Сразу же, как только мы с этим справились, начался дождь. Ну, надо же такому случиться! Всего несколько минут назад над нами было ясное, лазурно-голубое небо, ни малейшего облачка в виду, — а сейчас идет дождь. Какой там идет, — он льет, хлещет как из ведра, стоит стеной, и мрачные тучи со всех концов Вселенной собрались прямо над нашим садом.

В неимоверной спешке мы посрывали белье с веревок, затащили его обратно в дом и свалили в одну огромную кучу в ванной комнате с помощью стремянки, поскольку гора белья достигала потолка. Затем, изнуренные, мы схватились за газеты. Прогноз погоды на сегодня гласил: "В утренние часы небольшая облачность, которая к полудню полностью рассеется". При этом твердо гарантировалось, что гроза и дождь не предвидятся еще по меньшей мере три дня. Нас, однако, уже было не обмануть. Но пока снаружи моросил дождь, внутри начался процесс брожения нашего белья, сложенного в ванной. К вечеру во всем доме пахло сивухой и кладбищем. Тут и там на стенах проступали пятна зеленой плесени и даже грибы.

"Так дальше не пойдет, — изрекла самая лучшая из всех жен. — Белье необходимо высушить прежде, чем оно полностью истлеет".

Мы протянули шнур по всей гостиной комнате. Он начинался с оконной задвижки, шел далее вдоль двери в спальню, затем возвращался и подтягивался к люстре, скользил вверх над картиной к венецианскому настенному зеркалу, огибал книжный шкаф, затем резко сворачивал влево и заканчивался на противоположном окне. Вывешенное на него белье местами висело так тесно, что мы могли передвигаться там только ползком, причем при ускорении приходилось опасаться также столкновения с установленными нами сушильными приборами (карбидными лампами, горящими спиртовками и т. д.). Но и летучие мыши, как утверждала моя милая теща, тем не менее, легко смогли бы найти дорогу среди вывешенного белья, поскольку располагали чудесным даром ориентирования, этаким врожденным радаром, что давало им возможность предчувствовать встречные вещи в полете. Поскольку я вовсе не был летучей мышью, то нашел в рассуждениях тещи мало интересного и удалился.

Примерно в четыре часа пополудни дом сотряс жуткий грохот. Гостиная являла собой картину невообразимого хаоса. Шнур оборвался под тяжестью вывешенного, и все белье оказалось на полу. По счастью, оно было еще достаточно мокрым, чтобы потушить горящие сушильные приборы.

Самая лучшая из всех жен проявила себя лучше, чем некоторые.

— С этим мы в момент справимся, — сказала она, героически сжав губы.

И мы справились с этим, но не в момент, а часа за два. Объединенными силами, включая тещину, мы разложили, растолкали и развешали белье по всем столам, стульям, оконным ручкам и висящим светильникам. Только когда на полу освободилось немного места, мы смогли пробиться друг к другу. Мы лежали, с трудом переводя в тишине дыхание, когда в дверь постучали. Теща подползла к окну и выглянула наружу.

— Там доктор Зельманович, — прошептала она. — Председатель верховного суда. С супругой.

Мы оцепенели от ужаса и смущения. Доктор Зельманович посещал нас в среднем раз в пять лет, и расценивал это как особую честь, которую только в состоянии оказать человек. В гостиной, которая была завалена многослойной кучей белья, оказанную честь выразить было невозможно. Первой спохватилась самая лучшая из всех жен. "Быстро все вещи наружу! Мама мне поможет. А ты задержи их в дверях как можно дольше". Поскольку я единственный писатель в семье, вследствие чего считаюсь находчивым врунишкой, само собой разумеется, что такое задание было дано именно мне. Я открыл дверь, поприветствовал верховного судью с супругой столь же сердечно, как и многословно, пригласил их в прихожую активной жестикуляцией и изысканными стилистическими оборотами, разговаривая как можно более громким голосом, чтобы покрыть шорохи от переноски белья, раздающиеся внутри дома.

Спустя некоторое время г-жа Зельманович выразила пожелание присесть. К счастью, я как раз в это время услышал покашливание моей жены, что было условным знаком, означающим, что наши гости могут пройти дальше. Мы сели в наспех восстановленной гостиной, и пока моя теща торопливо осведомлялась, что пожелают гости — чай, кофе или какао, — жена вкратце прошептала мне на ухо, что она перетащила белье в соседнюю комнату, поскольку не могла знать, хватит ли времени, но главное, что вещи убрали. Не сказать, чтобы наша беседа с гостями была оживленной. Скорее, царила тишина, которая внезапно была нарушена необычным шорохом. Шорох не прекращался. Как можно было предположить, он шел от зубов г-жи Зельманович, которые стучали.

"В этой комнате дов-в-в-в-вольно прохладно", — с трудом выдавила она и поднялась. На нижней части ее одежды было заметно большое темное пятно, которое к верху становилось светлее. Также и все прочие, находящиеся в комнате, стали испытывать легкую дрожь. Я и сам не был исключением.

"Что-то в вашем доме необычно сыро" — заметил доктор Зельманович и несколько раз чихнул.

Но пока я собирался ему возразить, произошло нечто страшное: из соседней комнаты темным, но широким ручейком потекла вода, — прямо под ковер. Доктор Зельманович, один из самых выдающихся правоведов нашей страны, встал, чтобы попрощаться. Его жена, как я уже заметил, встала еще раньше.

"Побудьте же еще немного, — пролепетала самая лучшая из всех жен и зашлепала к двери, чтобы остановить гостей. Но они не остались. Они ушли. Они ушли не попрощавшись. Полагаю, что свое среднестатистическое посещение один раз в пять лет они постараются уменьшить еще больше. Мы же, оставшиеся, бросились на борьбу с надвигающимся потоком и с помощью баррикад из мебели понемногу ввели его в берега. А как еще мы могли его победить?

И вот тут-то мне пришла в голову спасительная мысль. Я приносил из соседней комнаты охапки белья, собирал ими напирающую воду, выносил эти полностью напитанные водой тряпки в сад и развешивал их под непрекращающимся дождем на протянутые там веревки, провода и кабели. Рано или поздно дождь все равно прекратится и солнце выйдет из туч. Тогда белье высохнет. И тогда мы сможем его спокойно снять и сжечь.

Погладить — это только сказать легко

Во вторник пополудни наш утюг занемог, а вскорости скончался совсем. Поскольку все предметы домашнего обихода, хотя бы отдаленно имеющие отношение к электричеству, входили в область моей ответственности, я направился в ближайший магазин электротоваров. Хозяин обслуживал меня лично. Он приволок гору утюгов всех цветов радуги. При этом он с патриотической гордостью заверил меня, что имеет дело только с отечественной продукцией, поскольку она надежнее в использовании и при этом гораздо доступнее, чем все это импортное барахло. Я выбрал себе один ярко-красный, отливающий киноварью, утюг и поинтересовался, нельзя ли его опробовать. Продавец выразил уверенность, что это совсем необязательно, поскольку все утюги были подготовлены к работе заранее. Но если уж мне приспичило, то он не имеет ничего против коротенького включения. Он воткнул вилку в розетку и сказал:

— Ну, что я вам говорил? Я не продаю ничего, что не стопроцентно…

В этот момент красная штучка издала странный звук, напоминающий ворчание молодого пса. Сразу после этого появилось облачко дыма, и утюг стал трещать и искрить. Мой патриот поспешил выбросить его обугленный труп за прилавок:

— Я уже тридцать лет в этом бизнесе, но такого еще никогда не случалось, — извиняющимся тоном произнес он и включил в сеть зеленый утюг. — Ну, этот уж наверняка в порядке.

Мы прождали двадцать пять минут и действительно, он не задымил и не завонял. Никакой молнии, никакого грома. Он вообще не нагрелся. Даже ни чуточки. Он оставался холодным и безучастным, можно сказать, мертвехоньким. Специалист по электрике укоризненно посмотрел на меня, бросил зеленый утюг вслед за красным и попытал счастья на розовом.

— Должен вам сказать, что вы чересчур привередливы, — заметил он с горечью. — Но уж этот вот, без сомнения…