Они и о жизни-то только по книжкам знали. Москвин брал их под свое шефство и уводил на учебную сцену. Там они кричали, бегали, чуть ли не мебель ломали, и в конце концов он вытягивал их с «двойки» на «четверку», а то и «пятерку». А мне говорил:
— Ты Толчаныча слушай. Тебе сейчас не эмоции нужны, а мысли. Ты посмотри, он со своим небольшим росточком и тихим голосом играет Арбенина, Ивана Грозного. Умный артист! Великая техника.
Был у нас свой зритель.
— Мы с сестрой были твоими фанатами, — вспоминал как-то Миша Державин, живший в юные годы по соседству с нашим училищем, — на все твои спектакли ходили.
На училищной сцене я пожинал первые плоды успеха, пока еще в узком кругу почитателей. Но это уже была практика. Приобретался опыт. Так что не такими уж «зелеными и неумелыми» мы выходили из училища. Вахтанговских выпускников всегда любили и ценили за их профессионализм и самостоятельность. Теперешние выпускники говорят: «Мы — из Щуки!» Мы себя называли: «Щукинцы-вахтанговцы».
Когда наступали экзамены, мы группировались по несколько человек, чтобы заниматься вместе. Мой родительский дом был гостеприимный, и нам разрешали собираться в доме, уступая на время занятий самую большую комнату, служившую отцу кабинетом.
На письменном столе у отца стоял полый внутри гипсовый бюст Ленина. У нас с Мишей была игра: я брал кусочек сахара, дразнил собаку, а потом приподнимал бюст и прятал лакомство под него. Миша тычется носом вокруг Ленина, но сахара достать не может. Тогда садится рядом на стул и стережет добычу. Стоит мне протянуть руку к бюсту и сказать: «Сейчас возьму», он тотчас начинает рычать.
После нескольких сеансов Миша так привык к нашей игре, что даже когда под бюстом было пусто, все равно сторожил Ленина.
Когда пришли ребята готовиться к экзамену по марксизму-ленинизму, я решил их удивить.
— У нас пес очень любит философию, он — прирожденный марксист. И беспредельно предан Владимиру Ильичу.
— Как так? — удивляется самый недоверчивый из ребят.
— Если тебе штанов не жалко, можешь проверить.
— Хохмишь?
— Тогда подойди к дедушке Ленину и приподними его.
Он подходит к столу, протягивает руку к бюсту. Миша, решив, что покушаются на его сахар, зарычал, тяпнул воришку за штанину и потянул в сторону от стола. Пришлось срочно спасать недоверчивого товарища и его изрядно пострадавшие штаны.
— Кто еще хочет проверить Мишину преданность? — спрашиваю.
Смельчаков не нашлось, и в дальнейшем ребята опасливо отдергивали руку, если она оказывалась рядом с бюстом Ленина. Миша доказал свою идеологическую выучку.
Дома у нас конечно не могло быть икон — отец военный человек и никогда не заговаривал о Боге. Зато мама всю жизнь оставалась верующей. В конце войны на воскресные и праздничные службы она ходила в церковь Иоанна Воина на Якиманке, что напротив французского посольства.
Я читал Библию, но не соблюдал ни православных постов, ни церковных обычаев. И вот закончил Вахтанговскую школу и собирался уезжать в таллинский Театр русской драмы.
— Сынок, — говорит мама, — ты родился на Амуре, где не было поблизости ни одной церкви. Ты один из братьев остался некрещеным. У меня на душе от этого как будто тяжкий грех… Сможешь ты сейчас, — продолжает она робко, опасаясь отказа, — принять крещение?
— Мамочка, — отвечаю, — разве ты во мне сомневаешься? Я и сам об этом думал. Давай 10 августа, в день моего рождения, и сходим в церковь. Я с радостью приму крещение.
Заветная мамина мечта осуществилась в Ризоположенской церкви на Донской улице, и с тех пор я стал носить православный крест и нисколько не боялся, что меня за это начнут преследовать парторги и профорги.
Человек должен всегда верить! И я верю во Всевышнего. Долгие годы религию пробовали искоренить, и лишь война принесла облегчение верующим. Люди потянулись в храмы, ведь у каждого в семье война унесла близких. Ставили свечки за упокой, заказывали священнику панихиды.
Помню, МХАТ приехал на гастроли в Одессу, и я пошел на пляж. Подходит ко мне один шибко партийный артист и нагло советует:
— Ты снял бы крест.
— Ты что, дерьмо! — разозлился я. — Тебе же никто не советует рвать партбилет и выходить из КПСС? Ты лучше не лезь в чужую душу. А то можешь по ушам схлопотать!
Теперь эти недавние советчики посжигали свои партбилеты и спешат в храмы постоять со свечечкой перед телекамерой.
В этом году мне исполняется семьдесят лет и одновременно пятьдесят лет творческой деятельности в кино.
В сорок девятом году я только что поступил в училище имени Щукина. Тогда по актерским школам часто ходили ассистенты режиссеров, подбирая среди студентов кандидатов на небольшие роли. И вот меня пригласили участвовать в картине о футболе «Спортивная честь», которую снимал народный артист СССР Владимир Петров, режиссер нашумевших фильмов «Гроза», «Петр Первый», «Ревизор».
Приехал на «Мосфильм» я, естественно, на городском транспорте — студентам не подают машин. Вторым режиссером у Петрова был Николай Владимирович Досталь, сын которого до недавнего времени был директором «Мосфильма». Я понравился Николаю Владимировичу и он предложил мне главную роль.
— Нет, — отказываюсь, — могу согласиться только на небольшую, чтобы подработать.
Тогда в театральных училищах считали, что студентам сниматься нельзя, надо сначала выучиться актерскому мастерству. За непослушание гнали из училища. Так, когда на роль Незнамова в фильме «Без вины виноватые» утвердили студента второго курса Школы-студии МХАТа Владимира Васильевича Дружникова, его тотчас исключили с курса.
Досталь меня понял и предложил роль болельщика в эпизоде.
— Вас будет группа из четырех человек, — пояснил он, — и вы будете изображать друзей с одного завода, которые пришли на стадион болеть за свою команду.
Я согласился и впервые сыграл в кино, даже несколько слов досталось произнести. А моими партнерами оказались будущие известные артисты Женя Леонов и Нина Гребешкова, и знаменитый ныне поэт-песенник Коля Добронравов.
Таллин
После окончания училища я с тремя товарищами отправился по распределению почти что за границу — в Таллин. Мне сразу же предложили в местном Театре русской драмы играть в пьесе Островского «Без вины виноватые» Незнамова.
В Таллине тогда находилась база Балтийского флота. Повсюду наш зритель — морские офицеры, их жены и дети, матросы. Театр всегда набит битком, и успех у меня грандиозный. Если войдешь иногда после спектакля в знаменитый ресторан «Глория», многие встают из-за стола, приглашают в свою компанию.
Хотя меня утвердили на «Овода», все равно нельзя было бросать только что поставленный спектакль — он давал превосходные сборы. И не только спектакль, а театр вообще в течение двух лет. Тогда «Ленфильм» договорился с министром культуры Эстонии, что я буду приезжать в Таллин каждую неделю и играть в театре в субботу вечером и в воскресенье утром и вечером.
Рано утром в понедельник я добирался до таллинского аэродрома и, бывало, в одиночестве летел в каком-нибудь грузовом «Дугласе». Ранней весной в самолете отчаянный холод, начинаешь отбивать ногами чечетку, пока летчики не позовут погреться в кабину.
— Зачем каждую неделю в Ленинград летаешь? — спрашивают.
— В кино снимаюсь.
— Да ну? — удивляются и смотрят на меня уже с уважением.
Всю неделю работаю на «Ленфильме», а в пятницу вечером разгримируюсь и меня везут на вечерний поезд «Ленинград-Таллин». Приезжаю, субботу и воскресенье играю в театре и вновь спешу на «Дуглас».
По молодости я только радовался этой напряженной жизни, приятно щекотало самолюбие, что тебя ждут, что ты даришь людям праздник. И так я разъезжал взад-вперед до самого отъезда в Ялту в мае 1954 года, когда меня отпустили в отпуск до окончания съемок фильма. Чтобы уйти и вовсе из Театра русской драмы, не могло быть и речи. Удалось это позже.
Но встречи с Таллином и таллинскими зрителями продолжались и в последующие годы. У меня до сих пор хранится афиша, где указано, что 24–25 июля 1956 года в театре Кингисеппа будет показан спектакль «Без вины виноватые». Незнамова будет играть Олег Стриженов, исполнитель главных ролей в фильмах «Овод» и «Мексиканец».