— Дорогие друзья, сегодня среди нас две знаменитости, мастерством которых наши постоянные посетители наслаждались прошлым мартом. Мэй Уинн, прекрасная певица, недавно с успехом выступавшая в Криптон-Рум, и Вилли Кейт, который теперь с оружием в руках защищает нашу страну. — Он посмотрел на столик, за которым сидели Мэй и Вилли, и хлопнул в ладоши. Розовый луч прожектора осветил их. Неохотно они поднялись. Раздались громкие аплодисменты. — Может, мы попросим нашу очаровательную пару выступить перед нами. Они очень подходят друг другу, не так ли, друзья?

— Нет, нет, — пробормотал Вилли, Мэй покачала головой; но аплодисменты грозили перейти в овацию.

— Моцарт! — крикнула гардеробщица и остальные подхватили: «Моцарт! Моцарт!» — даже не зная, о чем идет речь. Отступать было некуда. Они пошли к пианино.

Мэй пела изумительно. Сладкая грусть слышалась в ее голосе. Шум стих, нотки прощения и сожаления об ушедшей любви прорывались сквозь сигаретный дым и пары алкоголя, трогали душу всех мужчин, которым вскоре предстояло покинуть дом и отправиться на войну. Трогали даже тех, кто предусмотрительно позаботился о том, чтобы никуда не уезжать, и теперь начинал стыдиться своей предусмотрительности. Тутси Уивер у стойки бара вытирала глаза надушенным платочком.

Мэй запнулась на последних словах. Гром аплодисментов заглушил пианино. Девушка поспешила к столику, даже не поклонившись. На эстраде появилась джаз-группа из трех музыкантов, танцевальную площадку заполнили пары.

— Впервые мне так хлопали, — прошептала Мэй.

— Ты пела божественно, — ответил Вилли.

— А теперь можно и поссориться. — Мэй осушила бокал. — Я больше не хочу тебя видеть, Вилли.

— Я тебе не верю.

— Не звони мне в кондитерскую. Я не подойду к телефону.

— Почему? Почему?

— Поставим вопрос по-другому. Ты женишься на мне?

Вилли крепко сжал губы и уставился на свой бокал. Оглушающе громко играл трубач. Танцующие иногда задевали их столик.

— Пойми меня правильно, Вилли. Такого я от тебя и не ждала. Это моя вина. Ты честно рассказал мне о своей семье. А я допустила ошибку. Забыла, что для тебя я всего лишь Тутси Уивер.

— Послушай, Мэй.

— О, конечно, не такая толстая, помоложе, поинтереснее… Ты пригласил бы кого-нибудь из нас домой, познакомил бы со своей матерью?

— Мэй, мы же еще дети… Через три месяца я уйду в море…

— Я знаю. Ты — прелесть, Вилли. Надеюсь, когда-нибудь ты найдешь себе чудесную девушку. А я не хочу быть Тутси еще три месяца. Даже еще один вечер. Даже еще одну минуту, — она встала, ее глаза наполнились слезами. — И пусть никто не скажет, что ты получил из-за меня штрафные баллы. Пошли.

Они сели в такси и слились в страстном поцелуе. Раньше они так не целовались. То было не удовольствие, но пытка, прекратить которую не хотел ни один из них. Такси остановилось у входа в Ферналд-Холл. Часы на руке Вилли показывали одиннадцать двадцать пять.

— Поезжайте дальше, — сдавленным голосом попросил Вилли.

— Куда, мистер?

— Все равно. Вдоль Риверсайд Драйв и обратно. Но мы должны вернуться сюда к полуночи.

— Хорошо, мистер.

Водитель завел мотор и опустил матовую панель, отделяющую его от пассажиров. Такси тронулось с места. Поцелуи сменились нежными словами. Мэй прижала голову Вилли к груди и поглаживала его волосы.

— Иногда я думаю, что нравлюсь тебе…

— Я не знаю, почему бог создает таких бесхарактерных людей, как Вилли Кейт…

— Ты знаешь, что говорит Марти Рубин?

— К черту Марти Рубина.

— Ты сердишься на него, Вилли, но он — твой друг.

Вилли поднял голову.

— Мы поссорились только из-за него.

— Я спросила Марти, как мне быть.

— И он сказал: «Выкинь его из головы».

— Нет. Он сказал, что ты, по его мнению, действительно любишь меня.

— Да здравствует Марти.

— Он предположил, что твоя мать отнесется ко мне более благожелательно, если я поступлю в колледж.

Вилли как громом поразило. Дело начинало принимать серьезный оборот.

— Я могу поступить в Хантер, занятия там начинаются с февраля. Хотя ты и считаешь меня необразованной, школу я закончила с хорошими оценками. Мне даже полагалась стипендия. Марти говорит, что организует мне разовые выступления в Нью-Йорке и пригородах, так что от голода я не умру. И петь я буду только по вечерам.

— А ты сможешь вернуться к учебе?

— Силы воли мне хватит.

Вилли видел, что это правда. Она уже не хотела быть подружкой для развлечений, она бросала вызов его матери в борьбе за него. В несколько минут все изменилось. Голова у Вилли пошла кругом.

— Скажу тебе честно, Мэй. Моей матери безразлично, будешь ты учиться или нет.

— А тебе?

Вилли заглянул ей в глаза, дрогнул, отвернулся.

— Не волнуйся, дорогой, — с внезапной сухостью продолжила Мэй. — Я предсказала Марти твой ответ. Я тебя не виню. Нет. Скажи водителю, чтобы он отвез тебя в училище. Уже поздно.

Но когда такси остановилось у Ферналд-Холла и Вилли надо было вылезти из машины и оставить Мэй навсегда, он не смог этого сделать. Без трех минут двенадцать он разразился пылкой речью, пытаясь вернуть утраченные позиции. А к училищу стекались курсанты, кто твердо держась на ногах, кто заметно пошатываясь. Некоторые целовались с девушками прямо на ступеньках. Суть мольбы Вилли сводилась к следующему: он и Мэй должны жить сегодняшним днем, собирать те розы, до которых могут дотянуться, пить тот нектар, что стоит под рукой, потому что мертвые не возвращаются, а юность уходит без следа.

Говорил он ровно три минуты. Пары на ступеньках расстались. Поток курсантов иссяк. Но Вилли, осознавая, что начался отсчет штрафных очков, не мог не дождаться ответа Мэй. Как он надеялся, короткого и благосклонного.

— Послушай, дорогой Вилли, в последний раз, потому что между нами все кончено. Я — бедная девушка из Бронкса, и у меня полно забот. Я не хочу добавлять к ним бессмысленное романтическое увлечение. У меня отец и мать с лавкой, не приносящей дохода. Один мой брат в армии, а другой — бездельник, от которого можно ждать одних неприятностей. Я ничего не хочу, кроме как заработать немного денег и спокойной жизни. Мне хватило глупости влюбиться в тебя, не знаю, как я на это пошла, наверное, потому, что ты еще больший дурак, чем я. Эмоциональное развитие у тебя, как у пятнадцатилетнего подростка, и ты похож на кролика, когда у тебя на затылке торчат волосы. Наверное, я слишком увлеклась современной литературой. Даю слово, что теперь буду иметь дело только с теми, кто бросил учиться после школы, и… — она запнулась и раздраженно добавила: — Почему ты все время смотришь на часы?

— Я набираю штрафные баллы.

— Убирайся… убирайся из моей жизни. Я не хочу тебя видеть! — разбушевалась Мэй. — Должно быть, Бог дал мне тебя в наказание за то, что я не хожу к мессе. Убирайся!

— Я люблю тебя, Мэй. — Вилли открыл дверцу.

— Сгинь, — она вытолкнула его из кабины и захлопнула дверцу.

Вилли влетел в Ферналд-Холл. Гигантские часы над лестницей улыбались ему четырьмя минутами первого. А под часами расхаживал энсин Брэйн.

— А, если не ошибаюсь, курсант Кейт?

— Да, сэр. — Вилли вытянулся в струнку.

— По списку вы значитесь опоздавшим из увольнения. Единственный в Ферналд-Холле, курсант Кейт. Я надеялся, что это ошибка. — Его плотоядная улыбка говорила об обратном. Он весь светился от удовольствия.

— Извините, сэр. Дело в том…

— Дело, курсант Кейт? Дело? Единственное, относящееся к происшедшему дело состоит в том, курсант Кейт, что у вас теперь двадцать штрафных баллов, больше, чем у кого бы то ни было в Ферналде, курсант Кейт. Что вы думаете об этом деле, курсант Кейт?

— Я сожалею об этом, сэр.

— Сожалеете. Благодарю вас, курсант Кейт, что поставили меня в известность о вашем сожалении. Я-то по своей глупости вообразил, что вы рады двадцати штрафным баллам, курсант Кейт. Но, возможно, вы привыкли к такой глупости. Вы, возможно, думаете, что мы все глупцы. А может, вы думаете, что глупы и правила, принятые в этом училище? Или что они писаны не для вас, и вы имеете право нарушать то, что является законом для простых смертных? Так о чем вы думаете на самом деле, курсант Кейт?