В Серпухове, когда подъехали к почернелым строениям какого-то маленького заводика, Канунников был все так же малоразговорчив и не назойливо любезен. Он непринужденно, но строго заговорил с директором и сразу же сказал ему, чтобы его заместитель показал Вере старые автомобили.

Более двух часов, как драгоценный клад, осматривала Вера бесформенную свалку старья, до винтика выбирая все, что могло пригодиться в хозяйстве возрожденной автобазы.

— Владимир Андреевич, — увидев подходившего с директором Канунникова, радостно заговорила Вера, — тут столько всего, если бы нам это…

— Вот и замечательно! — весело сказал Канунников и повернулся к директору. — Завтра передайте все, что они подберут, оформите актом, копию пришлите в главк.

Вера отчетливо представила счастливое лицо Селиваныча и даже не подумала, что все это богатство состояло из разрозненного комплекта поржавелых частей десятка разбитых грузовиков. До войны на эти детали никто бы и внимания не обратил. А сейчас это было настоящим богатством. На обратном пути Вере хотелось поблагодарить Канунникова, но тот был все так же сосредоточен и задумчив, видимо решая в уме какие-то важные вопросы. Шофер был еще молчаливее прежнего и артистически вел машину.

Так в спокойном молчании они доехали почти до Подольска. Вдруг Канунников встревоженно повел плечами, щелкнул замком портфеля и с досадой проговорил:

— И как я мог забыть!

— Что, Владимир Андреевич? — встрепенулся шофер.

— Да дело одно, — морща красивое лицо, ответил Канунников, — вот память стала! А все спешка, спешка без конца. Придется вернуться.

— Да мы это мигом, — притормаживая машину, сказал шофер, — поднажмем и за час обернемся.

— Вот неприятность, — явно сердясь на себя, говорил Канунников. — Простите, Вера Васильевна, придется еще потрястись в машине. А впрочем, — на секунду задумался он, — незачем возвращаться всем. Я сейчас напишу записку, а ты быстро отвезешь и вернешься, — кивнул он шоферу и повернулся к Вере, — а мы тем временем передохнем здесь. Кстати, место чудное. Согласны?

— Ну, ясное дело, — вместо Веры ответил шофер, — зачем дым глотать? Тут и воздух и природа, а я — в один момент!

Он ловко повернул машину и узкой тенистой просекой углубился в лес.

— Вот благодать-то, — остановив машину, воскликнул шофер, — после Москвы — сущий рай!

Выйдя из машины, Вера чуть не задохнулась от чудесного, упоительного воздуха. Высокие деревья, низко клоня ветви к земле, тесным кольцом стиснули крохотную поляну с редкими островками белых и розовых цветов на фоне густой сочной травы. Где-то в чаще перекликались голоса невидимых птиц, в воздухе едва слышно дрожал пчелиный гул, в просветах между ветвей нежно голубело далекое-далекое небо, Опьяненная прелестью леса, Вера даже не слышала, как ушла машина, и очнулась только от голоса Канунникова.

— Вера Васильевна, присаживайтесь, закусим немного.

Вера повернулась и не увидела Канунникова.

— Сюда, сюда, — говорил он, и, пройдя несколько шагов на голос, Вера с трудом различила скрытого кустами Канунникова.

Стоя на коленях, он что-то делал на земле, по-прежнему спокойно и приветливо говоря:

— Все работа, работа, работа, и передохнуть некогда. Вырвется минутка свободная, оглянешься и подумаешь: сколько же времени прошло, сколь жизни пролетело!

Слушая его тихий голос, Вера робкими, неуверенными шагами шла к нему, сама еще не понимая, что это значило и как ей поступать. Увидев раскинутый на траве плащ и разложенные на нем колбасу, шпроты, раскрытую банку зернистой икры, конфеты и еще какие-то закуски, удивленная Вера остановилась и с трудом проговорила:

— Что вы, Владимир Андреевич, зачем это, я сыта, спасибо, не хочу.

Но тут же вспомнила, что утром всего лишь выпила стакан чаю с небольшим кусочком черного хлеба, и почувствовала острый голод. Глаза ее неотрывно смотрели на закуски, но все сознание негодовало и возмущалось. В другое время она бы по своему общительному и простодушному характеру не отказалась поесть в компании, но сейчас, чувствуя нестерпимый голод, она всеми силами боролась с собой, стремясь не поддаться соблазну.

— Нет, нет, Владимир Андреевич, — краснея от стыда и растерянности, заговорила она, — я не хочу, я не могу…

Но Канунников был так прост и учтив, так искренне и прямо смотрел в ее глаза, что она не выдержала и присела к плащу с закусками. Она не видела, откуда появилась бутылка вина, два чайных стакана и четыре румяных яблока.

— Настоящий розовый мускат, довоенный, — наливая вино, говорил Канунников, — по рюмочке, это слабое вино и очень полезное.

Вера снова отказывалась, махала рукой, умоляюще смотрела на Канунникова, но его обаятельность и простота опять победили, и она отпила несколько глотков вина. Сразу стало как-то просторнее и веселее, а все окружающее приобрело еще более нежный и привлекательный вид. Она старалась есть не спеша, но все нарастающий голод торопил ее. По настоянию Канунникова она выпила еще несколько глотков вина. Глаза ее затуманились, и лицо Канунникова казалось еще привлекательнее и красивее, а его ровный, словно убаюкивающий, голос звучал, как далекий сон.

— Ну что наша жизнь? — с трудом разбирала она его слова. — Суета, тревоги, беспокойство. Молоды были — учились, подросли — работа, а жизнь-то не стоит на месте, и не успеешь оглянуться, как промчались года. А тут еще война, немцы в полутора сотнях километров от Москвы, бомбежки. Живешь и не знаешь, что завтра будет. Налетит какой-нибудь фриц ночью, швырнет фугаску — и все кончилось! Был человек — и нет человека.

Вера не заметила, как Канунников придвинулся к ней, глаза его сузились и загорелись лихорадочным блеском. Неожиданно горячий поцелуй обжег ее губы, а плечи обхватили сильные, вздрагивающие руки. Она рывком высвободилась, вскочила на ноги и, отступая за деревья, прошептала:

— Что вы, Владимир Андреевич, как можно…

Он, наклоня корпус, надвигался на нее, и она, отступая все быстрее и быстрее, видела только его маслянистые глаза и странно неприятный оскал белых зубов. Еще не сознавая опасности, она все быстрее и быстрее пятилась назад, потом повернулась и, лавируя меж деревьев, побежала. Позади слышалось тяжелое дыхание Канунникова и хруст сухих ветвей.

Она не помнила, сколько продолжался этот и страшный и шутливый бег. Ничего опасного она еще не чувствовала и не подозревала. Но вдруг она чуть не вскрикнула и резким прыжком отскочила в сторону. Прямо у просеки, среди кустов блестел голубой лак легкового автомобиля, а рядом с ним спал на траве шофер. Страшная догадка острой болью пронзила Веру. Это спал шофер Канунникова, который и не собирался возвращаться в Серпухов. Что было сил Вера бросилась просекой к шоссе, увидев проезжавший грузовик, остановила его и, задыхаясь от обиды и волнения, вскочила в кузов.

Никогда еще не испытывала Вера такого возмущения и жгучей обиды. Она не слушала, что говорили мужчины и женщины — ее попутчики, не смотрела по сторонам и, тупо уставясь глазами в носок своей потертой босоножки, зябко сжималась при одном воспоминании. Ей было не только омерзительно и гадко — ей было невмоготу трудно от мысли, что Канунников мог так подло думать о ней.

Она не заметила, как въехала в Москву, и, спрыгнув на какой-то площади, решила идти не в гараж, а домой. Утром она никак не могла решиться пойти в гараж, притворилась спящей и, когда отец ушел, торопливо вскочила, отказалась от чая и выбежала из дому. Умышленно замедляя шаги, она старалась обдумать, что сказать Селиванычу о поездке, но придумать ничего не могла. Сказать правду стыдно, а солгать Селиванычу невозможно.

Собрав все силы, она вошла в гараж и, заглянув в конторку, обрадовалась: Селиваныча не было. Она торопливо переоделась в комбинезон, хотела идти к машинам, но телефонный звонок остановил ее.