— Где они находятся? — Фридеберг начал лихорадочно шнырять биноклем по горизонту. — Я не вижу…

— В лесу, в том лесу… они замаскированы…

— Ах так, так! Ну?

— Ну, следовательно, пан генерал, все готово. Однако я думаю, что при проведении такой важной операции вам следовало бы…

— Вы правы! Я лично принимаю командование группой, охватывающей неприятеля с флангов.

— Вот именно. В сумерки, на лодке…

— Какие сумерки! Вы что, бредите? Немедленно!

— Но, пан генерал!

— Молчать! Повторяю оперативный приказ. Капрал Гамрак примет на себя удар неприятеля с фронта. Я принимаю командование группой, наступающей на флангах, в течение ночи форсирую Вислу, атакую… Гамрак, повторить приказ.

Гамрак по-прежнему стоял навытяжку, бутылку он успел бросить в кусты. Но приказ он повторил в своем, сокращенном варианте.

— Я вдребезги, пан генерал!

— Очень хорошо! — Фридеберг был в восторге. — Учитесь, Минейко! Суть, суть надо ухватить. Именно вдребезги! Ну, пока можете отдохнуть. А мы за дело!

Фридеберг несколько минут боролся с Минейко: генерал рвался вниз, к Висле, адъютант хватал его за пояс и почти на коленях просил:

— До вечера!

Гамрак отошел к машине и вернулся очень мрачный.

— Коли вдребезги, так мне плевать на все. Я собирался гараж открыть в Перемышле, а коли так, прах его расшиби. Больше прятать не буду!

Они уловили смысл его речи только после того, как он ее закончил и протянул им полулитровую бутылку спирта.

— На черный день, я думал. Ну, день этот настал.

Уже разгоряченные старкой, они накинулись на спирт. Неприятнее всего было отсутствие закуски. Минейко сорвал несколько ягод с куста шиповника, но сейчас же их выплюнул, они противно кололи язык. Все трое тянули спирт, закусывая его полными глотками сентябрьского воздуха, которым они старались охладить рот, горло, язык, обожженные этим напитком.

Бутылку они швырнули в кусты, а сами стали спускаться к реке. Спирт подействовал на Минейко как паводок, который ломает все плотины; теперь он спешил, подталкивал Фридеберга, боясь, что они не успеют вовремя двинуть средние танки к переправе. Генерал катился с горы, за ним золотистым ручейком осыпался песок; на какую-то секунду, испугавшись стремительности падения, Фридеберг ухватился за одинокий кустик коровяка, в течение двух секунд цветок стойко выдерживал тяжесть генеральского брюха, потом дрогнул, генерал вырвал его с корнем и полетел вниз, размахивая, как факелом, вверху огненным, а пониже серым волосатым стеблем.

Гамрак стоял, смотрел им вслед и что-то бормотал. Потом направился к сосенкам, влез в кабину. Минуту спустя, пыхтя и фырча, машина выползла из кустов, повернула и кладбищенской дорогой двинулась назад, на запад.

Ни генерал, ни Минейко этого не видели, от кустика к кустику они докатились до Вислы. Холодок обмыл их лица, серый от влаги песок хлюпнул.

— Лодка, пойду поищу лодку, — вспомнил Минейко.

— При чем тут лодка! Зачем лодка! — возразил Фридеберг. — Вплавь!

— Есть! — крикнул Минейко и прыгнул, сложив по правилам руки дугой, наклонив голову, выгнувшись. Вода плеснула, сомкнулась над ним, в десяти метрах от берега он вынырнул и кролем поплыл через реку.

«Как князь Юзеф [78], — с восторгом подумал Фридеберг. Он забыл о сочиненной Минейко фантазии на тему о танках и контратаке, эльстерская героика полностью захватила его. — Как князь Юзеф! Так же убегал! Так же, через реку! — Фридеберг нагнулся, хлопнул рукой по мутноватой холодной воде. — Ну! То было где-то в Саксонии, а здесь наша любимая, чудесная Висла! — Эта мысль словно стукнула его по затылку, и он со всего размаху кинулся вперед. Подхваченный течением, Фридеберг на мгновение пришел в себя. — Я не умею плавать! — подумал он и вслух себе ответил: — А князь Юзеф умел?»

Вода была холодная, насильно забиралась в рот, словно кулаками раздвигала зубы.

— Бессмыслица! Я тону! — крикнул он, и тотчас мелькнула глупая мысль: «А князь Юзеф тонул со смыслом?»

И сразу же после этого он начал размахивать руками, бултыхаться в быстрой воде, бессвязно молить о помощи. Тяжелые генеральские сапоги, тяжелый мундир, пропитанный водой, тяжелый живот, тяжесть старости. Может быть, он еще что-то подумал, но откуда мы знаем, о чем думают утонувшие?

27

Пророчество покойного Кноте не оправдалось только в одном: он считал, что враг доберется от Ополя до Варшавы за две недели, а возможно, на это ему потребуется и больше времени. Между тем бронетанковые группы армии Рейхенау в течение недели опрокинули поодиночке, как кегли, выставленные против них дивизии армии «Лодзь», а потом дивизии томашувской группы армии «Пруссия» и заняли позиции в юго-западном предместье столицы.

Но общее направление маневра Гитлера покойный Кноте угадал даже слишком точно. Южное крыло немецких армий, едва только авангардные части подошли к Варшаве, отрезало от Вислы рядом охватывающих маневров моторизованных дивизий остатки томашувской группы армии «Пруссия» и всю скаржискую группу и после сильных, но коротких боев вынудило их к капитуляции. Южнее армия «Краков», отступив из Силезии, стояла в течение нескольких дней на Дунайце и Ниде; немцы ее не тревожили фронтальными атаками — они тем временем продвигали через карпатский перевал свои и словацкие дивизии, охватывая армию «Краков» с юга.

Еще хуже было положение на севере. Странная и мрачная рожанская история открыла перед немцами линию реки Нарев. Армия фон Клюге, прорвав в первые два дня тонкий польский заслон в коридоре, выставила против армии «Торунь» прикрытие, не превышавшее одной дивизии ландвера, а остальные дивизии во главе со второй моторизованной и третьей танковой были молниеносно переброшены по многочисленным дорогам Восточной Пруссии, создав на левом фланге армии Кюхлера сильную и подвижную группировку, предназначенную для стремительного удара на юг, навстречу выползающим из карпатских лесов дивизиям Листа.

Челюсти гитлеровского пса сжимались все крепче. Варшаву окружали.

К десятому сентября подавляющее большинство польских оперативных группировок уже было непригодно для боевых действий. Ставка Верховного командования в Бресте не имела с ними постоянной связи. Следовательно, импровизированные фронты и новые армии, например армия «Люблин», которой надлежало оборонять среднюю Вислу, были только фикцией ввиду отсутствия снаряжения, резервов, налаженного командования сверху и прежде всего ввиду численного и технического превосходства неприятеля.

Но в то время, как на востоке от Вислы делались попытки склеить из осколков разбитых дивизий, из наспех собранных маршевых рот, подразделений национальной обороны, отрядов допризывной подготовки и тому подобных «заменителей армии» некую воображаемую силу, к западу от Варшавы находилась еще почти четвертая часть польских войск, почти десять пехотных дивизий, в сущности по-настоящему не воевавших, не подвергавшихся натиску неприятеля и, стало быть, располагающих свободой маневра.

Это была армия «Познань», не принимавшая до сих пор участия ни в одном серьезном сражении, а также армия «Торунь», которая, правда, потеряла в тухольской битве свой правый фланг и вела тяжелые бои под Грудзёндзом, однако позднее сумела частично восполнить потери, дать отдых солдатам и ждала приказов Верховного главнокомандующего: гитлеровцы, как известно, оставили ее в покое, они были заняты подготовкой удара на Брест.

По отношению к этим двум армиям Верховное командование проявило удивительную нераспорядительность, словно не зная, что с ними делать. Уже одно то, что их выдвинули так далеко на запад, вызывало, как мы помним, резкие возражения у военных специалистов, например у Кноте.

Война началась, немецкие удары были нанесены в ожидаемых направлениях, только удары эти оказались более сильными и быстрыми, чем рассчитывало Верховное командование в узловом пункте — под Ченстоховом — уже в первый день войны было сломлено сопротивление поляков, угроза охвата этих двух армий росла с каждым часом, а ведь еще третьего и четвертого сентября с утра подъезжали к Вжесне поезда с востока, эшелоны армии «Познань».