"Не хочу в кровать! — визжал он. — Хочу телевизор! Телевизор хочу смотреть!"

Его мамочка попыталась убедить его аргументом, что для такого занятия уже слишком поздно. Бесполезно.

"А ты? А папа? Для вас не поздно?"

"Но мы же взрослые".

"Тогда идите работать!".

"Сначала ты иди спать!".

На меня был брошен взгляд, требующий привнести в разговор отцовский авторитет.

"Может быть, ты и прав, сынок. Мы сейчас все пойдем спать".

Я выключил аппарат и представил совместно с женой демонстративные зевания и потягивания. Затем мы все втроем проследовали к нашим кроватям. Но, конечно же, мы не забыли, что в 20.15 Каир показывает французскую комедию. На цыпочках прокрались мы обратно в гостиную и тихонько снова включили телевизор.

Спустя несколько секунд тень Амира упала на экран:

"Эх, вы! — выкрикивал он с вполне обоснованным гневом. — Гадкие обманщики!".

"Папа никогда не обманывает, — вразумила его мать. — Мы только хотели посмотреть, экран начинает светиться слева направо, или нет. А сейчас мы идем спать. Спокойной ночи".

Вроде бы, прошло. И мы быстро заснули.

"Эфраим, — прошептала мне сквозь сон жена через несколько минут, — кажется, мы можем вернуться…"

"Тихо, — пробормотал я так же спросонья. — Он здесь".

Сквозь полузакрытые веки я рассмотрел в темноте силуэт нашего сына, который — очевидно, в целях контроля — всматривался в нашу комнату. Однако он с удовлетворением принял к сведению мое предусмотрительное покашливание и снова улегся в кроватку, чтобы там бояться элегантного убийцу. Для гарантии мы подождали еще пару минут, прежде, чем тихой сапой пробрались к телевизору.

"Убавь звук" — прошептала жена.

Это был весьма правильный совет. Когда смотришь что-то по телевизору, а особенно, титры, все зависит не от того, что ты слышишь, а от того, что видишь. А уж когда транслируют театральную постановку, достаточно небольшого усилия, чтобы понимать текст прямо по губам исполнителей. При этом следует только установить насколько возможно высокую контрастность. С этой целью жена и нажала соответствующую кнопку, точнее, ту кнопку, которую она считала соответствующей. Но это было не так. Это мы поняли по тому, что в следующее мгновение громкость подскочила до чудовищной, всесокрушающей силы.

Ну, и конечно, тут же на наши головы обрушился Амир:

"Вруны! Хитрые вруны! Змеи! Змеиные вруны!" — и его завывания заглушили передачу из Каира.

Поскольку все наше приказное насилие в этот вечер стало бесполезным, Амир, изредка всхлипывая, остался сидеть с нами не только на все время той трехактной пьесы, но и на танец живота, исполняемый парой танцовщиц из Аммана. На следующий день в детском саду он уснул на уроке пения. Воспитательница позвонила нам и взволнованно рекомендовала отвести его в больницу, поскольку возможно, что он укушен мухой це-це. Мы довольствовались тем, что отвели его домой.

"Что ж, сейчас нам осталось только одно" — вздохнула дорогой жена.

"А именно?"

"Продать телевизор".

"Не продавай его, не продавай его" — канючил Амир. И мы его, конечно, не продали. Мы выключили его ровно в 8 вечера, выполнили все предписанные процедуры, как то: чистка зубов, — и легли в предписанные постели. Под моей подушкой лежал при этом будильник, поставленный на 21:30.

Это всех устроило. Амир не смог даже за два контрольных посещения подтвердить свои подозрения, и как только будильник в 21:30 подал свой придушенный звон, мы тихонько встали и, крадучись, двинулись друг за другом в гостиную. Глухой стук, сделавший нашу осторожность явной, как и последовавший затем жалобный вскрик, свидетельствовали, что жена стукнулась головой о дверь. А я — почти так же, но ногой.

"Что это?".

"Он нас запер".

Способный мальчик, надо сказать; в некотором смысле такой же одаренный, как Фрэнк Синатра, чей фильм начался пять минут назад по кипрскому каналу.

"Подожди здесь, дорогая. Я попробую попасть в комнату снаружи".

Через открытое окно я выпрыгнул в сад, кошкой вскарабкался на балкон второго этажа, нащупал рукой задвижку, открыл дверь, и, спотыкаясь о цветочные горшки, высвободил жену. Через двадцать томительных минут мы уже сидели у телевизора. С выключенным звуком, но счастливые. В районе комнаты Амира стояла идеальная, подозрительная тишина. На экране Фрэнк Синатра беззвучно пел песню с греческими субтитрами. И вдруг…

"Осторожно, Эфраим!" — успела лишь шепнуть мне жена, опрометью выключая телевизор и прыгая за диван. Я в свою очередь, заполз под стол, откуда смог увидеть Амира, ощупью пробиравшегося по коридору с помощью длинной палки. Он остановился перед нашей спальней, посмотрел в замочную скважину и повел носом, как ищейка.

"Эй, — позвал он, — вы, там, внутри. Эй, вы спите?".

Не услышав ответа, он повернулся и пошел прямо в гостиную. Это был конец… Я щелкнул выключателем и схватил его с громким смехом.

"Ха-ха-ха, — смеялся я. — Ха-ха-ха! Вот ты и попался, Амир! Сынок! Что?..".

Детали можно опустить. Конечно, удар его кулака был не столь болезнен, как царапанье. Но особенно неприятно, что в окрестных домах все это было слышно. А потом Амир выволок свою кровать из спальни и поставил ее у телевизора. Отчасти мы могли его понять. Мы глубоко его разочаровали, мы поколебали его веру в собственных родителей, мы действительно были виновны. С тех пор он звал нас не иначе, как "папочка-врун" и "мамочка-змея" и сидел перед экраном до утренней зари. В первые ночи я еще проверял пару раз, смотрит ли он без нас телевизор, но он спал там сном праведника. На том мы и остановились. И не делали больше ни единой попытки переставить его кровать. Почему, спросите? А чем бы он тогда занимался? Разве ловить мух или мучить кошку было бы лучше? Если он хочет смотреть телевизор, пусть себе смотрит.

Завтра мы все равно продадим этот чертов ящик… И купим новый.

Минестроне а ля телевизионе

Сейчас с трудом можно представить, что несколько десятилетий назад телевизор был настоящей сенсацией. Моя первая встреча с этим новым чудо-ящиком состоялась в 1968 году в одном маленьком итальянском ресторане. У его входа толпились люди, которые, вытянув шеи, старались рассмотреть, что там, внутри, происходит. Мое журналистское чутье не заставило повторять дважды. Я протиснулся в ресторан.

Картина, представшая передо мной, в общем-то, разочаровала. Ни драки, ни даже мало-мальски оживленной дискуссии, ничего. Посетители молча сидели за столами, смотрели в одну и ту же сторону и не шевелились. Я решил справиться о происходящем у одной из официанток, которая стояла так же неподвижно, прислонившись к стойке.

"Бейрут, — ответила она, не меняя направление взгляда. — Он только что начался".

Следуя за направлением ее взгляда, я обнаружил в углу помещения телевизионный аппарат, на экране которого как будто разверзлись ворота ада. Только теперь мне стало понятно, что строго ориентированное направление взоров посетителей ресторана — равно как и огромного количества толпящихся снаружи — было вызвано телевизионной трансляцией вестерна. Прием был чистым, синхронный перевод на хинди громким и отчетливым, ну, а кто этим языком не владел, мог пользоваться арабскими субтитрами. Как было ясно из происходящего, речь шла об одной толстой девушке, которая была влюблена в одного отважного юношу, который любил одного богатого мужчину. Или наоборот. Во всяком случае, они пели какую-то вариацию на совершенно незнакомую мне песню — "Ичи-какичи", — после чего оба соперника сошлись в смертельном поединке. А я почувствовал голод. В конце концов, я же в ресторане. "Куда можно сесть?" — спросил я официантку, уже другую, не замершую у стойки, а просто замершую, прислонившись к стене, пока продолжалась дуэль. Она даже не обратила на меня внимания.