У него был племянник Савиньян, неприятный шалун, к которому он относился совершенно безучастно. К тому же у него было предубеждение против своего брата, который несколько раз терпел неудачу в делах и которого он неоднократно выручал, чтобы спасти честь своего имени. Жена его, обладая добрым сердцем вместе с большим умом, не осуждала родственников и часто помогала им, делая это отчасти с той целью, что и муж. Но Мишель чувствовал себя оскорбленным, видя, что его ближние относятся легко к богатству, приобретенному с таким трудом его женой.
Вследствие этого недовольство против Деваренов другой линии мало–помалу росло. Всякий раз при встрече с братом, приходившим в сопровождении Савиньяна, он показывал к нему великое равнодушие, втайне завидуя, что тот был отцом.
К чему, казалось ему, дан был сын такому неспособному человеку, которому не удавалось ни одно из его предприятий и который не мог жить без посторонней помощи? У него же, Мишеля, уже называемого теперь Девареном–богачом, детей не было. Разве это справедливо? Но есть ли справедливость на этом свете?
В первый же раз, когда жена, видя его скучное лицо, спросила его о причине этого, он откровенно высказал ей свои мысли и огорчения. Но он был так жестоко отвергнут своей женой, в сердце которой в одну минуту явилось страшное беспокойство, тотчас же подавленное, что более уже не осмеливался возвращаться к этому предмету. Он страдал молча, но уже страдал не один. Как река, вышедшая из берегов, распространяясь по долине, заливает ее, так и чувство материнства, так долго заглушенное заботами о делах, охватило внезапно госпожу Деварен. Будучи сильной и стойкой, она боролась и не хотела признать себя побежденной. Между тем она сделалась грустной. Ее голос звучал не так звонко в бюро, когда она отдавала приказания. Ее стойкая натура как будто ослабела. Теперь она осматривалась вокруг себя, видела, что ее благосостояние было упрочено посредством непрерывного труда, большое уважение достигнуто посредством непоколебимой честности. Она достигла цели, которую наметила в своих честолюбивых мечтах, и перед ней как бы открылся рай. Действительно, был рай, но недоставало ангела: не было дитяти.
С этого дня в женщине этой началась перемена, незаметная для посторонних, но легко понятная окружавшим ее. Она сделалась благотворительницей и давала значительные суммы преимущественно на детские приюты. Когда же монахи, заведующие этими учреждениями, польщенные ее щедростью, приходили к ней, прося принять участие в их заседаниях и комитетах, то она сердилась, спрашивая, не смеются ли над ней? Неужели эти ребята могли ее интересовать? Разве у нее мало было забот? Она давала столько, сколько хотела. Не следовало просить более. На самом же деле, она чувствовала себя слабой и смущенной в присутствии детей и боролась усиленно, чувствуя себя удрученной при своей обычной твердости. В глубине же сердца слышался сильный и незнакомый голос, и близок был тот час, когда поток всех ее горестей готов был вылиться и распространиться.
Она вовсе не любила племянника Савиньяна, а всю свою любовь обращала на сына одной из их прежних соседок с улицы Neuve—Coquenard, мелкой торговки, которая не умела нажить себе богатства, а продолжала скромно торговать бумагой и иголками в своем квартале. Торговка, мать Делярю, как ее звали, осталась вдовой через год после замужества. Пьер, ее сын, поступил в булочную, колыбель богатства Деваренов. По воскресеньям госпожа Деварен давала ему пряник и забавлялась болтовней ребенка. Оставив Вивьенскую улицу, она не упустила его из виду. Пьер поступил в начальную школу в квартале и не отставал, благодаря своему не по летам развитому уму и особенному прилежанию, а был первым в классе. Мальчик вышел из школы с наградой, полученной на конкурсе от города, и поступил в Шапталь. Прилежный к работе, он имел надежду сам составить себе положение и ничем не обязываться своей семье. Госпожа Деварен сильно интересовалась им, находя поразительное сходство между этой натурой, строгой к работе, и своей. Заранее обдумывая будущее Пьера, она уже видела его поступившим в Политехническую школу и кончившим в ней первым учеником. Молодому человеку предоставлен был выбор между горным инженером, путей сообщения или морским. В то время, когда он колебался в выборе, явилась госпожа Деварен и предложила ему войти в ее дом в качестве участника, обещая горы золота. Со своими необыкновенными способностями он не замедлил бы дать новый толчок делам дома: он усовершенствовал бы машины и этим устранил бы всякую конкуренцию. Это был ее чудный, счастливый сон, в котором Пьер был ее настоящим сыном. Ее дом сделался его домом. Она вполне обладала им. Но вдруг тучка налетела на это призрачное счастье. Мать, мелкая торговка, гордая своим сыном, да разве позволила бы она посторонней обладать им ради ее выгоды? О, если бы Пьер был сиротой! Но нельзя было взять сына от матери. Госпожа Деварен укрощала свое сильно разыгравшееся воображение. С грустью она отказывалась от обладания ребенком, который не принадлежал ей.
Сердце этой женщины, достигшей 35 лет, сохранилось совсем юным при трудной работе, но было глубоко измучено глухой тревогой, которую она старалась сдерживать, но напрасно. Она скрывала все, особенно от своего мужа, жалоб и болтовни которого она боялась. Если бы она хоть однажды показала свою слабость, он ежедневно надоедал бы ей своими жалобами. Между тем совсем непредвиденный случай заставил ее высказаться Мишелю.
Пришла зима, наступил декабрь, а с ним холода и снега. Погода в этом году была отвратительная, движение по улицам становилось почти невозможным, и дела были почти приостановлены на некоторое время. Госпожа Деварен рано возвращалась из бюро домой, и супруги проводили вечера наедине. Они сидели у камина друг против друга, чувствуя в комнате приятную теплоту. Густой абажур заставлял падать свет от лампы на стол, уставленный ценными вещами. Темный потолок время от времени неясно освещался мерцанием от камина, от которого блестела и позолота карнизов. Сидя в глубоких креслах, оба супруга, не говоря ни слова, лелеяли свою любимую мечту. Госпожа Деварен видела возле себя беленькую, маленькую, розовую девочку, которая ступала по ковру не совсем уверенными шагами. Она слышала ее слова. Она понимала ее лепет, понятный только для матери. Между тем наступило время спать. Дитя с отяжелевшими веками склонило свою белокурую головку к ней на плечо. Госпожа Деварен взяла ее к себе на руки, тихонько раздела, целуя ее голенькие, пухленькие, свеженькие ручки. Это было чудное наслаждение, которое приятно волновало сердце. Она видела колыбель, она не сводила глаз с малютки. Госпожа Деварен знала хорошо, что эта картина один обман, но для нее было все равно: она хотела видеть это долго, наслаждаясь вполне, чтобы заставить себя забыть скучную действительность. Голос Мишеля прервал ее размышления:
— Жена, — сказал он, — сегодня рождественская ночь. Хотя мы и вдвоем только, но поставила бы ты свою туфлю в камин.
Госпожа Деварен взволновалась. Ее глаза обратились к очагу, в котором потухал огонь, и она увидела мельком, в продолжение секунды, маленький башмачок дитяти, которого она любила в своих мечтах. Затем видение исчезло, и перед нею не было более ничего, кроме пустого очага. Острая боль терзала ее наболевшее сердце, рыдания подступили к горлу, и две слезы медленно покатились по ее щекам. Мишель, весь бледный, молча смотрел на нее. Он протянул ей руку.
— Не правда ли, ты думала о нем? — сказал он дрожащим голосом.
Госпожа Деварен молча кивнула головой. Не говоря ни слова, оба супруга, рыдая, упали в объятия друг друга.
С этих пор они не скрывали ничего друг от друга, а делились своими огорчениями. Госпожа Деварен вознаграждала себя за свое долгое молчание полным признанием, и Мишель только теперь узнал до мельчайших подробностей истинную, глубокую душу своей супруги. Эта женщина, такая твердая, такая настойчивая, была как будто надломлена. Энергия ее ослабла. Она не знала до тех пор ни уныния, ни утомления, а теперь работа ее утомляла, и она не ходила более в бюро и даже совсем хотела удалиться от дела. Ее манила деревня. Она думала: не были ли они уже настолько богаты, чтобы при своих нетребовательных вкусах ограничиться имеющимися средствами? Действительно, ни в чем не нуждаясь, они удалились бы в какое–нибудь прекрасное имение в окрестностях Парижа и жили бы там. Зачем трудиться, если у них не было ребенка? Мишель соглашался с такими доводами. Давно уже он желал покоя и часто опасался, как бы честолюбие его жены не увлекло их слишком далеко. Теперь жена уже сама хотела спокойствия, а это было вполне согласно с его желаниями.