Широкий язык пламени на гильзе качнулся от близкого разрыва. Матово блеснули толстый нос, лоб, щека подполковника. Цепкие глаза под нависшими бровями придирчиво ощупывали сапера.

— Не боишься?.. Убить могут, а то и в плен. А-а?

Казанцев, стоя все там же, у порога, пожал плечами. Смуглое лицо раздвинула улыбка:

— Все может случиться.

— Ну что ж, сынок, иди.

— Сегодня идти?

— Скажу потом. Завтра придут полковые разведчики. Готовься, — морщины на лбу подполковника разгладились, — И молчи. Никому. Даже взводному.

Два дня ползали на животах по пескам и высохшим, затканным паутиной вырубкам тальника, цепкому ежевичнику, выбирали место переправы.

— Капустные низы у озера — лучшего места не придумаешь, — советовал Андрей.

— Почему? — сомневался лейтенант, внимательно щупая берег по-своему.

— На кручи под элеватором не залезть — метров семьдесят, а то все сто высота, до самой Грушевки. По тальнику и песчаной косе ниже хутора у них непременно заставы. Капустники — место глухое, под самым носом у них, да и подход по рукаву.

Из садов левее спуска к переправе ударил пулемет.

— Он у них все время там. И не один. От капустников и в саму Галиевку попасть легче.

В кустах меж меловых размывов кручи у элеватора замелькал немец. Впереди солдата на поводке рвалась собака. Андрей выбрал за кочкой место поудобнее, не спеша приложился щекой к нагретому дереву винтовочного ложа.

— Не промахнись! — предупредил лейтенант.

У крутой дорожки, сбегавшей к затопленным лодкам, овчарка взвилась вверх, волчком закружилась на месте, бешено кусая рваный бок, и наконец упала. Немец с первого же выстрела бросился бежать, успел скрыться в низине.

Лейтенант тоже выстрелил, и в крайнем к спуску дворе завыла вторая собака.

— Ну, у них, кажется, две всего и было, — сказал лейтенант и сполз вниз. По мясистому багровому лицу его градом катился пот.

— Спускаться нужно отсюда, лейтенант, — сказал Андрей, глядя на зеленую, в чешуйчатых блестках, гладь реки. — Течением как раз и вынесет к месту.

По Дону третий день шла мотылика — пора стерляди. Первый день — полная, теперь же плыли одни крылышки: брюшки обгладывала рыба.

Разведчики спустили баркас. Луна всходила поздно, маслянистая вода тускло отражала звездное небо, воронками свивалась на середине. С нажаренных за день бугров спускался горячий воздух, чуть заметно колыхал меж берегов прохладу.

— Плавать все умеют? — обернулся Андрей к лейтенанту.

— Умеют. Садись на весла, — подтолкнул лейтенант Андрея в плечо.

Вышли, куда и рассчитывал Андрей. Подождали у воды некоторое время, затопили баркас в кустах. Из дубняка на той стороне пулемет выбивал лихую чечетку. На болотце, в стороне Терешково, простонал и затих кулик, квакали лягушки. Товарищи Андрея оглядывались и прислушивались с тем же чувством оголенности и утери безопасности, что и он. У самой воды сырость была чувствительнее, чем на песчаных буграх, под гимнастерку воровато крался озноб.

— Пошли! — махнул рукой лейтенант.

Впереди, первое время озираясь и поднимая ноги, как в воде, пошел Андрей. Капустниками, садами, кукурузищами вышли на окраину Галиевки и поднялись через дорогу вверх. За старой клуней нос к носу столкнулись с дюжим гитлеровцем. Из-за спины Андрея бесшумно, по-змеиному, метнулась тень, холодно вспыхнула сталь ножа, прозвучало задушенно, хрипло!..

— Держите! Держите его! Ноги, ноги!..

Немец был большой, сильный. От него разило потом и еще чем-то чужим и отталкивающим. Ноги под Андреем все тише и тише вздрагивали, волной прошла несколько раз судорога. Из горла, как из опрокинутого кувшина, булькала, била ручьистая, тяжелая на запах кровь.

Андрей отвалился в сторону, зажал руками рот.

— Хлебни! — сержант-разведчик на коленях отполз от немца, отстегнул от пояса флягу, отвернул крышку, протянул Андрею: — Ну вот и хорошо. В клуню его, в солому, — кивнул он на немца. — Пускай по медвежьему запаху ищут.

— А здоровый боров. Отъелся на наших хлебах.

Разведчики все выполняли деловито, просто, привычно и быстро. Андрей старался не смотреть никому из них в глаза, стыдился своей слабости. Наблюдая за ними и слушая их разговоры, он постепенно успокоился, думая, что все закончится благополучно.

В полночь нашли «знакомца» Андрея, старика Самаря. Ничего не спрашивая, старик вылез из шалашика в кустах бузины, смело пошел за Казанцевым в огород.

— Ты один тут, дедушка? — выступил из тени и приблизился к Самарю вплотную лейтенант.

— Один. — Самарь подолом рубахи вытер лицо, отвечал с готовностью. — В земляночке живу. Всех гонят на степные хутора, расстрелом грозят.

— А ты что же?

— Я свое отбоялся. Сад, огород стерегу да домишко. Какой ни на есть, а спалят, — зашелестел скошенным бурьяном под ногами, перегнулся через плетень, вглядываясь в спутника Казанцева: — А ты кто такой?

— С той стороны. Свой.

— Советские, значит?.. Да оно и я свой, не немецкий.

— Где тут у них что стоит, не приметил?

— Стоит не так чтобы и много. Похоже — меняются они, сынок, — почувствовав в стоящем за плетнем старшего, старик говорил только с ним. — В Терешкову, Монастырщину тальянцы пришли будто. У нас немцы пока, — дед брезгливо плюнул под ноги. — У школы, по всему, штаб полевой. Во дворах за элеваторами какие-то трубы чертячьи, як самоварные. Стреляют из них. В Дьяченково, Купянке, на Залимане у него тяжелые стоят. Утром и вечером бьют. Танков нет. Были да ушли куда-то…

Лейтенант переспрашивал, уточнял, мычал себе под нос что-то. Дед толкал его нестарческой рукой в плечо, поправлял шепотом, не соглашался или поддакивал.

— Нажать хорошенько — побегут, не оглянутся, — дед Самарь взял за рукав Андрея и потянул его ближе к лейтенанту: — А я этого хлопца знаю.

— Так и я знаю тебя, дед.

Старик отпустил рукав, вздохнул, пожаловался:

— Мабуть, не усижу я тут долго. Подамся на степные хутора. — Хитро глянул на Андрея: — И до Черкасянского дойду.

— Ты, дед, про меня там молчи. Узнают — больше беспокоиться будут.

— Ин ладно, — согласился старик и высморкался, вытер пальцы о штанину. — А вы зараз куда же?

Лейтенант перехватил Андреев взгляд, ответил:

— На тот бок.

— А успеете?

— Успеем.

— Старик он, возможно, и хороший, а правду знать о нас ему не следует, — пояснил лейтенант Андрею, когда они кукурузищами пробирались назад к клуне, где их ждали остальные.

По-прежнему было темно. В стороне Подколодновки за Доном небо наливалось краснотой, как при пожаре: вскоре должна была взойти луна. Шли молча, цепочкой. Километра через три-четыре наткнулись на меловые ямы.

— Богучар и окрестности тут хорошо будут видны, — сказал Андрей.

Лейтенант опустился на корточки, стал пальцами ощупывать проследок к ямам. Начинало светать, и в пепельно-жидких сумерках ясно вырезались свежие колесные следы.

— Опасно. Вдруг дураку какому взбредет за глиной ехать.

Устроились метрах в семистах повыше и ближе к дороге в глубокой теклине с густой ширмой жилистых корневищ сибирька и татарской жимолости.

Едва проклюнулась зорька, заговорила дьяченковская батарея. Потом из Богучара через Дьяченково на Монастырщину потянулись машины. Луговой дорогой между стогами и копнами сена на Терешково пошли повозки. От Дона навстречу им двигались тоже машины и повозки. Пылили одинокие мотоциклисты и бронемашины. Ожила дорога и на Галиевку.

Часов около десяти над Богучаровским шляхом повис густой шлейф пыли. Разрастаясь, он тянулся к небу и медленно подвигался в сторону Галиевки.

— Полюбуйтесь на чудо! — сержант указал на дорогу. Из низины вынырнул грузовик. За ним привязанный к буксирному крюку по дороге волочился плетень. — Вот они какие подкрепления подбрасывают.

Через полчаса грузовик вернулся в Богучар. Плетень лежал в кузове. Часа через два грузовик тем же ходом снова прошел в Галиевку.