Огнен, опустив Глаза, не промолвил ни слова, и священник, язвительно усмехнувшись, направился к воеводе Гаджу. Встал напротив, сложил руки на посохе.

— Тоже слышал Радула, воевода? О том, что все русы, смерды и бояре, воины великого князя и горожане вправе иметь оружие? Может, и в Болгарии ты желаешь такого? Тогда зачем ждать появления русов в Охриде, раздай сам оружие рабам, а мы посмотрим, что из этого получится. Возможно, кто-то из твоих закупов сам захочет стать боярином вместо тебя, а другой, возомнив себя равным во всем тебе, возжелает твою красавицу-жену? Скажи, ты этого ждешь от союза с язычниками?

Гадж, отвернувшись, промолчал тоже, и священник, торжествуя, огляделся по сторонам.

— Что затихли, бояре и воеводы? Отчего не говорите больше о братьях-русичах? Потому что они — друзья вашим повинникам и простым воинам, а не вам, кметам и боярам. Поэтому в Доростоле у князя Святослава нет ни одного знатного боярина, даже кмет доростольский Ганко покинул город. Зато у киевского князя тысячи болгарских дружинников и толпы черни, которым язычник киевский князь ближе и дороже вас, их бояр-христиан. Сегодня ваши смерды идут против Христа, держателя небесной власти, а против кого они взбунтуются завтра? Против земной власти, против вас, их бояр, воевод, кметов. Рассадник сей заразы на нашей земле — русы. Неужто вы хотите вырыть себе могилу собственными руками? Ответствуйте, бояре и воеводы?

Присутствовавшие безмолвствовали, и священник переместился на середину комнаты, вперил взгляд в самого комита.

— Что молвишь ты, комит Николай? Мы ждем твоего слова, слова нашего комита и доброго христианина. Ответь, что мыслишь о князе Святославе и его русах-язычниках?

Комит недобро прищурил глаза. Сейчас он не думал ни о чем, поскольку все важное и необходимое было передумано не раз прежде и окончательное решение принято задолго до сегодняшнего разговора. Будь его воля, он сию минуту вскочил бы на верного коня, рванул из ножен острый меч и очутился на Дунае под стягом великого князя Святослава рядом с его русичами, перед которыми дрожала хищная Империя и которые несли свободу его Болгарии. Однако что толку от него одного, даже если он прибудет со всеми сыновьями и личной дружиной? Ведь сила комита — в его боярах с их многочисленными дружинами. Именно поэтому не может он сказать сейчас вслух того, о чем так болит душа, что так хочется свершить. Но он никогда не пойдет на поводу у тех, кто начисто забыл о чести Болгарии, а, возможно, никогда о ней и не думал.

Комит поднялся над столом, за которым сидел, оперся ладонями о крышку. Взгляд Николая был неприветлив и тяжел, лоб перерезала глубокая складка.

— Я слышал вас, воеводы Огнен и Гадж. Не пропустил ни слова и из того, что поведали нам боярин Радул и святой отец. Отвечу всем так. Я — славянин, и потому русичи князя Святослава мои браться по крови. Однако я — христианин, и оттого ромеи императора Иоанна Цимисхия мои братья по вере. Те и другие уверяют, что пришли защитить Болгарию и желают ей только добра и счастья, и я не знаю, кому из них больше верить. Посему ответ князю Святославу на его послание пусть даст тот, кто хорошо знает русичей и ромеев, для кого одинаково дороги интересы родной земли и нашей святой христианской веры. Пусть этот человек решит судьбу Охриды.

— О ком говоришь, комит? — сразу насторожился священник. — Кто этот человек, которому ты намерен доверить наши судьбы?

— Он — первосвященник всей Болгарии, се патриарх Дамиан.

— Но он проклят Константинопольским патриархом! — в ужасе воскликнул священник. — Сейчас он, христианин, нашел защиту в Доростоле у язычника киевского князя.

— Да, святой отец, патриарх Дамиан сегодня действительно в Доростоле, — согласился Шишман. — Так заставили его поступить император Иоанн и патриарх Константинопольский, которые смотрят на всех славян как на врагов Империи и хотят уничтожить независимо от того, кто они — христиане или язычники. Оттого патриарх Дамиан призвал честных болгар, свою паству, встать на защиту родных очагов против ромеев, этих подлых убийц и насильников.

Священник открыл рот, чтобы ответить, однако Николай Шишман шагнул к нему из-за стола. Могучими руками оторвал от пола, поднял, отставил, словно вещь, в сторону, к стене. Теперь комит стоял лицом к лицу со своими боярами и воеводами.

— Сейчас мы решаем судьбу не только Охриды, но и всей Болгарии. Давайте забудем обо всем остальном, мелком и суетном по сравнению с этим. Сегодня ночью я отправлю одного из вас с грамотой к патриарху Дамиану, и да будет слово его священно для всех нас.

— Да будет! — хором откликнулись присутствующие.

На широкой доростольской площади были выстроены огромным четырехугольником конные и пешие болгарские воины. Внутри строя, в окружении десятка конных русских дружинников, сидел на лошади великий князь Святослав. Перед ним были брошены на колени несколько связанных болгарских бояр.

— Братья-болгары! — далеко разносился по площади голос князя Святослава. — Вчера вечером вы привели ко мне этих людей, — кивнул он на бояр, — и сказали, дабы я, киевский князь, судил и покарал их. Поэтому хочу знать, что свершили они, в чем провинились. Воевода Стоян, ответь мне.

Стоян, находившийся в первом ряду конной болгарской дружины, выехал из строя.

— Эти люди звали нас, болгар, изменить тебе, великий князь. Они уговаривали нас внезапно ночью напасть на твоих воинов, а когда между нами и русичами началась бы сеча, они собирались отворить ворота Доростола и впустить в него легионы императора Иоанна. Вот почему мы связали их и привели на твой суд, великий князь Святослав. Воздай им по заслугам.

Взгляд киевского князя остановился на лице одного из поверженных на землю.

— Это правда, боярин?

— Я исполнял волю своего кесаря, — угрюмо ответил тот.

— Я спрашиваю, правда ли то, в чем обвиняет тебя воевода Стоян? — нахмурив брови, снова спросил Святослав.

Стоявший на коленях вскинул голову, с неприкрытой ненавистью глянул на князя Святослава.

— Это правда, киевский князь. Ты — мой враг, поэтому я жажду твоей смерти. Жаль, что мой замысел не удался.

— Боярин, коли мы с тобой враги, зачем явился ко мне, а не к императору Иоанну или своему кесарю? Разве я звал тебя или неволил служить мне? Зачем ты клялся быть со мной?

Боярин не ответил, и на лице князя Святослава появилось выражение брезгливости.

— Боярин, я — воин и уважаю всех честных воинов, даже если в каком-то бою от них отвернулось счастье. Однако ты не воин, а змея, готовая исподтишка ужалить в спину. Ты преступил собственную клятву и продал честь, поэтому твою судьбу решит не острый меч, верный друг отважных воинов, и не боевая удача, которую даруют нам боги, а людской суд. Будь готов к нему.

От бессильной злобы лицо связанного свела судорога, он скрипнул зубами.

— Замыслил судить нас, великий князь? — прохрипел он. — От чьего имени? Киева, Руси? Но ты, великий князь Святослав, не на Днепре, а на Дунае, и судить хочешь нас, болгарских бояр, на чьей земле сейчас находишься. Скажи, по какому праву ты, русский князь, собираешься вершить подобное?

Все с той же брезгливостью князь Святослав глянул на изменника, заставил скакуна сделать шаг назад от приблизившегося к нему на коленях бывшего соратника.

— Боярин, я немало прожил, многое видел и еще больше слышал. Однако я никогда не видел русича, стоявшего перед врагом на коленях, ни разу не слышал, чтобы русич когда-либо изменил своей клятве. Я не знаю, как судить вас, поэтому не сделаю этого.

Среди связанных бояр возникло радостное оживление.

— У нас свой кесарь…

— Над нами лишь один судья — небесный….

— С нами Христос…

Заглушая эти выкрики, снова зазвучал суровый голос князя Святослава:

— Рано предались веселью, бояре. Да, я сказал, что не стану судить вас. Это так. Однако не суд кесаря Бориса или вашего небесного Христа ждет вас, поскольку мне, а не им клялись вы всем для вас святым и целовали в том крест. Не им, а мне вы изменили! И все-таки не от имени Руси будут судить вас, и не я, великий киевский князь, сделаю это. Пусть судят вас они, — указал князь Святослав на замершие вокруг него ряды болгарских дружинников, — с кем вы клялись быть до конца и кому изменили так же, как мне и русичам. Пусть они судят вас от имени тысяч мертвых воинов-болгар, что легли с моими русичами под стенами Преславы и Доростола! Услышьте свой приговор от тысяч живых болгарских дружинников, что встанут завтра насмерть с моими полками против имперских легионов! Каким бы приговор ни оказался, я не отменю его. Вот мое последнее слово, бояре!