находила тёплое, задушевное слово, подбадривала унывающих… Узнав о причинах моего заключения, Женя уверила меня, что беда у меня не очень страшная, и я обязательно попаду на волю. «Если выйдешь отсюда, а это так и будет, — говорила она, — обязательно передай нашим, кто нас предал». И она назвала фамилию и имя предательницы.

…С допроса Женя возвращалась всё более измученной. А однажды её буквально приволокли и бросили на пол камеры. После одного из таких допросов она стала просить нас разрешить ей покончить с собой. Но это не было проявлением слабости. Она боялась, чтобы во время допросов в беспамятстве не проговориться. Держалась Женя героически. Мы никогда не видели её слез.

Рая–артистка[377] была брошена в 55–ю камеру, где сидела моя мать. Как родная дочь, отнеслась она к матери, уговаривала её не волноваться…

К сожалению, я не была до конца с Женей Бремер. В конце августа меня после допроса избили, посадили в одиночную камеру — «мешок» и оттуда отправили в Германию. В дороге я бежала…»

А вот что рассказала бывшая узница киевского гестапо К. А. Бурдеина: «Ввели в здание и на втором этаже открыли камеру № 53, сильно толкнули в спину и с грохотом закрыли. И вот я стою у порога в камере, не знаю, что со мною творится. В камере — пять заключённых женщин, и одна из них, высокая, светловолосая, средних лет женщина, сразу же обратилась ко мне. «Ну, так расскажите нам, за что вы сюда попали? Садитесь на койку и рассказывайте…» Заключенной, говорившей со мной, была Евгения Бремер. Рядом, недалеко от нашей камеры, в камере № 47, находилась в одиночном заключении Раиса Окипная.

Раису Окипную гестаповцы почему‑то особенно истязали, брали часто на допросы и страшно избивали…

…На расстрел выводил из камеры только начальник гестапо. Он был какой‑то дикий и свирепый. Три раза в неделю брал заключённых на расстрел: в понедельник, среду и пятницу. Он с грохотом открывал дверь и, выпучив глаза, диким голосом кричал: «Шнель!»