Викинг отвернулся от окна, со страдальческой миной на лице подошел к лекарю, менявшему на голове раненого русича мокрую повязку и не обращавшего ни малейшего внимания на Фулнера. Согнувшись и обхватив живот руками, викинг качнулся из стороны в сторону, прислонился к стене рядом с болгарином.

— Старик, — простонал он, — меня тошнит и выворачивает наружу. Трое последних суток я питался лишь ягодами и грибами, наверное, съел нечто плохое. У меня режет живот, от боли темнеет в глазах. Помоги мне.

Болгарин подержал руку на лбу викинга, заставил его высунуть и показать язык. В глазах лекаря мелькнуло недоумение, он пожал плечами.

— Я не знаю, что с тобой. Видимо, поел волчьих ягод или нехороших грибов.

— Старик, меня всего корчит и бросает то в жар, то в холод. Помоги мне, — прохрипел Фулнер, опускаясь возле стены на колени.

— Хорошо, варяг, постараюсь унять твою боль, хотя не знаю, от чего она. Немного подожди, поскольку мне придется сходить к себе за травами. Мой дом недалеко, я мигом обернусь туда и обратно.

Закончив менять повязку на голове русича, болгарин засеменил к двери. Едва замерли звуки его шагов, Фулнер вмиг преобразился. Резкими, судорожными от нетерпения движениями он сбросил с себя оружие и кольчугу, рубаху и сапоги. Затолкал вещи под лавку с раненым, прикрыл снятым с Владимира своим плащом. Оставшись в одних штанах, он сунул в зубы обнаженный кинжал, воровато выглянул в окно, предварительно поставив свечу в их комнате на пол у двери.

Сумерки уже сгустились, было темно. Садик располагался между стеной дома кмета и крепостной башней замка, и викинг не заметил поблизости ни единого человека. Он влез на подоконник, мягко, по-кошачьи, спрыгнул в садик Не разгибая спины бесшумно метнулся в сторону освещенного окна горницы кмета, затаился под ним среди виноградных лоз.

Теперь окно было как раз над ним, всего в десятке локтей. Звучавшие в комнате голоса доносились намного отчетливее, однако различить их все равно было невозможно. Викинг пробрался среди виноградных плетей вплотную к стене дома, прикрытый листьями, встал во весь рост. Напрягая зрение и шаря по стене рукой, он вскоре обнаружил первый подходивший для его замысла крюк. Подпрыгнув, Фулнер поудобнее ухватился за него руками, стал подтягиваться вверх, к следующему крюку.

От крюка к крюку, опираясь босыми ногами на каждый выступ в камне и пользуясь любой трещиной в кладке, он достиг окна. Сунув большие пальцы ног в обнаруженную в стене выбоину, повиснув на полусогнутых руках, он замер всего в локте от полураспахнутого окна Младана. Загорелое тело викинга полностью сливалось с зеленью виноградной листвы, его привычные к многочасовой работе на веслах руки почти не чувствовали тяжести тела. Поэтому, отбросив всякий страх и не обращая внимания на неудобство своего положения, Фулнер превратился в слух.

— Воевода, я велел тебе находиться у Острой скалы и ждать там меня или Бориса, — услышал он недовольный голос кмета. — Что заставило тебя оставить дружину и явиться ко мне?

— Я отправлял к тебе гонцов вчера вечером и сегодня утром. Однако ни один из них не возвратился обратно. Тогда я решил узнать в чем дело, и в случае какой-либо беды помочь тебе, — прозвучал ответ Любека.

— У меня не было ничьих гонцов ни вчера, ни сегодня. Думаю, все дороги к замку перехвачены ромеями, которые не пропускают ко мне никого.

— Сегодня ты ждешь гонца от воеводы Асмуса, — с тревогой произнес Любен. — Нужно немедля выслать ему навстречу сильный отряд, который сможет защитить его от любого противника.

— Русский гонец уже в замке, ему тоже не удалось миновать ромейской засады. Все его спутники погибли, лишь он, раненный двумя стрелами с побратимом-викингом сумел прорваться ко мне.

— Викингом? — В голосе Любена прозвучали удивленные нотки. — Насколько мне известно, в отряде тысяцкого Микулы не было ни одного викинга, да и воевода Асмус всегда держался от них подальше.

— Я тоже знаю, что русичи не особенно доверяют наемным варягам, а посему используют их лишь как воинов, но никак не гонцов. Но ведь варяги бывают разные, да и обстоятельства иногда вынуждают поступать не как хотелось бы… А если викинг действительно побратим сотника Владимира, тот вполне мог захватить его с собой. Но Бог с ним, с варягом, из предосторожности я не выпущу его из замка ни на шаг, а в дороге буду держать рядом с собой. Завтра днем мы соединимся с русичами и доподлинно узнаем, что он за птица на самом деле. А может, еще раньше лекарь поставит на ноги сотника Владимира, который поручится за своего побратима. Так что хватит о викинге, у нас есть дела куда важнее.

— Что передал через сотника воевода Асмус? — с нетерпением спросил Любен.

— Владимир до сих пор без сознания, однако варяг сообщил все необходимое. Асмус говорит нам — «пора». Поэтому, воевода, ты сейчас же вернешься обратно к Острой скале, а завтра утром двинешь дружину на ромеев.

— Наконец-то! — радостно воскликнул Любен. — Но скажи, кмет, неужто ты на самом деле отправил в византийский стан семью?

— Я был вынужден сделать это, — сухо ответил Младан.

— Почему? Разве не понимаешь, что твои близкие стали заложниками в руках спафария? И он, узнав о твоем выступлении против империи, не остановится ни перед чем?

— Я был вынужден сделать это, — повторил Младан — и вот почему. Спафарий Василий хорошо знает меня и отношение большинства болгар к империи, а потому задумал обезопасить себя от возможного нового врага. Он перекрыл горные перевалы в сторону моря своими когортами, в тылу у них расположил еще таксиархию пехоты и пять центурий конницы. Прежде чем мы успели бы собрать наших воинов и выступить на помощь русичам, Василий без труда захватил бы мой замок и разбил по частям дружину. И я замыслил усыпить подозрительность спафария, получить время для сбора своих воинов.

Когда в замок прибыл тысяцкий Микула, долгожданный посланник моего побратима Асмуса, мы первым делом разработали с ним план, как обмануть ромеев. Я давно знал, что воевода Борис в последнее время начал тянуться к империи, через мужа своей дочери стал родственником спафария Василия и попал под его влияние. Именно на этом и замыслили сыграть мы с Микулой…

И Фулнер услышал подробный рассказ о том, как вначале был обманут воевода Борис, который затем ввел в заблуждение спафария. О том, как клюнул опытный византийский полководец на ложную высадку русичей в бухте, проморгав в другом месте настоящую.

— Но хитрый спафарий не поверил мне до конца, потребовал заложниками моих жену и дочь, — продолжал Младан. — Дабы не выдать раньше времени своих истинных намерений, я был вынужден расстаться с семьей. Однако мы с тысяцким предусмотрели и такой ход событий, так что, воевода, не тревожь себя думами о моих близких, — закончил кмет.

— Почему ты не раскрыл мне свой план раньше? — В голосе Любена прозвучала обида. — Неужто не верил?

Младан добродушно рассмеялся.

— Совсем не потому, воевода. Просто знал, что ты никогда не допустишь мысли, что я могу продаться империи. А учитывая твой горячий нрав и опасаясь, что можешь в запальчивости сказать лишнее, решил рассказать тебе о плане в последний момент. Сейчас он наступил, и ты знаешь теперь все. В доказательство моего полнейшего к тебе доверия именно ты двинешь завтра утром дружину на помощь братьям-русичам.

— Кмет, ты сам хотел вести воинов в этот поход. Когда болгары узнали, что будут сражаться заодно с русичами против империи, под твое знамя собралась не только дружина, но и сотни воинов других кметов и боляр. Не двадцать, а тридцать сотен болгар можешь повести ты завтра на спафария! Почему тебе не поскакать к дружине сейчас вместе со мной? — предложил Любен. — При тебе в замке всего полусотня стражи, а кто знает, сколько ромеев шныряет вокруг стен и какие у них помыслы?

— С радостью поступил бы так, но что-то с утра неважно себя чувствую. Поэтому прибуду к тебе либо завтра утром в ущелье, либо встречу в полдень на перевале. А обо мне не волнуйся: ромеям ни к чему новые враги, они не тронут нас до тех пор, покуда мы сами не ударим по ним.