Мы, хоть и медленно, но отступаем. Уже артиллерийские батареи переправились через Волгу и заняли позиции на левом берегу, вернее, на островах начинающейся здесь Волго-Ахтубинской поймы. Известно, что были возражения на сей счет, ибо это могло расцениваться как нарушение приказа «Ни шагу назад!» Но такое, смелое в той обстановке решение командования 62-й армии, оборонявшей Сталинград, как показала практика, было правильным. С левого берега артиллерия действовала почти беспрепятственно. Да и с доставкой боеприпасов было значительно проще. Наблюдательные же пункты в основном оставались на правом берегу в расположении пехоты. Лишь некоторые, по существу дополнявшие их, были и на левом берегу, откуда открывался лучший обзор. Связь между берегами осуществлялась как по радио, так и по телефону. Как ни странно, но обычный телефонный провод, проложенный в воде, некоторое время исправно служит. Никаких замыканий, утечек тока не происходит. У нас был принят «вахтенный» метод. Дежурная «бригада» для управления огнем и для связи с пехотой направлялась на правый берег на 10–12 дней. Затем ее, иногда поредевшую, сменяла следующая. Переправляться приходилось только ночью, ибо немцы уже позанимали все господствующие высоты в городе. Волга просматривалась как на ладони.

Сталинградская переправа! Это большое испытание. Ходили шустрые бронекатера Волжской флотилии. Немцы и ночью старались не давать свободно плавать. Причалы были заранее пристреляны и по ним периодически открывался огонь. Когда луна, а облаков, помните у Некрасова, практически не было, видно было неплохо. Под вечер же немцы специально поджигали, обстреливая, что-нибудь на левом берегу. На фоне отблесков пожарищ катера на воде можно было легко заметить. Мы, «пассажиры», располагались на верхней палубе и чувствовали себя неуютно. Укрытия никакого. А мины, ударяясь о воду, рвались неподалеку. Раненые тем же катером возвращались обратно.

Когда противник подошел совсем близко к берегу, наш командный пункт расположился на крутом обрыве над Волгой, невдалеке от Мамаева Кургана. Он служил практически только для связи с пехотой, командные пункты которой находились рядом. Немецкие позиции отсюда не просматривались. Но и немцы нас не видели. Более того, немецкие снаряды и мины вообще нас не доставали. Они пролетали над нами и попадали на кромку берега или в воду. Зато приходилось опасаться своих же. По-видимому, не всегда учитывали как следует превышение правого берега над левым и снаряды, не долетая до цели, утыкались в наш откос, как пули в тире. Кто особенно досаждал, так это наши «катюши» — самого малого калибра (и малой дальности стрельбы), на танкетках. Разброс стрельбы у них большой. Часть снарядов попадала в воду, часть — на плато, к немцам. Но, как представляется, больше всего прилетало к нам, на склон. Сколько ни докладывали по инстанции, все безрезультатно — стрельба периодически возобновлялась. Бомбили же в основном немецкие пикирующие бомбардировщики, которые заходили со стороны Волги. Много бомб попадало в реку. По звуку можно было различить когда бомбы рвутся в воде, а когда на суше. Один раз немцы, по-видимому, уже намеренно использовали особо мощные бомбы, которые они сбрасывали вдоль кромки обрыва. Наш пункт, как и другие, расположенные в середине склона, не пострадал. В основном жертвы были не от прямых попаданий, а из-за того, что обрушивались многотонные массы земли с края обрыва на находившиеся в самом низу блиндажи. Здесь ранее располагался штаб армии. Когда он перебрался на левый берег, там разместились командные пункты полков и дивизий. Блиндажи были добротные, хорошо укреплены, и люди считали себя практически неуязвимыми. Но… их завалило настолько, что далеко не всех удалось откопать. Нужна была мощная техника, которую неоткуда было взять. Да и толком неизвестно было, где именно копать. Так и остались заживо погребенные люди в этих неожиданно образовавшихся братских могилах.

Теплую пищу привозили, когда уже стемнеет. Это было вдвойне радостно. Дожили до вечера, а впереди спокойная ночь. Немец ночью не воюет, если только его не вынудят. Под нами вдоль берега проходила железнодорожная ветка и разведчики обнаружили на ней вагон с названным так нами сухим спиртом. Что это было на самом деле, — не знаю. Изобретательные умельцы быстро сообразили, как его использовать. Если кусок этого вещества поместить в тряпочку и сильно сжать, то выдавливается бурая жидкость, по запаху и воздействию на «потребителя» вполне соответствующая обычному спирту. Запасы ее были для нас неограниченными. Никто не отравился. Я думаю, это даже оказалось полезным. Вечером — разрядка, расслабление после напряженного дня. Мы были молоды, здоровы и, приняв хорошую, но не чрезмерную, дозу и не думая о завтрашнем, засыпали крепким сном, чтобы наутро проснуться посвежевшими, готовыми к очередным испытаниям. И никаких стрессов, мы о них даже и не слышали! Стрессы, видимо, оставались в тылу. До нас они не доходили.

Прошел слух, что немцы начинают применять отравляющие вещества. Это казалось правдоподобным, потому что другим способом «выкурить» нас отсюда было почти невозможно. Естественно, сразу же подумали о противогазах. Но на всю нашу «вахту» оказался один единственный противогаз — у самого добросовестного, пожилого связиста. Все остальные свои уже давно побросали. Что прикажете делать — дышать всем по очереди? К счастью, слух не подтвердился. Вероятно, где-то от усиленного обстрела обычными снарядами или минами скопилось много удушливого порохового дыма. Вот и приняли за газовую атаку. Такое случалось и раньше.

Сменивший меня на дежурстве один из моих друзей, командир батареи Глуховской, рассказал потом о происшедшем на его глазах диком случае. Рядом с нами находился поврежденный экскаватор, ковш которого возвышался над краем обрыва. И вот какому-то вновь прибывшему артиллерийскому начальнику взбрело в голову, что, он может служить в качестве НП. Заставил залезть туда, как тот не упирался, своего наблюдателя. Прекрасная мишень для находящихся совсем рядом немцев. С тревогой все следили за ним. Меньше, чем через час, его уже не было в живых. Известно, что в первую мировую войну чем-то проштрафившихся солдат в наказание заставляли стоять на бруствере окопа на глазах у противника. Получилось нечто подобное. Только тот, бедняга, ни в чем не был повинен.

С тяжелейшей малярией на несколько дней я оказался в санчасти на левом берегу. Приехала развлекать нас концертная бригада. Как все относительно! Для нас это глубокий тыл, для них — чуть ли не самая, что ни есть, передовая. Самолеты кружат, дымы Сталинграда перед глазами. Мы — все внимание. Бедная певица, то и дело озабоченно поглядывая в небо, запнулась на первом же куплете. Простодушно призналась: «Я так боюсь самолетов». В ответ — не очень уверенное: «Это наши!» Не знаю поверила ли она или нет, но все же сумела собраться и исполнить свой репертуар до конца. Для нее, несомненно, это был подвиг.

В начале ноября нас неожиданно отозвали из Сталинграда. Мы не могли понять, в чем дело. Как же можно ослаблять такой важнейший участок? Когда очутились довольно далеко к югу, перед позицией, занятой румынскими войсками, решили, что здесь будет отвлекающий удар. Наверное, таким способом хотят ослабить давление на наших в городе. Наступление началось 20 ноября (на день позже, чем на севере). Довольно легко прорвали оборону. Румыны почти не сопротивлялись и чуть ли не строем отправлялись в плен. Только одна зенитная батарея с немецким персоналом, расположенная на высотке за обратным скатом, отчаянно отстреливалась. Было подбито несколько наших танков. Но вот и она смолкла. Путь вперед открыт. К вечеру добрались до какой-то деревушки, где и заночевали. Здесь же оказалось уже сдавшееся, но не взятое по-настоящему еще в плен, какое-то небольшое румынское подразделение. В доме, где мы разместились, появился румынский офицер и начал что-то говорить, перемежая румынские и немецкие слова с отдельными русскими. Сначала никак не могли понять в чем дело. Потом разобрались — он всего лишь просит разрешения переночевать его людям у нас во дворе в сарайчике. Уже было довольно холодно. Он получил разрешение, после чего долго нас благодарил. Подумалось, как легко и просто устанавливаются человеческие отношения между вчерашними смертельными врагами.