Какое-то время в немецкой столице жили самые крупные и известные русские писатели, имена которых вошли в мировую литературу нынешнего столетия. Один за другим селились они на берегах Хавеля и Шпрее.

Максим Горький (Пешков, 1868–1936), имевший большое влияние и как публицист, появился здесь в ноябре 1921 года. До июля 1924 года он с несколькими перерывами жил в Берлине и его окрестностях. Потом он переселился в Италию. В 1933 году он, окруженный энергичными ухаживаниями Иосифа Сталина, вернулся в Москву. Он позволил злоупотреблять собой как вывеской социализма. Возможно, ослабленный ядом, подсыпанным ему по приказу Сталина, он умер от воспаления легких.

Алексей Ремизов (1877–1957), прозаик, признанный рассказчик сказок и легенд, живописец и каллиграф, приехал в августе 1921 года. В декабре 1923 года он переселился в Париж, где и умер, совершенно забытый и обнищавший.

Андрей Белый (Борис Бугаев, 1880–1934), один из значительнейших философов, теоретиков литературы, прозаиков и лириков символизма, появился в ноябре 1921 года. В ноябре 1923 года он возвратился в Москву, где подвергся все возраставшему давлению со стороны коммунистов, и в конце концов ему было запрещено публиковаться.

Илья Эренбург (1891–1967), прозаик, лирик, публицист, предположительно неофициальный сотрудник советской «тайной полиции», оказался здесь в октябре 1921 года. В декабре 1923 года, видимо, по заданию Москвы переехал в Париж. В начале Второй мировой войны он вернулся в Москву. Во время войны получил мировую известность благодаря распространенной в миллионах экземпляров листовке «Убей немца!».

Алексей Толстой (1883–1945), приемный сын одного из родственников знаменитого писателя Льва Толстого, поселился здесь в октябре 1921 года. В результате заигрываний советского руководства он возвратился в мае 1923 года в Москву. Будучи фаворитом Сталина («красный граф»), он сумел благодаря неограниченному кредиту накопить несметные богатства.

Владимир Ходасевич (1886–1939), лирик и литературный критик, приехал в июне 1922 года. По приглашению Горького он переехал в октябре 1924 года в Италию. Затем он подался в Париж, где жил в бедности, работая в эмигрантских газетах.

Виктор Шкловский (1893–1984), прозаик, теоретик кино и литературы появился в апреле 1922 года. Послав прошение партийному руководству в Москве, он в июне 1923 года вернулся в советскую Россию.

Борис Пастернак (1890–1960), лирик и прозаик, приехал в августе 1922 года. В феврале 1923 года он возвратился в Москву. Опекаемый из прихоти Сталиным, несмотря на то что не принимал существующую власть, он пережил великий террор 30-х годов. В 1958 году он под давлением партийного руководства был вынужден отказаться от Нобелевской премии (за роман «Доктор Живаго», ставший бестселлером).

В Берлине неделями гостили лирическая поэтесса Марина Цветаева (с мая по июль 1922 года) и поэт-скандалист Сергей Есенин (тоже с мая по июль 1922 года и с февраля по апрель 1923 года). Неоднократно наезжал из Москвы поэт революции Владимир Маяковский, из Парижа — будущий Нобелевский лауреат, эмигрант Иван Бунин.

Немецкая столица стала прибежищем для всех эмигрантов, которые надеялись на скорый крах большевистского господства и тем самым на скорое возвращение домой. Кроме того, в Берлине жилось легче, чем в других столицах: стремительное падение рейхсмарки позволяло обладателям валюты и драгоценных металлов производить обмен их в обе стороны с многократной выгодой. Маяковский, который тогда ездил по Западу как глашатай мировой революции, возмущался аморальностью своих земляков, которые очень любили ездить в финансово слабую Германию, чтобы пополнить свою мошну[3].

И Белый тоже огорчался в Берлине по поводу русских, которые стояли в очередях перед конторами менял и благодаря своим финансовым манипуляциям жили лучше, чем большинство немцев. По его словам, они с шиком делали свои покупки в дорогом универмаге KDW и устраивали один праздник за другим. В воспоминаниях о берлинском времени Белый пародирует своих глупо заносчивых земляков: «Здесь Русью пахнет! И изумляешься, изредка слыша немецкую речь. Как? Немцы? Что нужно им в „нашем“ городе?»[4]. Один немецкий наблюдатель пришел тогда к выводу, что причина описанной Белым надменности коренится в социальной структуре эмиграции: «Русская колония эмигрантов в Берлине была пирамидой, от которой осталась одна верхушка. Недоставало нижних и средних социальных слоев, рабочих и крестьян, ремесленников и мелких торговцев. Вместо этого понаехали офицеры, чиновники, художники, финансисты, политики и представители старой придворной знати»[5].

Возмущение Белого относилось лишь к определенному меньшинству русских. Большинство находилось скорее в плачевном состоянии. Они были отданы на произвол хозяев, у которых находили жилье, были вынуждены преодолевать сопротивление тупых чиновников и с величайшими трудностями могли найти работу, ибо их как лиц без гражданства не ставили на учет на биржах труда[6]. Хозяева требовали уплаты совершенно устрашающих задатков, часто в валюте, и тем самым лишали большинство эмигрантов остатков их имущества к великой радости ювелиров и ростовщиков. Мать Набокова тоже раз за разом продавала свои спасенные при бегстве из России украшения.

Набоков описал в «Машеньке», первом из семи романов, в которых действие развивается в берлинской среде, мучительную тесноту сдаваемых внаем квартир и пансионов, причем русские домовладельцы по своей жадности и хватке головорезов ни в чем не уступали немецким. Герой романа «Дар», действие которого также происходит среди русских в Берлине 20-х годов, жалуется на заносчивое поведение дворников, жаждущих в полной мере насладиться теми крохами власти, которые даны им. И в своих воспоминаниях Набоков тоже пишет о беззащитности эмигрантов перед лицом государственной бюрократии:

Ремизов в автобиографическом рассказе «Esprit» описал свои мытарства ради «желтой карточки», выдаваемого всего на три месяца временного паспорта, — поездку на трамвае в полицейское управление, в окружной полицейский участок и в канцелярию по регистрации проживающих. О том, что у Ремизова, как и других эмигрантов, возникают большие проблемы из-за немецкой бюрократии, узнал даже Томас Манн, к тому времени уже известный писатель. Он написал своему русскому коллеге, произведения которого знал по переводам: «Мне хочется Вас уверить, что мне было бы очень больно, если бы с Вами в Германии случилось что-нибудь неприятное. По-моему, Берлин может гордиться тем, что приютил в своих стенах одного из первых русских писателей сегодняшней России»[8].

Либеральный политик и публицист Иосиф Гессен, друг Набокова, тоже жалуется в своих мемуарах на узколобость представителей власти и квартирных хозяев. Он вспоминает одного эмигранта, у которого на одном из берлинских вокзалов незадолго до отправления его поезда произошел сердечный приступ, и он умер тут же на месте. Его родным были возвращены деньги за неиспользованный проездной билет, за вычетом стоимости перронного билета, ибо на перрон умерший все-таки уже вышел[9].

За один только 1923 год в Берлине подавали прошение о предоставлении убежища 360 000 бывших подданных царя. Лига Наций насчитала на территории рейха в этом же году 600 000 беженцев[10]. В столице большинство из них селилось в административных округах Шенеберг, Вильмерсдорф и Тиргартен. В округе Тиргартен жили, как и до войны, более состоятельные эмигранты. Немцы говорили о Берлине как о «второй столице России» и по аналогии с Невским проспектом в Петербурге с намеком на ленинскую «новую экономическую политику» (НЭП) называли Курфюрстендамм НЭПским проспектом.