– А ты сделай

– Ха-ха! Из чего? Из твоей ленты, что ли?

– Почему из ленты? А что у тебя на курточке в пояс продернуто? Голова! Погоди, погоди выдергивать, сперва навар из чеснока сделаем.

Милочка сбегала в соседнюю пещеру и принесла довольно вместительную чашу из грубо обожженной глины. Следы прутьев были видны на ее красных боках, как видны на бетонных стенах порой следы опалубки. Милочка налила воды, бросила в нее чеснок, предварительно разрезав его на малые кусочки, поставила чашу в костер, плотно закрыв ее глиняной крышкой. Крышку она обмазала глиной, чтобы пар не выходил и настой получился покрепче Через час она отодвинула костер, оставив чашу на горячем камне – чтоб долго не остывала, раскупорила ее – резкий чесночный дух наполнил пещеру.

Налив полную флягу, сделанную из мамонтовой кости, Милочка побежала в пещеру, где жил Огей. Она увидела мальчика лежащим на шкурах. Он был раздет донага, и старый художник натирал его пучком красноватой травы. Огей кричал и вертелся, пытаясь вырваться, но увидев Милочку, замолчал и лежал покорно.

Старик замотал Огея в теплую пушистую шкуру и оглянулся.

– Выпей, Огей! – сказала Милочка. – Это должно помочь.

Огей улыбнулся и глотнул горячий острый напиток Он уморительно сморщился, но тут же снова на лице его появилась улыбка.

– Огненная вода? – спросил он.

Тогда старик тоже попробовал питье, причмокнул и одобрительно кивнул девочке.

– Я сделала много огненной воды, – сказала Милочка – Нужно, чтобы все больные выпили. Это поможет…

– Хорошо. Они придут, – ответил старик.

Милочка надела на шею Огею ожерелье из чесноковинок, нанизанных на жильную нитку, и вернулась к себе.

Вслед за ней в пещеру вошел вожак и его приятели. Чихали они немилосердно, но пить отвар отказались наотрез. Хмуро постояли они у входа и ушли. Зато все остальные входили, выпивали по нескольку глотков огненной воды, возвращались в большую пещеру, где старый художник натирал их жгучей красной травой и укутывал в шкуры.

…К вечеру брат и сестра собрали свои нехитрые пожитки и приготовились к побегу.

– Так, – подводил итоги Спиридонов, – рогатка, крючки, фонарик. Фонарик выбросим, лишняя тяжесть… Перочинный нож – Огею. Спички. Спичка одна осталась, последняя. Жаль.

– Ну ничего, дома их полно.

– Ха-ха! Домой еще вернуться надо.

У входа в пещеру раздался шорох Осторожно отодвинув полог, вполз Огей. Плотно закрыв шкуры, чтобы свет костра не был виден снаружи, он выпрямился. Вид у него был совершенно здоровый, но мальчишка был явно встревожен.

– В чем дело? – в один голос спросили брат и сестра.

– Плохо Вожак и его люди спрятались недалеко от вашей пещеры. Дай мне свою курточку.

– Я еще плохо понимаю по-ихнему, – сказал Колька Милочке, – он в самом деле куртку просит. Зачем?

Милочка негромко перекинулась с Огеем несколькими фразами, потом сказала брату:

– Он не хочет объяснить, но так нужно/ Значит, у него есть причина.

Огей погладил Милочку по плечу, притронулся к Колькиному. Спиридонов протянул ему нож. Огей улыбнулся, хотя в глазах его стояли слезы. Он набросил куртку, сунул в карман нож и, уже не прячась, резко распахнул полог и вышел в темноту. Брат и сетра залили костер, чтобы не видно было, как они выйдут из пещеры, и с легким сердцем покинули жилище, потому что тревога тревогой, а домой все-таки хочется. Они удивились, что погони нет, и все же заспешили, заторопились – кто знает, как все обернется?

А погоня летела за ними в другом конце леса. Злой вожак Бо видел как из пещеры вышел Колька – сквозь раздвинутый полог он явно узнал Сына Молнии по странной тонкой шкуре неизвестного зверя – гладкой и без меха, в которую тот всегда был одет. Странно только, что побежал он не к Дому из Твердой Воды, на котором они с девчонкой прилетели с неба, а к Священной горе. С разбойничьим криком «Ойктоэто!» вожак и его верные приятели неслись за Колькой. Внезапно погоня остановилась, и раздалось громкое:

– Апчхи!

И снова преследователи устремлялись вперед.

Вот уже близко Сын Молнии в светлой шкуре Непонятного зверя. Вот он уже рядом. Бо хватает его за куртку, поворачивает к себе, в злобе сжимает кулаки. И тогда преследователи останавливаются, отступают и падают на землю. Сын Молнии превратился в Огея.

Так, ногами вперед, и поползли они, потом вскочили и бросились наутек. А Огей остался один. Он лежал на траве и плакал. Чувство, которое родилось в нем, было ему раньше неведомо – он еще мало жил на свете, Огей, и немногое знал в свои годы. Это было больше, чем страх перед вожаком, и важнее, чем самый жаркий костер у пещеры. Он понял, маленький Огей, что такое дружба!

…Когда между деревьями заблестела, отразив звезды, полированная кабина Машины Времени, Кольку остановил подозрительный звук. Он схватил за руку Милочку, прикрыл ей рот ладонью.

– Прислушайся.

Они замерли. И тогда в темноте раздалось отчетливое и протяжное.

– Аааа-пчхи!

Оказывается у Машины Времени все время дежурили люди хитрого Бо. Они уже чуткими ушами охотников уловили хруст веток под ногами и легкий шум раздвигаемых кустов. Они уже приготовили копья, чтобы выставить их навстречу Детям Молнии, не пустить их в Дом из Твердой Воды. Но тут Сын Молнии поднял кверху руки, и в них вспыхнула маленькая молния…

– Стреляй в них из рогатки, – крикнул Колька сестре и смело пошел к Машине, размахивая горящей веткой.

Огонь и невесть откуда сыплющиеся удары вконец напугали стражу. Она расступилась. Схватив за руку сестру, стрелой подлетел Колька к двери, нажал кнопку, и дверь распахнулась перед ними. Колька схватился за рычаги.

– Коля! Что ты делаешь, Коля? – закричала Милочка. – Не спеши. Разберись что к чему… Не трогай, не трогай!… Но Колька изо всей силы отвел рычаги до отказа влево.

Снова замелькали экраны, застучал метроном, как большое искусственное сердце. Расплылась за окном чья-то прильнувшая к стеклу физиономия, понеслись бешено и неразборчиво смутные видения. И наступила темнота.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

КОЛЬКА ОБРЕТАЕТ КРЫЛЬЯ

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ,

в которой мальчишки остаются мальчишками, а Вилю запрещается выполнять домашнее задание.

Очнулись они на просторной площади удивительного полупрозрачного, похожего на призрак города. От площади в разные стороны расходились восемь широченных проспектов, застроенных высокими ромбовидными, кубическими, округлыми зданиями из алюминия, стекла, бетона, цветных полированных блоков. Дома были облицованы ярчайших раскрасок керамическими плитами, мозаичными картинами из цветных камней был украшен каждый глухой торец строения. Особенно поражали высокие башни, похожие на окаменевшие деревья – центр их представлял из себя стометровый ствол, а на расходящихся в стороны ветвях-этажах были подвешены… домики. Каменные, деревянные, пластмассовые, они напоминали дачный поселок, оторванный ветром от земли и в живописном беспорядке брошенный на крону гигантского сказочного дуба. Да и вообще город, в который попали Колька Спиридонов и его сестра Милочка, ничуть не напоминал родного и снова ставшего недосягаемым Прибайкальска. Ажурные переплетения этажей как бы вырастали из радужных клумб, из кустов и деревьев, зеленым кольцом охватывающих дома. Каждый проспект был застроен по-своему, и деревья на нем росли совсем не такие, как на соседнем. На север уходила улица сосен. Высокие, одна к одной, они подняли кроны к блеклому небу, а за ними стояли дома из розового, серого, белоснежного мрамора, отделанные орнаментом из темно-серого гранита, из синего, как августовское небо, лазурита, из благородной яшмы. Между соснами и домами лежали поляны, заросшие жарками и саранками, ромашкой и гвоздикой, кукушкиными сапожками и желтыми пахучими лилиями А на юг уходила прямая линия пальм, за колоннадой которых в тени виноградных лоз, душистого жасмина и миндаля поднимались, горя на солнце, постройки из светлого легкого туфа с огромными – во всю стену – окнами, с мозаичными картинами, напоминающими искусство древнего мира.