– Люда, Ира, Валя, Карина, Семен. А это Алик. Можно вас так называть?
– Меня с детства так называют, – сказал Заблоцкий.
Центром застолья был Семен. Заблоцкий еще не встречал, чтобы один человек носил на себе столько дефицитов одновременно. Раздеваясь в передней, он увидел на вешалке среди пестрых пальтишек импортную мужскую дубленку и ондатровую ушанку. На толкучке такая шапка, говорят, стоит полтора его месячных оклада, не говоря уже о дубленке… Семен сидел с Розой на тахте, опершись спиной о стенку и вытянув ноги, и демонстрировал замшевый пиджак, тонкую белую водолазку и превосходно потертые джинсы, а на ногах его красовались туфли на платформе, которая только-только начала входить в моду.
Фарцовщик, наверное, с неприязнью подумал Заблоцкий. Не хватало ему еще такого знакомства.
Сэм, как все его называли, оказался техником по холодильным установкам, работал на рефрижераторном поезде. Эти сведения поспешила сообщить Заблоцкому Роза, видно, перехватила его косой взгляд, брошенный на Сэма, и теперь как хозяйка дома спешила сгладить возможные противоречия. Однако Сэм при всей своей неотразимой внешности перед Заблоцким не пыжился, а сразу взял его в союзники и принялся необидно задирать девчонок, потом переключился на весь прекрасный пол, в чем Заблоцкий не мог его не поддержать.
Странно они пили: смешивали в рюмках водку с шампанским, делали по глотку – по два и отламывали кусочки от плитки шоколада. Больше на столе ничего не было.
Сэм стал перечислять, в скольких городах побывал за последние месяцы, сказал, что остается много свободного времени, так как техника надежная, ломается редко, и он возит с собой учебник английского, пластинки и кассетный магнитофон – упражняется в устной речи.
– Зачем вам язык? – спросил Заблоцкий.
– Собираюсь гидом в Интурист…
А что, это, наверное, здорово, думал Заблоцкий о рефрижераторном поезде. Разъезжать из конца в конец страны, смотреть в окно под перестук колес… Тот же туризм, только еще и платят в придачу. И масса свободного времени. Читай, думай. Анализируй собственные ошибки и промахи…
– Скажите, а нельзя ли устроиться к вам временно? Допустим, на месяц – на два? Кем угодно.
– Надо с бригадиром поговорить, но, наверное, можно. Атчэго нэльзя? – добавил он с восточным акцентом.
– Как вас найти в случае чего?
– Она вот знает, – кивок в сторону Розы.
Роза ответила преданным обожающим взглядом.
Перебравшись к Розе, Заблоцкий стал выходить из дома на десять минут позже и на десять минут позже вставать. Утренними минутами он особенно дорожил. Последнее время, как и в начале минувшего лета, у него случилось что-то со сном: трудно стал засыпать, в четыре – половине пятого просыпался и маялся, вертелся с боку на бок, сбивая простыню. Вторично засыпал, когда начинало играть радио, и вставать на работу было тяжело. Блаженны те, у кого биологический дневной ритм совпадает с рабочим расписанием, а вот Заблоцкий был из породы сов.
Транспорт в этой примыкающей к центру части города в час пик работал с предельной нагрузкой, но Заблоцкий был истинным горожанином и умел занять удобную позицию в короткой давке у задних дверей трамвая. В передние двери он не садился никогда и презирал мужчин, которые пользовались этой привилегией слабых и немощных.
Было начало февраля, четверг, утро. Погода стояла непонятная: то ли к солнцу собиралось повернуть, то ли к мокрому снегу. Ветер крутил, ударял порывами с разных сторон, рикошетя от стен домов, прорывался сквозь проходные дворы, переулки, словом, вел себя зловредно и непоследовательно, как подвыпивший забияка.
В трамвае Заблоцкого притиснули к плечу толстой старухи, которая сидела, держала на коленях большую хозяйственную сумку и была еще недовольна тем, что ее толкают и задевают. Он подумал: надо как-то назвать трамвайную давку, присвоить ей термин. Сейчас некоторые сугубо специальные технические термины распространяют на человека. Акселерация, например, из механики. Стресс – из горного дела: давление в толще горных пород. А здесь, в трамвае, давят и ругаются. Стресс физический и психологический. Трамстресс…
Впереди какая-то дамочка затеяла возню: начала пробираться к передней двери, поняла, что не пробьется, и повернула обратно, задняя дверь была ближе. Мужчины раздвигают толпу плечом, женщины – спиной. Так и эта дамочка, некрупная, но округлая, работая то локтями, то спиной, слегка сгибаясь в пояснице, приговаривая: «Разрешите… извините… давайте поменяемся местами…», пятилась, пятилась и оказалась совсем близко от Заблоцкого. Норковый воротник, норковая шапка, смуглая разгоряченная щека, маленькое аккуратное ушко с рубиновой слезкой, кончики загнутых ресниц. Благополучная дамочка. Сейчас и мне предложит меняться. Нет уж, обходи меня сзади, мне здесь так удобно, пригрелся у бабусиного плеча…
– Молодой человек, разрешите! Давайте поменяемся… Алька?!
Черно-вишневые глаза раскрылись в радостном изумлении.
– Жанна? Ну, тебя не узнать…
– Зато я тебя сразу узнала. Ой, Алька, ты совсем не изменился. Где ты, что ты, как? Ты на работу? Кого из ребят видишь? Ой, мне же сейчас выходить! Ну пропустите же меня! Алька, куда тебе позвонить? Да говори так, я запомню. Ой-ой, подержите дверь!
Трамвай уже трогался, она соскочила по-женски, спиной против хода, едва не упала… Ну, Жанна!
На четвертом курсе они проводили время в одной компании. Жанна встречалась с Коляшей, его дружком, пятикурсником из транспортного института. Заблоцкий в это время как раз познакомился с Мариной, у них и тогда уже случались трения, и Жанна даже брала на себя роль посредника и мирила их, чтоб не ломать компании.
Потом Коляша уехал по распределению, и все распалось, вокруг оказались новые люди, а Жанна исчезла с горизонта. Она, помнится, имела какое-то отношение к музыке, а он на концерты ходил редко. Надо же – встретились через столько лет. Пообщаемся как-нибудь, вспомним золотое времечко. Авось позвонит когда-нибудь.
Позвонила Жанна в тот же день, после обеда, чего Заблоцкий никак не мог предположить. Долго его разыгрывала, предлагая угадать, кто с ним говорит. Он решил, что это кто-нибудь из Розиных девиц, потеряв терпение, сказал: «Знаете, я не гадалка», – и хотел уже бросить трубку. Тут Жанна и назвала себя.
На Заблоцкого уже поглядывали, и он сказал:
– Кончай эти розыгрыши. Телефон-то служебный.
– Не сердись, больше не буду. Я не знала, что у вас с этим строго.
– Строго не строго, но все-таки…
Заблоцкий умолк, ожидая, что скажет Жанна.
Трепаться по телефону он не любил, тем более в присутствии посторонних. Жанна тоже молчала, потом сказала:
– Это я так… Проверяю, правильно ли запомнила твой номер.
– Откуда ты звонишь?
– С работы.
– Дома есть телефон?
– Нету. А у тебя?
– Ни дома, ни телефона, – усмехнулся в трубку Заблоцкий.
– Как это? – Пауза. Жанна, кажется, что-то поняла. – Неужели? Кто бы мог подумать?.. И ты тоже?
– Ладно, это не телефонный разговор. Дай-ка мне свой номер.
– Пожалуйста. Запиши. – Она назвала номер телефона. – Звони во второй половине дня, лучше между тремя и четырьмя. До которого часу ты работаешь?
– Вообще-то до половины шестого, но я всегда допоздна сижу.
– Наукой занимаешься? Ты у нас всегда умненький был.
«Откуда она знает про науку? Я же ей не говорил, где работаю. И почему: «И ты тоже?». Кто еще?»
– Извини, но мы тут мешаем людям…
– Все, все, Алик. До свидания. Звони!
Частые гудки.
Коньков уже вторую неделю находился в командировке, а Заблоцкому вдруг приспичило нанести результаты замеров, сколько сделано, на диаграммы и поглядеть, что получается. С Генриеттой Викентьевной, маленькой, сухонькой, с мелкими чертами лица и седыми букольками, он был знаком шапочно, а после соглашения с Коньковым она при встречах смущалась и торопливо семенила вдоль стены, повторяя все ее выступы и ниши. Однако ждать возвращения Конькова Заблоцкий не стал, решил нарушить конспирацию и выйти прямо на Генриетту Викентьевну.