Маркевич хотел было отказаться, но, отрезанные от полка, все чувствовали себя как-то одиноко. Потаялло сказал еще что-то вроде «перестаньте дурить», и Маркевич согласился.
Необычайно чистая комната в каменном доме, на стенах какие-то вышивки, на окнах вазоны с пеларгонией и бальзаминами. Стол был уже накрыт. Дымилась яичница, лежала нарезанная кружочками колбаса, стояла бутылка особой.
— Старик умеет устраиваться. — Шургот толкнул Маркевича. — Самая лучшая изба… Хозяев, наверно, на чердак загнал…
За стол сели вчетвером. Четвертым был подпоручик Водзинский, по целым дням не раскрывавший рта, поэтому он слыл придурковатым. Потаялло то и дело гонял ординарца то за одним, то за другим, водку закусывали огурцами, политику оставили на десерт.
— Там, возле леса, граница, — говорил Потаялло, с трудом прожевывая кусок поджаренной свинины. — Пограничники — один на километр, левее им подкинули полицию. В случае чего они для предупреждения немного постреляют и бегом к нам. Винтовки должны быть заряжены, ручные пулеметы на позициях, часовые на своих местах… проверять все каждый час…
— Э-э, пан капитан, — дурачился Шургот, — какие там часовые. Сами сказали, если что и произойдет, то в двадцати километрах от нас. А вы — проверять каждый час!
— Ну, через два часа! Но проверять!
— И что вы, отец, так немцев боитесь?
— Это уж мое дело, — обозлился Потаялло. — А вдруг нагрянет инспекция из командования полка.
— Ого, вы так боитесь полковника?
— Оставьте меня в покое! Что за молодежь пошла, ничего для нее нет святого. Мы же правофланговая рота армии, за нами вплоть до самого Равича, наверно, нет ни одной дивизии. Вот что!
Он поглядел на них с деланной гордостью. За здоровье правофланговой роты Шургот опрокинул еще одну рюмку.
Но вот у Потаялло стали слипаться глаза! Маркевич толкнул Шургота, и они вышли в сени. После светлой избы здесь казалось очень темно, они шли ощупью.
— Не здесь, пан поручик, туда, налево, — подсказал кто-то из солдат. Заскрипел засов. В сенях были еще две двери, около одной стоял часовой в каске, к винтовке у него был примкнут штык.
— Что за черт! — Шургот сделал шаг вперед. — Спящую принцессу, что ли, охраняете?
— Кру-гом! — крикнул часовой, взяв винтовку наперевес. — Не подходить, стрелять буду!..
— Ну-ну, браток, уйдешь с поста, я тебе такое «ложись-вставай» влеплю! — Шургот подался назад, вышел из сеней, пригрозив часовому кулаком. — Какого черта, в самом деле! Маркевич, что он там стережет?
Они шли по улице. Водзинский куда-то запропастился. Шургот, будто новый противник начисто вытравил у него из памяти скандал с «окрестностями», наклонился к Маркевичу и стал шептать ему про Потаялло, что тот католик, разиня и снюхался с другим католиком, Саминским. Нетачко — вот это человек… И пошел рассказывать все полковые новости, о которых Маркевич не имел никакого понятия.
— Нужно держаться вместе, — подытожил Шургот. — Вы, правда, из запаса, но в конце концов… Ладно. Потаялло у меня давно на примете. Я его допекаю как могу, а он ничего. Вы ведь знаете, что с Нетачко у меня хорошие отношения. Нет, в самом деле. Выпросил себе теплое местечко, подальше от дорог, чтобы, боже сохрани, немцы его не задели, а теперь еще это сокровище, которое стережет часовой… Ну, что будем делать?
— Может, Дуда знает? — бросил неуверенно Маркевич.
— Верно, Дуда должен знать.
У старшины была своя забота — обучать командиров отделений. Вот и сейчас он стоял перед строем капралов:
— С гражданским населением никакого панибратства. Вы военные, а гражданские и военные — как пес и хозяин. Надо оберегать свою честь, черт бы вас побрал, да не так, как Пыцлик, который готов бабам воду таскать да коров доить!
Все со смехом уставились на третьего в шеренге, который, покраснев, как школьник, опустил глаза.
— Эй, Маркевич! — Шургот толкнул его в бок. — Я всегда говорил, что на нашем кадровом унтер-офицере держится армия. Смотрите, как он их муштрует! Учитесь, учитесь держать людей в руках, без этого…
Маркевич вздохнул. Он знал свою слабость. Может, поэтому им так и помыкают. Даже Пискорек и тот сообразил, что при командире взвода можно все себе позволить. Проклятый мир, все время надо зубы показывать, иначе сожрут.
Они остановились и слушали разглагольствования Дуды.
— Немцы нам грозят, но мы во главе с маршалом Рыдзом… Поняли?! — гремел он. — Кру-гом! Разойдись!
Старшина не дал им ясного ответа. Крайне смущенный, пробормотал он что-то о том, будто инструкция запрещает открывать дверь без специального приказа.
— Может, газы, — прошептал Шургот. — Хорошенькая история!
Дуда вытаращил глаза. Такая мысль, видно, не приходила ему в голову, и он испугался. Офицеры махнули на все рукой.
— Ничего не поделаешь, постараюсь попасть в полк и там все узнать. Всего доброго, соседи. — Шургот хлопнул Маркевича по плечу. — Надо пойти поглядеть, что там мои натворили.
Маркевич тоже поспешил к своим. Он шел по деревенской дороге вдоль ручья, такой же дороге, как в Красном. Кругом огороды, огурцы, какая-то тыква в поисках местечка на солнцепеке вылезла на тропинку и улеглась. Рядом красовалась капуста, свекольная ботва, возле забора буйно разросся сорняк. Кругом все по-домашнему уютно и сонливо, солнце пекло вовсю, а пчелы гудели совсем в унисон с тем шумом, который стоял у него в ушах после водки. Упасть бы тут да часок вздремнуть под яблоней. Маркевич сорвал лепесток отцветающего мака, смял и бросил.
Вот гряда подсолнухов, хлопцы работают без рубах, капли пота на спинах и на шеях. Земля тяжелая, сверху серая, а в глубине блестяще-черная. Шагах в пятидесяти отсюда бежит ручей с метр шириной, по обоим берегам — болотистый луг.
— Ничего не осталось, пан подпоручик, — послышался голос Цебули, — от такой жары все болото высохло. Теперь и слон сможет там танцевать.
Что на задах подсолнухи — это хорошо, можно незамеченным добраться до деревни. Маркевич осмотрел то, что уже успели выкопать солдаты. Траншея длиной в несколько десятков метров с двумя зигзагами — все как положено, по инструкции. Вот ячейка для ручного пулемета; Маркевич соскочил, лег в полуметровой яме, проверил: сектор обстрела в порядке. Вылез, отряхнул землю и приказал продолжать.
День медленно клонился к вечеру. На небе ни тучки. Далеко, возле границы, виден лес. За подсолнухами шуршат лопаты, кто-то о чем-то рассказывает, слышится смех и шепелявый голос Пискорека. Издалека доносятся звуки, характерные для деревенской жизни: во всю глотку раскудахталась курица, где-то в конце деревни залаяла собака, заскрежетала железная цепь у колодца.
Наконец наступил вечер, звездный и теплый. Болото, может, и высохло, но лягушки где-то остались и громко квакали.
Ужинали снова вместе с Потаялло, который после обеда вздремнул и теперь был готов хоть до полуночи разглагольствовать. Приезжал кто-то из батальона и рассказывал, что в дивизии неспокойно, на границе вчера вечером была перестрелка, похитили одного пограничника. Отсюда вывод: каждый взвод согласно уставу должен выставить на соответствующей дистанции от деревни по пять постов. Шургот снова принялся шутить:
— Нам подвезло, наш участок спокойный.
Потаялло побагровел, надул щеки и прикусил свой черный ус, он был слишком тонкий для его такого мясистого красного лица.
Но Шургот не отступал:
— Согласен, пан капитан, насчет дозоров согласен. Только при одном условии: скажите, что вы так ревниво прячете в каморке?
Потаялло не выдержал:
— Не ваше дело! Кто командир роты, я или не я? Чего вы торгуетесь!
Шургот надулся, разговор оборвался. Впрочем, водки больше не было, и все стали прощаться. Потаялло чувствовал себя как-то неловко, проводил их во двор и, когда Водзинский ушел, шепнул Шурготу:
— Сам не знаю, забодай его комар! Получил приказ беречь как зеницу ока. В случае чего дадут знать.
Но Шургота такое объяснение мало устраивало, он сухо откозырял и пошел. Потаялло выместил злость на Маркевиче, еле слышно буркнул ему «пока» и вернулся в хату.