– Игорь, перестань, – тихо просит жена.

– Нет, почему же! Мы тут все равные были до сих пор. Давай выясним этот вопрос! – шеф распалился. – Как к тебе обращаться прикажешь?

– Как обращался, так и обращайся, – улыбается Миша.

– А то я смотрю, некоторые за благословением подбегают!

– Игорь, я – священнослужитель, – мягко ответил Миша, – но я такой же человек, как ты и все остальные. Поэтому, если ты ко мне обращаешься как к своему другу, то называй меня Мишей, но когда ко мне обращается верующий, за благословением, или еще какой-нибудь надобностью, то говорит «Отец Михаил».

– Ну, спасибо! Значит, ко мне это не относится.

– Ну, перестань, – просят женщины.

– Пусть выскажется, – Миша не обидчив.

– Эта бесконечная дискуссия еще дома надоела!

– О, сколько у тебя заступников! – почти выкрикивает шеф.

– Нам с тобой лучше поговорить отдельно, – говорит Миша.

– Почему не при всех? Боишься?

– Ты же прекрасно знаешь, что – нет.

– У нас свобода совести, – мне надоело, я злюсь на шефа.

– Я атеист и горжусь этим!

– Нет более верующего человека, чем атеист, – смеется Миша.

То и дело в палатках начинает хныкать кто-то из младенцев, мамаши поспешно вскакивают и бегут успокаивать своих чад. Бездетная незамужняя женщина монотонно и долго говорит о своем эгоизме, жадности и неумении любить.

– Мне даже куска мыла жаль… Вот, попросит кто-нибудь, я дам, но мне мучительно жаль будет… Или не дам, отговорюсь как-нибудь… Я и друзей своих стараюсь не знакомить друг с другом, ревную. Вдруг, они полюбят друг друга, и от этого меня меньше любить станут! О ребенке я даже думать боюсь; ведь это что получается: я от себя должна оторвать, и все ему? Нет, я не готова к такому самопожертвованию! – она тихо посмеивается, разглядывая тех, кто остался у затухающего костра, – вы теперь будете плохо думать обо мне. Но мне это все равно, если честно. Потому что я хотела высказаться. То есть, мне не важно ваше мнение. Мне важно, что вы есть, и что вы такие все вежливые, потому что сидите и слушаете…

Да, надо было раньше уйти.

Теперь уже совсем рассвело.

Было прозрачное утро. Вода в реке – как жидкое стекло. Звенящая тишина, пронизанная солнцем. Бреду по щиколотку вверх по течению, вода перебирает красные водоросли, медленно стекает с низких каменных порогов. Я чувствую разлитую в мире любовь, как эту реку, от холода воды немеют ноги, но уйти, лишиться этого невозможно, потому что мир принял меня, я стала его частью, как и он стал частью меня. Это так просто – стать с миром единым целым.

Месяц прошел.

Ранней ранью нас увозила лодка. Море сияло чистейшей бирюзой, слегка волнилось мягкими бугорками. Сонные дикари собрались на пляже. Отец Михаил, словно пастырь со стадом. Я не простилась, жаль было будить. Валера бегал по берегу, потом остановился у самой кромки и замер, приложив ладонь козырьком к глазам.

– Спасибо! Валера, я вернусь! – подняла руку и качала ей над головой, до тех пор, пока лодка не выскочила из бухты и не обогнула утес.

Москва 99

Вовка – рабочий метростроевец с высшим техническим образованием, аспирант, решил поспать, пока его «коллеги»: все, как один – выпускники Горной академии, резались в преферанс. Не то, чтобы Вовка не любил преферанс, просто не хотел он сегодня в него играть. На работу он устроился недавно, приходилось рано вставать, в пять утра. Поэтому, быстро определив, что можно, а чего нельзя, Вовка использовал рабочее время для того, чтобы выспаться.

Итак: он пристроил на трубах две доски, чтобы было удобнее, положил сверху мешок от противогаза, по причине его чистоты и мягкости и, совсем было уснул, когда во всем коллекторе неожиданно погас свет.

Остаться под землей в полной темноте – не лучшая перспектива! Вовка поднялся с импровизированного ложа и побрел по силовому кабелю, вдоль стены, то и дело рискуя разбить голову о выступающие отовсюду железки. Каски у него не было. Каски новые, яркооранжевые начальство выдавало только при вышетоящих проверках. Очередная комиссия вызывала временный ажиотаж, рабочим выдавали каски, которые им строго настрого наказывалось не испачкать!

Вовка чертыхнулся, стукнувшись обо что-то и подумал о том, что надо купить фонарик. Местный галогеновый фонарь не работал, по причине древности батарей, которые никто никогда не менял. Единственным средством к спасению являлся суфит с автономным питанием, куда Вовка и пробирался, ежесекундно рискуя сломать себе шею.

Наконец, он увидел слабый свет и человеческие фигуры, склонившиеся над деревянным ящиком. Кто-то из сослуживцев обернулся на звук шагов и удивленно воскликнул:

– О! Вован! Ты откуда? – За ним загалдели все присутствующие:

– Ты че? Вовк? Ты где был?

– Мы думали, ты тут, спишь, за трубами.

– А ты откуда пришел?

Вовка был рад, что нашел людей, но в силу природной флегматичности лишь слегка улыбнулся и в свою очередь сообщил:

– Мужики, свет вырубился везде, вы в курсе?

– Авария, чтоли? – предположил кто-то.

– Айда отсюда, пока не поздно!

– Без фонаря?

– Выберемся как-нибудь!

Они пошли, опять, вдоль стены, касаясь силового кабеля, ругаясь и помогая друг другу… До выхода 500 метров!

А свет все-таки включили, потом, когда они уже дошли.

Вовка ехал домой в электричке, под впечатлением событий прошелшего рабочего дня. Он опять вспомнил о фонарике, представил себе разговор с женой – Катей, как она испугается за него, и ему стало приятно… Он глянул на часы, те показывали 15:15. «Успеваю» – подумал Вовка. Сегодня у него было еще одно дело: зайти к начальнику паспортного стола. Вовка хотел зарегистрировать сестру, но в связи с последними событиями: взрывами и поисками террористов, все вопросы, связанные с регистрацией, решались страшно туго. Вовка вздохнул, устроился поудобнее на сиденье и решил подремать.

Минувший день не шел из головы. Мысли об оранжевых касках перетекли на старую оранжевую куртку, в которой Вовка работал еще будучи дворником Центрального Административного Округа. Куртка осталась, как память о тех незабываемых днях, когда Вовка колол лед в двориках старой Москвы. Сейчас она продолжала служить ему верой и правдой на новой работе.

Он представил себе с какой-то нежностью комнатку в коммуналке на Чистых Прудах. Не нужно было мотаться на электричках каждый день из Ашукино на Октябрьскую, все рядом. Сюда он впервые привел Катю – свою будущую жену. Они часто ходили в театры, а потом им было куда вернуться…

Потом, вдруг, вспомнилась злющая старуха, которая каждое утро, пока Вовка мел во дворе ее дома, открывала окно своей квартиры на первом этаже, и высунувшись грязно ругалась все время, пока видела оранжевую куртку. Однажды, Вовка не выдержал и полил ее в ответ отборным, мужским матом, что старушку только подзадорило! Когда он выложил все это вечером сестре по телефону, она посоветовала:

– А ты скажи ей, улыбаясь, и Вам – доброе утро!

Вовка долго смеялся, но фокус проделал. Бабка была недалека от инфаркта и с тех пор от Вовки отстала, здоровалась даже, как-то испуганно.

Наконец, электричка подошла к Вовкиной станции. Он вышел, и глянув на часы, заспешил в паспортный стол. В приемной стояла дикая очередь. Вовка вздохнул: болела голова и хотелось есть, а скоро попасть домой не предвиделось возможным. Он пристроился у стены, затем сел на освободившийся стул. Рядом оказался пожилой человек.

– До которого часа принимает? – спросил Вовка.

– До семи, – тут же откликнулся сосед. Видимо долгое бесцельное сидение плохо совмещалось с его деятельной натурой. Вовка поморщился, голова продолжала болеть.

– А ты, парень, по какому вопросу? – Скорее от тоски, чем из интереса спросил сосед.

– Сестру регистрирую, – нехотя ответил Вовка.

– Ну и как? – не унимался сосед.

– Да вот, уже третья неделя пошла…