Изменить стиль страницы

Я предлагаю ему пойти к моим друзьям. Он идет и усаживается с нами. Тихонько посмеивается над тем, как ловко я его провел с ружьем, и говорит мне:

— Я тебе поверил, потому что ни один из охотников на людей не хотел выйти на поиски, — все знали, что у вас есть ружье.

Он рассказывает, что живет в Гвиане двадцать лет. Пять лет назад его освободили. Ему сорок пять лет. Он сделал глупость, изрисовав свой нос, и теперь жизнь во Франции его не интересует. Он любит лес и находит в нем для себя пропитание: заготавливает змеиную кожу, ловит тигров, коллекционирует бабочек, но главный его промысел — ловля живых фазанов, одного из которых мы съели. Каждого фазана он продает за 200–250 франков. Я предлагаю ему деньги за съеденного фазана, но он отказывается и даже обижается. Он рассказывает:

— Это лесной петух. Он никогда не видел домашних кур, петухов и людей. Я ловлю его и продаю в деревне хозяину одного из курятников. Вечером его сажают в курятник, а утром, когда открывают двери, застают его за странным занятием: он как бы пересчитывает кур. Он ходит с курами, ест тоже, что и они и… смотрит во все стороны. Это незаменимый сторожевой пес. Вечером он стоит у дверей. Невозможно понять, каким образом ему становится известно, что не хватает одной или двух куриц, но он отправляется их искать. Он толкает их клювом, как бы желая научить приходить вовремя. Он убивает крыс, змей, землероек, пауков, многоножек, а завидев в небе хищную птицу, гонит всех в укрытие и сам выходит в бой. Курятник он больше не покидает.

А мы ели эту необычную птицу как простую курицу.

Бретонец в Маске рассказывает, что Иисус, Толстяк и еще тридцать человек сидят в тюрьме Сен-Лорина. Араб в карцере. Его изолировали и обвинили в соучастии в преступлении. Две сильные затрещины не повредили ему, но у остальных сторожей опухли головы.

— Я не переживал, все знают, что я не занимаюсь подготовкой побегов.

Он говорит, что Иисус нечестный человек. Услышав о лодке, он захотел ее осмотреть. Бросил на нее один только взгляд и раскричался:

— Ведь этот гад посылал вас на верную смерть! Лодка не продержится в море больше часа. Первая же сильная волна расколет ее на части. Не плывите в ней, это будет самоубийством.

— Что же делать?

— Деньги у тебя есть?

— Да.

— Хорошо, скажу тебе, что делать. Более того, помогу тебе. Ты и твои друзья это заслужили. Ни в коем случае не приближайтесь к деревне. Вам следует поплыть к Голубиному острову, на котором обитает около 200 прокаженных. Там нет ни надзирателей, ни врача, потому что ни один здоровый человек не соглашается там жить. Каждый день, в 8 часов утра, на лодке привозят к ним пищу на сутки. Санитар дает ящик с медикаментами двум прокаженным санитарам, которые ходят за больными. Никто: ни надзиратель, ни охотник на людей, ни даже священник — не приближается к острову. Прокаженные живут в хижинах, построенных своими же руками. Есть у них и большая комната, в которой они устраивают собрания. Они выращивают кур и уток. Официально они не имеют права ничего продавать, но тайком они торгуют с Сен-Лорином, Сен-Жаном, с китайцами из Албины и Суринама (Нидерландской Гвианы). Все они опасные убийцы. Очень редко они убивают друг друга, гораздо чаще делают вылазки на деревни. Эти вылазки совершаются на лодках, которые они воруют в соседней деревне. Стражники обстреливают каждую лодку, отходящую от Голубиного острова или приближающуюся к нему. Прокаженные прячут лодки на дне залива, нагружая их камнями; в момент, когда им нужна лодка, они ныряют, вытаскивают камни, и лодка всплывает на поверхность моря. На острове можно встретить представителей всех национальностей и всех областей Франции. Твоя лодка может плавать только по Марони, да и то если она не слишком нагружена. Для выхода в море нужна другая лодка, и ее ты можешь раздобыть только на Голубином острове.

— Каким образом?

— А вот как. Я повезу вас по реке до тех пор, пока вы не увидите остров. Сам ты его не найдешь. Он находится на расстоянии 150 километров от разветвления, поэтому вам придется плыть в обратную сторону, — это около 50 километров от Сен-Лорина. Я подвезу вас как можно ближе и перейду в свою лодку. А уж на острове ты будешь действовать сам.

— Почему бы и тебе не пойти с нами на остров?

— Боже упаси, — сказал Бретонец, — однажды я был на том месте, к которому подплывает лодка из управления. Мне вполне достаточно того, что я видел. Прости меня, Пэпи, но моя нога больше не ступит на этот остров. Я не сумею преодолеть отвращение и принесу больше вреда, чем пользы.

— Когда отплываем?

— С наступлением ночи.

— Который теперь час, Бретонец?

— Три.

— Хорошо, пойду немного поспать.

— Нет, надо все погрузить в лодку.

— Но ведь я поплыву в пустой лодке, а потом вернусь за Кложе, который останется присматривать за вещами.

— Это невозможно. Ты никогда, даже днем, не сумеешь найти это место. А днем на реке тебе ни в коем случае показываться нельзя. Облава еще не прекратилась, и река в этом смысле очень опасна.

Опускается вечер. Бретонец отправляется за своей лодкой, и мы привязываем ее к нашей. Кложе сидит рядом с Бретонцем, который управляет рулевым веслом, Матурет посредине, а я на носу лодки. С трудом мы находим путь из расщелины и только глубокой ночью попадаем в реку. Буро-красное солнце озаряет морской горизонт. Мы ясно видим на расстоянии двадцати километров от нас рукав реки, устремленный в море и переливающийся розовыми и серебристыми красками. Бретонец замечает:

— Это конец отлива. Через час будет прилив, и мы его используем, чтобы добраться к острову.

Ночь наступает внезапно.

— Вперед, — говорит Бретонец, — гребите сильнее, чтобы выбраться на середину реки. Не курите.

Весла плавно опускаются на воду, и лодка быстро несется по течению. Мы с Бретонцем гребем очень слаженно. Матурет тоже старается изо всех сил. По мере приближения к середине реки, прилив чувствуется все сильнее. Мы на огромной скорости скользим по глади реки и ощущаем изменения каждые полчаса. Прилив продолжает усиливаться и тянет нас со всевозрастающей скоростью. Через шесть часов мы приближаемся к острову. Это черное пятно, немного правее середины реки.

— Это здесь, — тихо говорит Бретонец.

Ночь не из самых темных, но нас издали трудно заметить из-за легкого тумана над поверхностью реки. Мы приближаемся, более резко видны очертания скал. Бретонец переходит в свою лодку, отвязывает ее от нашей и говорит просто:

— Успеха вам, ребята!

— Спасибо.

— Не за что.

Лодку несет прямо к острову. Я пытаюсь как-то править ею, но безуспешно. Удар о ветви был столь сильным, что будь на их месте скалы, мы разбились бы вдребезги. Матурет прыгает в воду, тащит за собой лодку, и мы проплываем под великолепной зеленой аркой. Мы привязываем лодку и отпиваем по глотку рома. Я один вскарабкиваюсь по берегу, оставив друзей в лодке. У меня в руках компас, и я шагаю, надламывая по пути ветви и оставляя заранее припасенные лоскуты из мешков. Внезапно меня озаряет отблеск огня, я слышу голоса и различаю три хижины. Я приближаюсь к ним: не знаю, как представиться и предпочитаю, чтобы меня обнаружили. Зажигаю сигарету. Ко мне бросается маленькая собака, лает и прыгает, пытаясь укусить меня в колено. Только бы собака не оказалась прокаженной. Идиот, у собак не бывает проказы.

— Кто идет? Кто там? Это ты, Марсель?

— Это беглый каторжник.

— Что ты здесь делаешь? Воруешь у нас? Думаешь, у нас есть что-то лишнее?

— Нет, я нуждаюсь в помощи.

— За плату или за спасибо?

— Заткнись, Филин!

Три тени выходят из хижины.

— Подойди сюда, но медленно; наверное, ты и есть владелец ружья. Если оно при тебе, положи его на землю, здесь тебе нечего бояться.

— Да, это я, но ружья при мне нет.

Я приближаюсь к ним. Темно, и я совершенно не различаю их лиц. По своей глупости протягиваю им руку, но ее никто не касается. Позже я понимаю, что здесь не принято пожимать руку чужому: они не хотели заразить меня.