2 января 1925/20 декабря 1924.

Любимый, дорогой друг – сестра! Не удивляйся, если письмо это получишь позже Праздников. Мы до сих пор были уверены, что у вас по-старому все идет, и только сегодня из газет узнали, что праздники были по новому стилю [123]. Вот почему все наши поздравления на родину придут так не вовремя. А здешняя православная церковь живёт по старому стилю. Ничего не разберешь! Это – предисловие, а теперь дай обнять тебя с нежностью тем большей, чем дальше ты от меня. Дай посмотреть в глаза и увидеть в них то, что мне так дорого в тебе, – духовное горение твое, вечную неутоленность духа твоего. Из письма твоего последнего слышу, как жаждет он выси горней, с какой тоской припадает к долу… Но, родной мой, таков путь восхождения: шаг вперед искупается мукой недвижности, пустынности. О, как стыдно мне сейчас перед тобой! Я только что вернулась из церкви (Vкpres [124]). Ты знаешь: от счастья, переполнявшего всю меня, я не могла молиться! Но если б ты знала, какой ценой куплено это счастье! Два месяца муки. Родная, будь ты здесь – ты знала бы все. Ты единственная, которой могла бы я сказать все до конца. И это потому, что ты бы все поняла так, как понимаю и я. Верю, что раньше или позже – узнаешь. Верю в нашу встречу несмотря ни на что. А пока знай только, что Лидия твоя не знает, как и чем возблагодарить Бога и Пречистую Мать Его за безмерную милость, ниспосланную ей на пути ея…

Как много нужно сказать! Ты любишь детали… Ну вот… Представь себе: живем мы в небольшой уютной вилле, довольно уединенно. Пока ещё бывают лишь поодиночке, по два, по три… Но с будущей недели хотим собирать для бесед (вроде московских) [125]. Конечно, не больше 10 человек, т. к. квартира не московская… Я веду жизнь полумонашескую. В Церкви почти каждый день, частое причастье, исповедь. Бог послал мне здесь духовника, кот‹орый› дает мне очень много, ведет дальше. Это – польский священник – мистик, философ, работающий в Nationale Bibliotheque над философ‹cкой› книгой. Он говорит по-русски. Я узнала его благодаря жене покойного Leon Bloy [126]. Она – его духовная дочь. С ней мы дружны; она – большое, мудрое дитя… О. Августин [127] – весь горение… Соединение силы с тонкостью и нежностью души. Эти два человека много дают мне. Есть ещё новые связи, но тем даю больше я, я для них – духовное питание. Недавно был здесь проездом из Англии о. Сергий [128]… Он показался мне каким-то напряженным и духовно скованным. Это впечатление и других. Мне с ним душно было. Ожидала другого. Что читаю? Все эти месяцы жила с Leon Bloy. Теперь почти все перечитала и взялась за Ruysbrock’a [129]. Но о. Августин находит большие пробелы в моем литургическом образовании. Дает мне в этой области много интересного… От о. Владимира получаю вести. Ждала его приезда к Празднику, но, видимо, он не приедет. Судьба моих сестер меня не тревожит [130]; они жаждали подвига и удостоились его. Им можно лишь завидовать. Говорю это, т. к. знаю, как они принимают крест царственного пути своего. Родной мой! Как ты недостаешь мне! Как нужна мне особенно теперь нежная, чуткая, трепетная душа твоя! Как мучит меня твое одиночество, твоя оторванность от всего самого дорогого тебе! Но верь, только страданием восходим мы к блаженству. Эти два года пустынножитничества моего в Берлине выстрадали мне то, от чего теперь так безмерно счастлива я!… Поручаю тебя Пречистой Матери нашей, Покрову Ея белому. Она – путь наш к Нему, к Небу, к блаженству запредельному. Горячо, нежно, любовно обнимаю, крещу. Твоя здесь и там Лидия. От всех моих всем твоим сердечный привет и поздравления. Журналы пришлем непременно. О. Сергий восхвалял Адю. Я ей напишу. Одно из писем моих, очевидно, пропало.

24 июля ‹1925.› [131]

Друг любимый, в эти дни скорби твоей так близка ты мне, так хотела бы окружить тебя лаской и заботой! Не верю в пространство, не верю во время, разделяющие нас. Знаю, что все это химера греховная. Но пока мы здесь, химера эта – тяжка. Наша Адя уже не знает её. Она, легкая и светлая, издалека видит нас, хочет сказать многое, многое нам недоступное и непонятное, но химера отделяет и её от нас, и лишь молитвы наши и ея сливают нас, уничтожая все преграды… Вот что хочу сказать прежде всего. А теперь буду просить тебя, родная, когда сможешь, скажи мне все о последних днях нашей Ади… Последние строки ея ко мне звучали такой лаской, и мне так больно, что не успела ответить на слова ея. Утешаю себя тем, что она и без слов моих знала, как мы близки несмотря на все годы разлуки… Я молюсь о ней всегда и всегда молилась – вот эта связь, и она чувствовала её, как чувствуешь, знаю, и ты и все, о ком молитва моя ежедневная… Я пишу тебе с берегов океана, куда приехала на неделю раньше, чем Ни и сестра. Здесь будем август и 1/2 сентября. Не писала тебе так давно, т. к. не знала, где ты, и была уверена, что письмо до тебя не дойдет… Как хорошо, что Адя ушла из своего дома, а не из чужого Симферополя… [132] Но для тебя какая пустота будет в этом ея доме!… Я знаю твое отношение к смерти, твое радостное приятие тайны ея, но разлука ранит больно, больно, дитя мое, и потому в эти дни я так хотела бы не отходить от тебя… Вот что: ежедневно в 12 ч. я читаю Angelus [133]. Читай вместе со мной, и мы будем в минуты эти вместе, мы сольемся в молитве. Посылаю тебе… Здесь мне хорошо. Церковь старая и великий океан, тишина и уединение… Господь слишком милостив ко мне. Дает мне так незаслуженно много! Эта зима была для меня одним из этапов духовных пути моего… Но об этом писать, друг любимый, – слов нет. Скажу одно: все больше и больше чувствую Руку, ведущую меня куда и как нужно… Да будет Воля Твоя! С бесконечной нежностью обнимаю тебя, сестра и друг любимый! Да хранит тебя Св. Сердце, раненное любовью. Твоя Лидия. Привет всем твоим. Ни писал тебе на днях большое письмо, но боюсь, что оно не дойдет. Он не знал о перемене тарифа на марки и мало наклеил. Знай, что он писал много, и очень жаль, если не получишь.

София Парнок, переписка с Е.К. Герцык

Источник De Visu. 1994. №5/6

София Парнок (по рождению София Яковлевна Парнох, 1885-1933) – русский поэт эпохи Серебряного века и советского времени, литературный критик (печаталась под псевдонимом Андрей Полянин), переводчик и либреттист.

Начав литературную деятельность в 1906 году, С. Парнок до конца своих дней сохранила своеобразие поэтического стиля. Она первая в русской поэзии воспевала сафическую любовь. Её лирическая героиня – женщина, свободно и откровенно выражающая свои чувства, живущая миром собственной души. её стихи они передают ход раздумий на протяжении всей жизни, историю её любви и духовного роста.

Творчество русской «Сафо с улицы Тверская-Ямская» не вписывалось ни в эстетические нормы дореволюционной литературы, ни в рамки коммунистической морали. И, несмотря на то, что её вклад в русскую поэзию ХХ века был поистине единственным в своем роде, её имя долгое время было неизвестно широкой публике и практически всеми забыто. И до настоящего времени наиболее известным фактом её биографии остаются её отношения с Мариной Цветаевой в 1914-16 гг.