Тягач уйдет с водораздела, после вертолета с людьми.

Володя сопровождает гусеничный тягач. По ходу, охотится. Готовит запас мяса и рыбы. С Колымы привозили бочками хариус, вяленого чира и сига. Делились вареньями. В декабре добывали лося «из-под лайки». Выезжали на «зимники». Жены наши подруги. Дочки погодки, в один садик водим, в одной группе. Интересно живётся…

Погода — сроки расставит. Сообщит Володя по рации. К стоянке на седловине, распадок проезжий для гусеничного тягача. Имущества мало. Тягач не перегрузим. Володя согласился, стороной не прокатится.

Печка гудела на мороз

Граниты открылись. Громадой подпирали звездное небо. Тесно двоим в зимовье. Без внутреннего потолка можно ходить в рост. Разминуться двум человекам негде. Бревна в стенах сухие, накалились жаром. Людмила раскинулась во сне. Спит напротив. Поверх белого вкладыша. Нары высокие. Нас разделяет стол. Пламя свечи колышется. Маячат на бревнышках стен светлые пятна и тени. Дышится сосновой серой.

Спит Людмила в одних трусиках. Ей душно, она тяжко мается во сне. Рука плетью свисает до прохладного земляного пола. Пробует поймать прохладу земли горстью: сжимает, разжимает, пальцы, обиженно хнычет во сне, замирает. И все повторяется.

Меня тревожат мысли. Близость женщины. «Запахи» женщин непохожие…

Очарование Людмилой. Запахом парного молока…

Зимовье в полумраке от огарка свечи. Алые глазки поддувала мигают. Стоячок печной трубы в дырочках от коррозии. Пламя несется. Светлячки — на стенах, мелькают на лодыжках Людмилы, на голенях, колени подломлены… Непозволительно разрушать красоту отношений мужчины и женщины. Теряется тайна, высовывается рыло банальных, блудных утех. Третью неделю мы вдвоем. И пока, «дров не наломали».

Вспоминаю о тетрадке в рюкзаке.

Письмо жене написалось правдивое. О варенье, которое Людмила наварит из «охты» для дочурки «Шуни». Упомянул о «справке», коль таковая потребуется. Написалось о Людмиле с чувством. И ни слова люблю. Жене…

«Исповедь тетради», захватила необыкновенной, счастливой благодатью. Показалось, жена склонилась над головой со спины, отгородила свисающими волосами свечу. Пламя мигнуло, и огарок загас. Сгорела свеча.

Толкнул ладонью дверь. Темень за порогом. Яркие звезды в далёком космосе. После выхлопа жара, в проем двери в зимовье заструилась ночная прохлада. В ногах под столом, под нарами. Сделала прохлада круг, лизнула женскую грудь.

Людмила прикрылась ладошками. Поджала локотки.

Укрепил в подставке высокую свечу. Затворил дверь. Дрова в печке сгорели, и жар от железа увял. Положил пару полешек. От алых пятнышек в дырочках дверной заслонки, в зимовье живее.

Людмила спит без ничего, в одних трусиках, не прикрываясь простынкой. Выгибается при вздохе. Не познавшие материнства титёшки, округло буреют торчащими сосками.… Однажды, она обмывалась в палатке, горячей водой из тазика. Я случайно вернулся из похода к гранитам. Видел ее всю. Хмыкнул и вышел. После чего, она укладывалась в свой спальный мешок запросто в одних трусиках. Ходила в просторной палатке нагишом, накинув мужскую рубашку «жениха», распашкой до третьей пуговицы. Дразнила упругими яблоками грудей, краем открытого ворота.

Палатки ставил всегда устойчиво. Собирал каркас из жердей. Скреплял гвоздями. Натягивал брезент. Жена — геофизик. Постоянно рядом, обмываться от пота женщине необходимо. Молодость живется в тайге. Палатка — дом. Ставил всегда крепкий стол из жердей, для «чертежной доски». Печку устанавливал на гравийной основе из ручья, чтобы мох не обугливался. Горелым не воняло. Настилал полы из тесаного накатника, мыться удобно. Сам купался в горных реках.

И, не шутя, сердился на Людмилу: знал, чем могли такие «помывки» закончиться.…Любила плескаться теплой водой Людмила, после маршрутов.

— Не искушай во мне зверя… — требовал.

Мне нравилась Людмила. Любовался ее молодостью. Восхищался природой тела. Не в женской власти, что-то изменять…

— Привыкла к вам, как к брату, — дразнилась она, не остерегаясь греха.

— И не стыдно?!

— Не стыдно…

Людмила доверяла.

«Ядрёная девка. Кровь с молоком…»

Гнал мыслишки беспощадно.

Себе изменять — не закон.

От написания письма, устал. Перенапрягся. Выбрался на воздух.

Над головой необъятный звездный космос. Долина Иньяли широка. Гигантская рогатка. Слияние рек двух водоразделов.

Огненный столб выметывался из трубы кинжальным оранжевым пламенем. Далеко на воздухе рассыпаются, гаснут искры. Тяга в трубе «на мороз». Воздух прозрачен. Искрятся звезды.

Над кромкой далекого водораздела, вспыхивают зарницы.

Ослепительным ртутным свечением!

И в какой-то момент, будто кто невидимый и сильный рукой, раскинул рыбацкую «небесную сетку»! Полярное сияние! Для северо-востока Якутии редкое явление.

И начала эта сетка волноваться светло-зелеными крупными ячеями. Звезды, лесными светлячками, рассыпались…

Бросился в зимовье и подгреб Людмилу. От сна тяжелая и безвольная, она не понимала, чего от нее хотят.

Повел за порог. На улице подхватил на руки.

Полярное сияние безмерное и высокое. От горизонта до горизонта обвода неба. Судорожно светится немым, зеленым переливчатым светом.

— Полярное сияние! Люда?!

Больно стиснул.

Людмила, казалось, не проснулась.

Близко поджалась упругой грудью к подбородку. Молочный сосок попал в губы.

Она прошептала:

— Не на.…Да.… Не на.…Да.… На-да.… Да…

Небесный Ловец, споря перебирал светящийся невод руками. Уводил подкрылки сетки к водоразделу.

Доменное зарево за водоразделом, изливалось, будто лава из жерла вулкана. Звезды мельтешили сверкающими махотками в зеленой сетке сияния. Мелькали юркими рыбками. И-и-и! — выскользнули, рассыпались на прежние точки.

Судороги Полярного сияния ослабели и постепенно угасли. Затаилось и космическое пространство в искристой росе звезд. Бездонное, как тёмное отражение водоёма. Бездонное, и все объемлющее…Людмила попросилась с рук.

— Ах! — выдохнула, — Все проходит…

Рассвет близок. Мы не спим. Людмила в спортивных шортах «хаки», в рубашке в накидку, хозяйничает. Замешивает в кастрюльке на воде затируху из муки и яичного порошка. Потом она печет лепешки в кипящем подсолнечном масле, в раскаленной чугунной сковородке. Дверь из зимовья распахнута.

Я вспоминаю о письме жене.

— Послушаешь?

— Письмо?! Вашей жене.

— О тебе.…О нас.

Она вытирает руки грубой ширинкой. Укрывает ею стопку лепешек в остывшей сковородке. Из чайника дополняет мою кружку.

— Теперь, можно. Слушаю…

Людмила, волновалась.

Получилось, честное письмо.

— Это же, рассказ?!

— Не подумал, как-то…

Дровишек в печь не подкладываю. Тепла от стен хватает. Людмила дремлет, прикрыв глаза тыльной стороной кисти. К шортам «хаки» — ко сну, натянула белую тесную футболку. После прослушивания моего «рассказа жене», в Людмиле пропала игристость молодости. Она увидела себя моими глазами.

«Зверь не дремал» и в юной женщине…

Дверь распахнута. Пишу в общую тетрадь. Пламя свечи дергается. Ручка подрагивает в пальцах. Спешу закрепить впечатления от Полярного сияния. И …не умею.

Нервничаю. Психанув, кидаю ручку. За порогом синеет. Видятся за полянкой острова. Вышагиваю за порог. Даю волю телу, разламываю сутулость зимовья.

Мрак ночи растворился в бледной синьке рассвета. Земля! Как при Сотворении Мира! Девственная и прекрасная! Солнце за горизонтом еще глубоко. Пики гранитных гор освещены зарей за хребтом. Отчего горные вершины в тени, на фоне обвода просторного и чистого неба.

На жухлой траве вокруг зимовья, в островах на черных листьях, галечное русло — посыпаны белой солью изморозью! Травы седые?! Паром дышится! Воздух обжигает грудь морозностью. Рослая болотная осока — зеленым инеем опушилась! Прочный ледок сковал лужицу, окольцевал кочки: упал, настоящий заморозок!