Маленький зеленый самолетик побежал но взлетному полю, подпрыгивая на неровностях, и вдруг повис. Земля удалялась. Казалось, что она плывет под крылом. Валя напряженно прислушивалась, боясь из-за звенящего шума мотора пропустить команду «Пошел!». Ее она так и не услышала, а скорее почувствовала, что пора вставать и идти к распахнутой двери. Сердце учащенно забилось. Казалось, что его стук слышат все. Валя заторопилась. Не видя перед собой ничего, шагнула в бездну и тут же почувствовала, что внутри что-то оборвалось. Глаза зажмурились от упругого удара воздуха. Несколько секунд стремительного падения — и вдруг толчок. Он-то и вернул самообладание.
Валя увидела белый купол над головой. Вокруг висели такие же белые хлопья облаков. Внизу широкой лентой блестела Волга. Зеленая полоса леса слилась с горизонтом. Земля надвигалась.
«Первый прыжок! Мой первый прыжок!» Сердце наполнилось радостью. Она попробовала чуть натянуть стропы, и парашют па-чал разворачиваться. Ощутив слегка согнутыми ногами толчок, скользнула по мокрой траве и завалилась на бок. Рядом распластался шелковистый купол. Не успела подняться, как строгий голос спросил:
— Терешкова, почему прыгала без команды? Кто разрешил самовольничать?
— Как без команды?..
Волнуясь и краснея, она пыталась объяснить, почему так получилось, что шум мотора мешал ей слушать, что...
— Учти свою ошибку. — И после паузы: — ...А, начало, в общем-то, неплохое. Собирай парашют.
Была уже глубокая ночь, когда она вернулась домой. Первым встретил брат:
— Где ты пропадаешь? Мама волнуется...
Валя молчала. Как рассказать о пережитом? Где найти такие слова, которые объяснили бы все? Призналась брату: так, мол, и так. Он удивился: «Ну и ну!» Когда мать стала выговаривать за позднее возвращение, Володя заступился, объяснил, где была сестра, что делала. Елена Федоровна так и ахнула:
— Это за что же мне такое? Расшибешься, глупенькая!
Валя с таким жаром защищала свое увлечение, что мать, которая сначала упорно твердила «нет и нет», постепенно успокоилась, а потом и сдалась:
— Ну, ладно, поступай как знаешь. Только осторожно. Меня пожалей. Сомневаюсь, что этот твой зонтик уж очень надежное дело. Ты хотя бы с большой высоты не прыгай. Страх-то какой...
А сколько разговоров о первых прыжках было на «Красном Перекопе»! Счастливые девчонки чувствовали себя на седьмом небе, и работа особенно спорилась.
Небо! Как оно манит, как влечет к себе человека, хотя бы раз ощутившего силу упругих струй воздуха, их приятную свежесть узнавшего счастье свободного полета в пятом океане! Простор, сила, побежденный страх...
Хотелось прыгать ежедневно. Но второй прыжок довелось сделать только через месяц. Задание — имитация ручного раскрытия парашюта. Оценка — «пять». Третий прыжок — раскрытие запасного парашюта. И снова отличная оценка. После нескольких прыжков, когда вчерашние «перворазницы» уже почувствовали уверенность в себе, инструктор собрал их и начал невеселый разговор:
— Плохи дела, девчонки! Многие из вас не поняли главного — сути прыжка. Запомните, что вся красота, вся прелесть и радость прыжка, все искусство, если хотите, — в парении, а не в висении под куполом. Точность полета, техника приземления, виртуозное управление телом и парашютом — вот что главное. Да, да, именно это, а не плавание по ветру, куда понесет...
Прыгала Валя легко, свободно, а вот приземление в «крест» не всегда получалось. Бывало, после посадки не успевала погасить парашют, и ее волокло по земле. Растерянная и беспомощная, она ехала, словно на салазках, лежа на запасном парашюте. Это злило. Злило, но не отталкивало от парашютизма. Она могла часами сидеть на старте и внимательно наблюдать за прыжками мастеров, изучать их опыт, запоминать приемы и повторять их, повторять до тех пор, пока не чувствовала, что прыжок получился.
Страх? Был ли он, когда она прыгала? И да и нет. Ведь прыгала она сама, никто не принуждал, никто не толкал. И в то же время ощущение, испытываемое в первые секунды прыжка, воспринималось очень своеобразно. Казалось, все ясно. Можно разобрать по полочкам все, что ее ожидает: удар ветра в лицо, от которого зажмуривались глаза, удивительная легкость во всем теле, потом толчок от раскрытия парашюта, потом... Потом легкий скользящий удар о землю. Нет, она не боялась ни первого, ни второго, ни третьего. Она даже научилась не напрягаться в момент, когда ожидала команды «Пошел!». Но все равно жмурилась. Однажды она здорово перепугалась. Все шло как обычно. Прыгнула. Купол наполнился встречным потоком. Но вдруг невесть откуда набежавший ветер стал сносить ее в сторону, на стадо коров. От мысли, что она может попасть прямо на рога, стало жутко. Но первая растерянность быстро прошла.
Всякое случалось. Бывало, являлась домой с ушибами, синяками. Усталая, падала на постель и засыпала глубоким сном. В последний год учебы в техникуме со временем было туговато — ведь она работала и училась, но занятий в аэроклубе не бросала.
Очень рано Валентина поняла, что жизнь — это и радости, и трудности, которых не нужно бояться, что счастье — это найти свое место среди людей.
Среди сверстниц и сверстников ее уважали: за самостоятельность, доброту, открытость. Ребята и девчонки часто спорили о прочитанных книгах, кинокартинах, постановках Ярославского драматического театра, исполнительском искусстве пианиста Вана Клиберна, стихах поэта Евтушенко... Не всегда их точки зрения совпадали, но от этого спор становился только интереснее. Непременным участником такого рода диспутов была Валя. Говорила она увлеченно, искренне, не стесняясь показать свое отношение к тому, что действительно трогает и волнует.
Однажды мечтательно сказала:
— А вы слышали, девчонки, о таком писателе — Борисе Горбатове? Смелый был, гордый! Вот его слова: «Человек без мечты — что птица без крыльев: в полет не годен». Правда, здорово?
В другой раз стала цитировать Лессинга: «Если человек никогда не теряет головы, значит, ему просто нечего терять». И ребята долго спорили, как понимать эту фразу.
Шло время. На комбинате ее собирались назначить помощником мастера. Но неожиданно все получилось совсем иначе: на общем собрании комсомольцев Валю избрали секретарем комитета. В ту ночь она не спала: все думала и думала. Ее увлекала работа с молодежью. Но одно дело — час-другой попредседательствовать на шумном диспуте, поговорить с ребятами, выполнить какое-либо поручение, а другое — быть руководителем и организатором двухтысячного отряда молодежи, быть ответственным за каждого.
Утром первым, кого она встретила на комбинате, была партийный секретарь Валентина Федоровна Усова.
— Ну как, справишься? — спросила она. Валя опустила голову.
— Чего молчишь? Я ведь не вопрошаю, а утверждаю.
И пошло, пошло... Субботники, авралы в общежитии, антирелигиозная пропаганда, тематические вечера, «Клуб девушек», разбор прогульщиков... «Ох, знала бы, что так будет, не согласилась бы!» Но отступать было поздно. Рабочая молодежь пошла за ней. Комсомольцы прислушивались к ее словам.
У ребят свой литературный кружок. Однажды она пришла туда. Разговор шел о горьковском Данко. В тишине звучал голос комсомолки Тани из прядильного цеха. Валя присела на край стула и вместе со всеми слушала. Когда Таня кончила, к ней подошли двое — из тех, кто, по их собственному выражению, уже «потерт жизнью» и «по-честному, без литературных примеров» хочет узнать «правду жизни». Таня растерялась, а двое продолжали допрашивать: «Сама-то ты что думаешь о людском бескорыстии? Что? Молчишь?»
В спор вмешалась Валя. И стала убедительно опровергать формулу, что-де бескорыстны среди людей только гении, да и те в конечном итоге надеются на признание.
— Про Кузнецова читали?
— Какого Кузнецова?
— Партизана-разведчика. О нем в книге Медведева «Сильные духом» написано. И письмо там приводится одно.