Конечно же, этот выдуманный разговор вполне мог состояться и гораздо позже «времён короля Артура», скажем, в эпоху викингов, когда из Скандинавии, Дании и Южной Балтики «за ветром добычи, за ветром удачи» отправились шнекары и драккары. Автор «Истории…», по крови наследник бретонской, т. е. кельтской, традиции, родился в Уэльсе и, с одной стороны, любил валлийскую старину, а с другой — получил блестящее образование в монастырской школе Оксфорда, прекрасно знал латынь и классиков римской античности. Потому особенно ценно вышедшее из-под его пера признание, что разумеющий латынь читатель знает этих богов под характерными именами со времён Рима, а на языке германцев те же самые боги просто имеют другие имена.
В незаслуженно забытом древнеисландском сочинении Rymbegla (Part I, Cap. XVII, 79), созданном где-то до 1173 г., когда язычество в Исландии ещё свободно существовало рядом с христианством, не подвергаясь особым гонениям, проводятся аналогии между греко-римскими «хейти»{5} и скандинавскими именами богов: «Марс это прозвание Тюра… Меркурий это прозвание Одина… Зевс это прозвание Тора… Венера это прозвание Фрейи» (Rymbegla, 1780).
А. Гильфердинг в своём сочинении обращает внимание на слова англо-норманнского хрониста Ордерика Виталия (Ecclesiastical History, IV, 513) о славянах (1068): «Лютичи не знали истинного Бога, но, опутанные сетями невежества, поклонялись Гводену, Туру и Фрее и другим ложным богам или скорее бесам» (История балтийских славян, 1994, с. 155, примеч. 643).
Ордерик Виталий (1075–1142) — автор «Церковной истории», одного из важнейших источников информации об истории средневековой Европы. Священник нормандского монастыря Святого Эвруля, он составлял свою книгу, основываясь в том числе на воспоминаниях старших современников, свидетелей набега 1068 г. данов и лютичей на английские берега. Поскольку славянских имён наиболее почитаемых богов язычников ему указать никто не мог, либо он сам, либо осведомлённый свидетель (а в монастырях коротали дни и престарелые воины) догадались присвоить им имена германские.
Возможно, речь идёт о Свентовите, Прове (Проно) и Прие (Живе?). Отождествление Одина со Свентовитом сделано Ордериком или его информатором, поскольку второй из упомянутых представлялся «богом богов» западных славян и, подобно Одину, являлся покровителем воинских искусств. Прове, как и Тюр, бог справедливости. Славянская «Affrodis, Venus» Прия (согласно Mater Verborum) могла именоваться у германцев Фреей, так как последняя — «госпожа ванов, диса ванов, Ванадис».
Показательно, что уже современный автор Г. фон Неменьи, описывая культ Тюра у германцев, ссылается на Гельмольда (автора «Славянской хроники», который действительно упоминал имя бога Прове). С зеркальной точностью повторяя архетипическое восприятие Ордерика, он дословно пишет так: «Бога Тюра называли в районе Ольденбурга „Prove“, что значит „проба, испытание“. Ольденбург (Старград) при жизни Гельмольда был ещё славянским» (фон Неменьи, 2005, с. 142). И т. д…
Из вышеперечисленного следует, что исходная традиция индоевропейцев, скорее всего, не знает никаких национальных богов, а знает Единые Мировые Силы, которые каждый народ, вышедший из общей колыбели, впоследствии называет на своём языке и награждает каждую Силу своими эпитетами (Гаврилов, 2004б, с. 18–27; Гаврилов, 2004в, с. 96–102).
Надо думать, что как раз по отношению к этим высшим богам предки-герои выступают как боги младшие, эвгемерические, действующие в рамках этносов.
Такова одна из особенностей мифологического сознания…
«Однако обычно позиция „за“ или „против“ мифа не основана ни на чем другом, как на подобном предрассудке. А именно, все еще доминирует незнание того, чем, собственно, является миф, как случилось, что его природа до сих пор вообще не объяснена. Впрочем, работы исследователей мифа не привлекли особого внимания широкой общественности. Желание же честно отнестись к мифу должно сопровождаться постижением его реальности и рациональности, в которых мифу с такой готовностью отказывают. Быть может, столь любимые сегодня эрзацрелигии, священные учения или политические доктрины являются лишь кривыми отражениями мифа, которые очень мало говорят о нем самом и должны восприниматься и пониматься скорее как синдром его вытеснения. Быть может, мифу вовсе не свойственна та иррациональность и темнота, которая одних отталкивает, а других, наоборот, притягивает.
Не достигнем ли мы тогда соглашения с этой вытесняемой стороной нашего современного мира, соглашения, которое ликвидирует его двойственность и подарит нам новое равновесие? Я никоим образом не высказываюсь здесь, как могут подумать некоторые, в пользу мифа и против нашей современной культуры» (Хюбнер, 1996, с. 2–3).
Мы предлагаем вступать в диалог с мифом и мифологическим мышлением, стремясь постичь их структуру и содержание, которые, как мы полагаем, во многом обладают свойством фрактальности, а следовательно, могут быть поняты на основе единых структурных закономерностей.
Из признания такового единства напрашивается в том числе вывод: странно в духе «квасного патриотизма» утверждать, что славянская молния ярче германской, а русская магия могущественнее скандинавской, что любовь в нашем народе подчиняется законам иным, чем у наших ближних соседей, а небо у нас более обильно дождями, и земля урожайнее, и солнце ярче, и гравитация (тяготение Земли) в рамках стран бывшего СССР какая-то особая, и электричество здесь бегает по проводам не так, как за рубежом… и т. д. Вообще-то само представление о богах как о погодных явлениях неверно.
Это, видимо, относится ко всем пантеонам всех народов.
АРХЕТИПЫ ЮНГА И УНИВЕРСАЛИИ МИФОЛОГИЧЕСКОГО МЫШЛЕНИЯ
Есть заслуживающее пристального внимания представление, что восприятие мира человеком в значительной степени обусловлено влиянием конкретных идеологических детерминант — типологических образов, архетипов. Архетипы — сложные элементы нашей психики, передаваемые по наследству и воспроизводящие глубинные символы, облечённые в мифологическую окраску. Причём каждый архетип может представать в сознании в совершенно разных образах, которые, в частности, зависят от культуры, к которой принадлежит человек, и от его личных представлений об окружающем мире.
Теория архетипов в её современном виде была создана основателем аналитической психологии Карлом Густавом Юнгом и устанавливала связь между индивидуальной психикой и коллективным бессознательным: «Психическая структура это то же самое, что <…> я называю „коллективным бессознательным“. Индивидуальная самость есть часть, или фрагмент, или представитель чего-то, что присутствует во всех живых существах проявлением специфического способа психологического поведения, которое варьируется от вида к виду и является врожденным в каждом из его индивидов. Врожденный способ поведения издавна известен под именем инстинкта, а для врожденного способа психического восприятия объектов я предложил термин архетип (Archetypus)» (Jung, 1958).
К. Г. Юнг стремился найти естественнонаучное понимание архетипов и считал их передаваемым по наследству:
«…Архетипы, чья глубочайшая природа недоступна опыту, являются осадками психической деятельности всей линии предков, накопленным опытом органической жизни вообще, миллион раз повторенным и загустевшим в типах. В этих архетипах, таким образом, представлен весь опыт, имевший место на этой планете с первобытных времен» (Там же).
Из этого следует, что для ветвей, восходящих к общим предкам, должны существовать свои варианты архетипов, которые отражаются в мировосприятии потомков.
Согласно работе К. Г. Юнга «Инстинкт и бессознательное», смысл архетипов могут прояснить типологические образы мифологий, ранних форм культуры. Понять одну из них и пытаются авторы в этой книге. Хотя основатель аналитической психологии для пояснения своей теории архетипов сравнивает их с инстинктами, он в полной мере осознаёт и разницу: