А справа металлическая сетка забора, и за забором вполне человеческий мир: небольшое кукурузное поле, дом, сарай, женщина с тазиком пластмассовым ходит, початки склады-вает, на ней синий выгоревший платок. А дальше у сарая хозяин-турок сжигает какую-то траву — дым разбухает, стелется, ветерком доносит его и до меня, сидящего под навесом со стаканом чая без сахара, я внюхиваюсь в этот дымок, как в изысканнейший парфюм…
Возвращаются — уже после заключительного душа — наши женщины, видят меня со стаканом чая: «А вы, мужчина, что не мазались?» — «Не мазался». — «Почему?» — спрашивают они и как бы запинаются. Как если бы они представили себя со стороны и задним числом сконфузились. И их ли кое смущение (если оно мне не причудилось) — единственный луч света по эту сторону от забора, отделяющего от нас нормальную жизнь с пожелтевшими листьями кукурузы, с потной рубахой турка, сжигающего у сарая огородный мусор.
Не так уж все плохо, буду думать я, когда наш катер отчалит и мы заново начнем дышать чистым воздухом, а потом еще полтора часа за окном автобуса нам будут показывать Турцию — сосновую, с горами, с долинами и озерами, рыбацкими селами, автостоянками, мечетями, с близким морем за горами.
Пляж и бассейн
Но все познается в сравнении. Экскурсия — это все-таки путешествие, то есть движение, жизнь. И попутчики твои, устав к концу экскурсии от туристской бесноватости, станут нормальными людьми. И с ними уже можно будет по-человечески разговаривать. Даже с этим вот, который с мобильником на катере позировал, в «клАбе» который оттягивался. Нормальный мужик оказался, рассказал мне вдруг, как замерзал у себя под Семипалатинском — в снежный буран попал, и мотор заглох в степи.
Но есть еще один вариант отдыха — отдых исключительно в отеле.
На территории нашего отеля три бассейна. Но купаются только в двух — тех, что расположены по углам сада. Здесь кучкуются пожилые иностранцы и мамаши с детьми. Эти простодушные люди лежат целый день на шезлонгах под навесом, книжки читают, мамаши вяжут чего-нибудь, про засолку ихних английских или голландских огурцов разговаривают и за детьми вполглаза присматривают. Время от времени, раздвигая детишек, сами лезут в воду, и плавают они и ныряют с тем же самозабвением и удовольствием, что и их детишки.
Не то у главного бассейна, расположенного в центре, рядом с барами. Вот там настоящая заграничная жизнь, как в кино (это когда Джеймс Бонд расслабляется от шпионских будней). Здесь самые красивые и стройные женщины, самые спортивные и самые вальяжные мужчины. Загорают. Но как-то неспокойно загорают, через каждые пятнадцать минут меняют позы, подзывают официанта из бара, щелкают фотоаппаратами, снимают-надевают черные очки, меняют кассеты в плеерах и так далее. Их ослепительно-белые шезлонги с яркими пляжными полотенцами окружены наибольшим количеством курортной амуниции — на мраморном полу высокие стаканы из бара, фотоаппараты, плееры, теннисные ракетки, разноцветные бутылки с «Оранжем» и «Хольстейном», флаконы с кремами для загара и т. д. и т. д. И тон здесь задают — не знаю уж, гордиться или нет, — русские. От русских глаз не оторвешь. Позы, в которые становятся девушки, втирая крем в тело, самые — ну, скажем так — обворожительные; жест, которым мужчина подносит зажигалку к сигарете, самый мужественный. И бассейн, кстати, у их ног тоже выглядит частью антуража.
На море их не выманишь. Хотя оно совсем близко — три-четыре минуты неторопливым шагом от крыльца отеля до пляжа. Пляж, правда, узковат, не всегда прибран, лежаки как бы слегка выгоревшие, да и песок вокруг… то есть не разложишь курортный натюрморт из очков, плееров и флаконов. Зато полоска пляжа бесконечная, небо бездонное, море настоящее, соленое, сине-зеленое, свежее, упругое, с ветром, с легкой волной, с солнцем. Но… Но людей здесь столько, что хоть пять купальников за день смени, никто не обратит внимания. Нет, пляж — это, так сказать, радость плебейская. Они за другим ехали, им подиум нужен. Им нужно быть в кадре, в картинке с рекламного проспекта. Целыми днями жариться на этом пятачке, разыгрывая свою мечту о себе загранично-курортном, ну а потом всей компанией переползти в бар, смотреть, как «сбивают яичницу» (см. запись «Юмор»). Тут не до экскурсий.
Пляжные разговоры
Полдень, горы, огораживающие бухту, слегка затенены, в синем небе парят разноцветные парашюты, паутинкой длинной веревки привязанные к катеру. Под парашютами можно различить человека, похожего на личинку какого-то насекомого. Солнце в полную силу. Но — легкий ветерок. Тень от зонта. Я лежу после купания, обсыхаю, любуюсь, вкушаю, так сказать, «негу бытия», но при этом бдительности не теряю — наушников плеера из ушей не вынимаю. Потому как соотечественники мои держатся на здешнем пляже как в глухом лесу — голосов не понижают:
—.. Я говорю этому… это ты у меня отсосешь! Понял?! Это я тебя раком поставлю, это твоя… будет ползать у моей братвы под ногами, это она говно мое будет хавать…
Это разговаривают два могутных парня справа от меня.
А слева женский разговор, монолог, точнее:
— …И ведь она мне, стерва, так до конца и не говорила, на кого квартиру приватизировали, оказывается, мой-то дурень раскис, все ей отдал, и только когда риелтор…
Я жму кнопку «Play» и возвращаюсь к голосам на пляже только через полчаса.
Слева:
— …А ведь там только кухня была восемнадцать и пять метров!.. Своими руками лоджию им отделывала. Хохлов нанимала, не лоджия — терраса получилась. А сейчас сидит он в халупе этой в Щербинке, полтора часа до работы, звоню ему, он трубку бросает…
Не приведи бог, думаю я, это ведь ситуация, когда весь родительский опыт, все твое старание уже ничего не значат…
Справа:
— …Ну давай… не чокаясь… за Штыря и за Пашку…
Стриженый атлет приподнимает в воздухе бутылку дорогого виски, братан его, такой же комплекции, но беловолосый с выгоревшими бровками, отвечает тем же жестом. Оба запрокидывают головы и пьют. А я смотрю на массивные золотые цепи с крестиками на могучих шеях и вспоминаю рассказ приятеля, спросившего в бане у бандитов, зачем они кресты надели, и услышавшего в ответ: «Мы, батя, долго не живем. Всегда нужно быть готовыми».
И я шарю глазом вокруг, за что бы зацепиться — я ведь сюда как бы отдыхать приехал, расслабляться. И наконец вижу девушку. Ей немного за двадцать, если я еще не разучился определять их возраст. Хороша — сил нет. Тонкорукая, длинноногая, высокая шея, тяжелые каштановые волосы, лицо… нет, не смогу описать… да это сейчас и не важно. Я вообще-то давно ею любуюсь. Русская, из нашего отеля, увидел еще в Шереметьеве, во время посадки на самолет. Соотечественников сторонится. Уже вторая неделя, а я ни разу не видел ее разговаривающей хоть с кем-нибудь. Видимо, на пляже ей кажется, что она наконец-то одна. Она смотрит на набережную, на шар, раскачивающийся над ближайшим кафе, — смотрит, закусив губу, исподлобья как-то, зажато, как набычившийся ребенок, но взгляд далеко не детский — вполне взрослая тоска, почти отчаяние, почти ожесточение в нем.
Я тоже смотрю на набережную. Вот бредут полуобнявшись парень с девушкой. Парень высокий, худой, в очках, волосы всклокочены. Девушка… нет, симпатичная, конечно, но куда ей до нашей. Но им действительно хорошо. У них нет нужды с кем-то себя сравнивать. Они как будто рождены, вот так обнявшись, брести, цепляясь ногами друг за друга, пересмеиваясь, обращая и не обращая внимания на окружающих. И в каждом их движении — стопроцентное совпадение со всем вокруг. Никуда не спешат, ничего не боятся, ни до чего не пытаются дотянуться. У них и так есть все. Они как дети, которым мир принадлежит по определению. Никогда нашей девушке не достичь вот такой безмятежной уверенности в обращении со своей красотой, с солнцем, морем, музыкой, с парнем — ну и так далее. Я не знаю, думает ли она об этом, но во всей ее позе — крайняя степень уязвленности. На лицо ее больно смотреть. У нее есть все. И как бы — ничего… Но — почему? Откуда мне знать?..