А перед отступлением, — минуту спустя продолжал старик, — гитлеровцы схватили многих жителей, заперли их в одном из зданий и сожгли заживо. Сейчас там одно пепелище и груды обгоревших человеческих костей.
Голев застонал, скрипнул зубами.
— А на окраине, — все не унимался старик, перечисляя злодеяния захватчиков, — есть у нас «Седьмая площадка». Страшное место, сынки. Там дни и ночи гремели выстрелы. Неделями не прекращалась адова работа. Сотни и тысячи советских людей загублены.
Голеву стало вовсе душно. Что за мука! Азатов лежал рядом. Глаза его сузились, губы вздрагивали. Вот тоже мученик. Его на трое суток отпускали на розыски семьи. Полетел радостный, возбужденный — три года не виделся, а вернулся — страшно смотреть на него. За весь вечер слова не вымолвил. Что ж, пусть отойдет. Но Сабир вдруг повернулся к Голеву и зашептал в ухо:
— Ох и тяжко, Тарас, просто сил нет. Я, бывало, сочувствовал тебе, а теперь, понимаешь, завидую: может, твои дети найдутся. А у меня теперь никакой надежды.
Помолчав с минуту, он заговорил снова:
— Мать зарубили, Ганка пропала, сынишку танками разорвали. Детишек брата уморили в душегубках. А сколько людей живьем затолкали в топки заводских печей!
Голев онемел от ужаса. Слова Сабира терзали сердце, наполняя его кипящим гневом.
— Слышал про Лысую гору в Бердичеве? — снова зашептал Сабир. — Немцы согнали туда тысячи жителей и расстреливали ни за что ни про что… Понимаешь, земля не просыхала от крови. Нет, скажи, как унять сердце?
Голев весь сжался, закаменел. И чтобы не раскрошить зубы, он закусил угол подушки.
С совещания политработников Березин возвратился поздно ночью и сразу же доложил командиру полка о своей поездке. Они с час просидели над картой. Правда, им еще не было известно, где и когда начнутся новые бои и какая задача выпадет на долю их полка, но одно ясно: наступление не за горами, и оно будет иметь важнейшие последствия.
Щербинин собрал командиров и политработников, чтобы разъяснить им новую обстановку. Жаров слушал с живейшим интересом, Капустин с досадой: будто нельзя подождать до утра, и так ни минуты отдыха. Черезов сидел как изваяние, и лицо его было непроницаемо. Вот наградил бог хладнокровием! Из слов Щербинина и Березина офицеры сделали вывод: обстановка накалялась, и полк с часу на час может оказаться в серьезном бою. Изнурительные марши последних дней обрели новый смысл и значение. Отпуская офицеров, Щербинин приказал перед выступлением провести в ротах беседы с бойцами.
Березин остался в штабе. Наскоро закусил, выпил кружку чаю. Взглянул на часы. Есть еще время и передохнуть. Совсем было улегся на жесткую койку, как раздался сигнал воздушной тревоги. С досадой вскочил и, одевшись, вышел на улицу. Прожекторы уже расчерчивали низкое темное небо. Ударили зенитки. Сонные бойцы, чертыхаясь, забирались в щели. К счастью, немцы пролетели стороной, сбросив бомбы в чистом поле, и все обошлось благополучно. Только вот отдых был нарушен. А Березин отлично знал, что такое отдых. Это силы на весь завтрашний день, и их надо беречь и накапливать.
После отбоя Березин снова улегся на свою койку. Но время ушло, и через час его разбудили. Он должен был проводить беседу с полковыми разведчиками и автоматчиками. Но едва он собрался, как заявился парторг Азатов.
Исхудавший и почерневший, с лихорадочно блестевшими глазами, он походил на человека, только что перенесшего тяжелую болезнь. Березин без слов понимал состояние Азатова, шагнул навстречу и обнял его за плечи.
— Крепись, дорогой товарищ. Теперь у всех горькое горе. Крепись, дружище.
— Сил нет, товарищ майор, — в отчаянии прошептал Сабир. — Поймите, ни души в живых.
У Григория перехватило дыхание, потемнело в глазах, и, едва справившись с собой, он тихо сказал:
— Ступай к товарищам, вместе легче, ступай, Сабир. Или погоди, и я с тобой, у меня беседа там…
Разведчиков и автоматчиков выстроили во дворе школы. Березин оглядел их и увидел хмурые лица со следами смертельной усталости. Сказались стремительные марши по непролазной грязюке. Как же им сказать сейчас о самом главном? Как затронуть их душу?
Березин заговорил своим не очень громким, ровным, как у школьного учителя, голосом. Заговорил о земле, по которой они шли, которую кровью отвоевывали у врага, о народе, которому они, советские воины, люди с красной звездой, несли свободу и счастье.
Это ведь в здешних краях три века назад сражались полки Богдана Хмельницкого, и на этих вот полях была разбита королевская армия гетмана Потоцкого. Отсюда, из этих вот селений, шли украинцы на знаменитую Раду в Переяслав, чтобы торжественно провозгласить воссоединение Украины с Россией. Здесь, на правобережных землях, сорок лет не утихало гайдамацкое восстание. На сотни верст кругом горели шляхетские имения, и восставшие крестьяне чинили расправу над панами и ксендзами. Богуслав и Канев, Смела и Корсунь, Ольшана и Лисянка были центрами этого восстания. Тут водили свои летучие отряды запорожский казак Максим Железняк и сотник Иван Гонта. Это их подвиги воспел потом Тарас Шевченко, чей прах покоится совсем неподалеку отсюда, близ Канева, на вершине высокой Чернечьей горы, что нависла над самым Днепром. Кто знает, может, приведется побывать там и поклониться праху великого кобзаря.
Да, судьба не скупилась на беды и испытания для этой земли. Были здесь и войска кайзера, и белополяки, и деникинцы с петлюровцами, и Махно. Здесь их громили полки Красной Армии. Может, по улицам вот этого самого городка мчались на запад легендарные конники Буденного. Конечно же, так оно и есть. Здесь половина колхозов названа именем Буденного.
А Березин от прошлого уже перешел к настоящему, говорил о победоносном наступлении Красной Армии, о грандиозном размахе партизанского движения в тылу врага, о скором освобождении всей Правобережной Украины.
Березин оглядел строй, и по лицам солдат, просветлевшим и оживившимся, по общему настроению людей понял, что тот необходимый огонек, который незримой искрой пробегает от сердца к сердцу, был высечен и уже творил свое дело.
— Ты хочешь, чтобы был положен предел злодеяниям врага и больше не лилась праведная кровь советских людей, — обратился он прямо к Азатову, — бей гитлеровцев! Ты хочешь наказать фашистских преступников, — повернулся он к Кареману, — гони их со своей земли! Ты хочешь вызволить родных и близких, — подошел он вплотную к Голеву, — вперед на врага! Ты, ты, ты… — указывал он на всех подряд, — ты хочешь домой — наш путь домой лежит через Германию!
Радостное возбуждение пробежало по рядам.
— Ну вот, браты родные, — просветленно улыбнулся Березин, — а вы было носы повесили. Да знаете, какие дела вас ждут впереди! Весь мир ахнет, и благодарное человечество воздаст должное подвигам вашим.
НАЧАЛО СРАЖЕНИЯ
Январь не скупится на снегопады и метели, мглистые туманы и пронизывающие дожди. Сегодня с утра хлещет косой дождь, и хлюпкая дорога вконец изматывает силы. Но всеми владеет какое-то радостное возбуждение. Солдаты в пути балагурят и добродушно бранятся, нещадно дымят махоркой на привалах, в обед бережно принимают из рук старшин заветную фронтовую «стограммовку», а выпив, смачно крякают, с аппетитом хлебают горячий борщ, выламывают ложками из котелков загустевшую кашу…
Но не вечен привал. Неумолимая команда снова поднимает в путь. Вперед и вперед, шаг за шагом, километр за километром. Идут солдаты, идут. Клянут январскую непогодь и — идут. Прислушиваются к гулу недалекого боя и — идут. Обменяются парой крепких словечек и — идут. Но к вечеру все тяжелее становится боевая выкладка, вязче и прилипчивей грязь на дороге, и в колонне стихают смех и шутки, веселые перебранки и выкрики. Обессилевший полк как бы немеет.
Щербинин, шагавший сбоку колонны и тоже едва передвигавший ноги, старался как-то приободрить солдат: то шутку бросит, то запросто заговорит с тем или другим, но и это мало помогало. Бойцы, всегда такие жадные на внимание любимого командира, теперь шагали, отрешенные от всего на свете.