— И я горжусь, что ты гордишься, что не придаешь значения вещам, — отреагировал Саша. — Я, Галя, горжусь каждой табуреткой в вашем скромном жилище, клянусь тебе...
После таких заверений Галя милостиво позволяла ему увезти себя куда-нибудь — в Большой театр или в ресторан, а Ольга Петровна и ее младшая дочь Варя, оставшись одни, отводили душу.
— Просто деспотка какая-то! В кого она такая? — помахав дочери с балкона рукой, открыто возмущалась Ольга Петровна.
— По-моему, папа тираном не был, — вставляла тихая Варя, которая почти не помнила отца, скончавшегося от инфаркта, когда ей было четыре года.
При слове «папа» в Ольге Петровне всякий раз вздымалось чувство вины: ее муж был ученым-атомщиком, всю жизнь прожившим между Москвой и Семипалатинском, где проходили подготовленные им и его коллегами испытания, с него, судя по всему, даже после смерти не сняли секретности, поскольку Галю никак не переводили на международные авиалинии, о чем она страстно мечтала. Во всяком случае, сама Галя грешила именно на своего «секретного» отца, не зная других причин удержания ее во Внукове.
— Нет, — вступалась за мужа Ольга Петровна, — ваш папа был замечательным человеком, очень возвышенным, чутким, самоотверженным, ничего себе, все — родине...
— Это видно, — тихо соглашалась с ней Варя, обводя глазами гостиную с круглым колченогим столом, продавленным диваном и старым буфетом.
— Боюсь, Галка даст Саше отставку, — делилась с Варей своими опасениями Ольга Петровна.
— Что делать, мамочка, ты же сама говоришь: самое главное — любовь! — отвечала Варя.
— Так как же не любить Сашу! — всплескивала руками Ольга Петровна. — Молод, красив, добр, воспитан, трудяга...
— Галя говорит: витамина в нем нет, — вступалась за сестру Варя. — Не пойму только, мамулечка, что она хочет этим сказать...
Ольга Петровна добросовестно думала.
— Ну, наверное, она не чувствует себя рядом с ним... обновленной... как бывает, когда ты любишь... Когда любишь, — глаза у Ольги Петровны закатывались, как у соловья, поющего свою песнь, — мир становится другим, цветным, просторным, роскошным! Любовь — это крылья, а бедная Галя предпочитает летать на самолетах... Любовь все перед глазами преображает, очищает, заставляет сверкать и переливаться красками даже воздух!..
Склонив голову на плечо, младшая дочь внимательно слушала ее...
Выйдя из метро у себя на Таганке, Галя взглянула на часы: около восьми вечера.
Несмотря на опасность, пережитую ею сегодня во время полета, Галя чувствовала, что не все еще «выжала» из этого дня. Чего-то не хватало для торжественных его проводов.
Она решила спуститься к «Иллюзиону», посмотреть, что там идет.
На самом деле ей не хотелось появляться дома, где она с отроческих лет, сразу после смерти отца, чувствовала себя старшей. В душе у нее царило непонятное смятение, вызванное то ли происшествием в полете, то ли словами Веры. Мать с ее интуицией могла бы заметить, что сегодня дочери не по себе. А Галя знала: это ни к чему. Не надо беспокоить маму. Они с Варей всегда должны видеть в Гале спокойного, уравновешенного человека, надежного кормчего, который когда-нибудь приведет их семейный корабль в прекрасную гавань.
Поэтому Галя взяла билет на фильм Франко Дзеффирелли «Ромео и Джульетта», усмехаясь иронии судьбы: не часто ей доводилось вести беседы на тему любви и смерти, а сегодня эта тема, считай, поднимается дважды — в разговоре с Верой и в бессмертной трагедии Шекспира, над которой охотно плакала мать.
В прохладном вестибюле было совсем немного народу, но, взяв себе апельсиновый сок, Галя привычно отыскала взглядом лицо, на которое стоило бы потратить фантазию...
Мужчина лет сорока, в скромном сером пуловере, с седой прядью в темных волосах, с резко очерченным, чуть скорбным ртом и внимательными, спокойными светло-серыми глазами...
«Скорее всего, конструктор или инженер, и не простой, кажется, инженер... Технарь — это точно, у гуманитариев в лице всегда есть что-то расслабленное, слащавое... Старомоден, сентиментален... Этот фильм наверняка он смотрел много лет назад со своей возлюбленной, а потом женился на стерве, окрутившей его... Подкаблучником не стал, но время от времени сбегает от своей половины, чтобы насладиться одиночеством... Определенно, хранит верность жене, нет, точнее, самому себе хранит верность, он так устроен, что не умеет лгать и изворачиваться... Посмотрел на меня... в выражении глаз что-то как будто мелькнуло, но резко отвернулся... Хороший мужчина, за такого бы я вышла замуж».
Когда в зале погас свет, медленно, будто из него по одной вынесли свечи, Галя снова поймала на себе взгляд этого мужчины — он обернулся со своего четвертого ряда, отыскал ее глазами и отвернулся...
История Ромео и Джульетты Галю не трогала. Ее трогал текст Шекспира. Но сама история двух несовершеннолетних — нет. Она могла бы возразить Вильяму, что описанная им любовь вообще-то ничего не стоит, ибо молодые в браке находились не более суток, а за столь короткое время, которым измеряется жизнь какого-нибудь мелкого насекомого, разочарование и охлаждение — спутники любви — прийти не могут. Вот пожили б они пару лет, имея в загашнике таких родственников, она б, Галя, на них посмотрела! Такое кино для ее доверчивой матери, которая тоже не успела испытать с отцом ни скуки, ни разочарования, поскольку он был очень занятым человеком.
Через несколько рядов прямо перед собой она видела затылок того мужчины. Странно, он не смотрел на экран, видно, его не слишком волновала эта старая веронская драма. Может, дремал, может, размышлял над созданием какого-нибудь клапана в реакторе — ученым часто в голову приходят гениальные мысли в самых неожиданных местах. Только когда Тибальд проговорил: «Ромео! Сущность слов моих к тебе вся выразима в слове — ты мерзавец!» — этот человек вздрогнул и бросил взгляд на экран, вдруг заинтересовавшись объяснением Капулетти с Монтекки. И снова ушел в себя, наклонив голову.
Галя рассеянно следила за развивающимися на экране событиями. «А слабо мне выпить такое зелье, чтобы оказаться в склепе?» — подумала она, привыкшая все примерять на себя. Немного подумав, с искренним сердечным сокрушением решила, что слабо. В склепе могут оказаться крысы, а она их не переносит. Вот Вере — той не слабо. Вера за Валеру хоть в могилу ляжет, и Валера за Веру. Все же непонятно, почему не женятся, раз такая стррррасть... Да, может, Вера права, сердце у нее, у Гали, спит... Недавно Саша в очередной раз просил ее руки.
— А кроме моей руки, ты больше ничего не хочешь? — поинтересовалась Галя. Процедура предложения руки повторялась уже не раз: Саша заканчивал институт, и, чтобы удачно распределиться, ему не мешало бы оказаться женатым.
— Сердца у тебя все равно нет, — незамедлительно возразил Саша, — пока ограничусь рукой...
Что значит нет сердца?! Просто она не верит всем этим охам и вздохам на скамейке при луне и трелях соловья! Сердце у нее есть. И его мог бы тронуть такой, как этот, с седой прядью в темной гриве волос, мужчина, не способный на легкие интрижки, серьезный, суровый, углубленный в себя, уже повидавший жизнь, в отличие от Саши. Но за таких мужчин жены держатся обеими руками. И если ему удалось умотать от своей стервы в кино, так только потому, что она сидит в это время в парикмахерской, крутит на бигуди жидкие волосенки и надменно смотрит на свое отражение...
Глава 2
Очень ошибалась Галя в отношении жены приглянувшегося ей мужчины: Таню Градову стервой не мог бы назвать и самый большой ее недоброжелатель, если бы таковой, конечно, имелся.
А вот в чем она не ошиблась: Танин муж Олег Градов, летчик международного класса, действительно ни разу в жизни не изменил своей жене.
Он женился на Тане по страстной любви, однако не по своей, а по ее. Они выросли в одном дворе, Таня с детства была некрасива и очень стеснялась самой себя. Олегу с его врожденным великодушием просто хотелось доказать дворовой подружке, что за ней, как за любой другой девушкой, может ухаживать молодой человек. Позже эта жалость перешла в нежность и благодарность Тане за ее беззаветную преданность; к тому же Олег Градов очень высоко ценил в людях их душевные качества, а Таню Бог наградил ими с избытком.