Так что Брусилов, тихо уехавший с фронта в свою квартиру в Москве, всё осознал и вообще отошел от этих неуправляемых событий, пока внешние враги не поперли со всех сторон на его Отечество. Позже Брусилова попытались втянуть в корниловский заговор. К нему в Москву приехала специальная делегация. И каково же было изумление этой делегации, когда Брусилов охарактеризовал выступление Корнилова как авантюру, а самого Корнилова назвал изменником. Октябрьские бои 1917 года застали Брусилова в его московской квартире, в Мансуровском переулке на Остоженке. Здесь он был тяжело ранен в ногу осколком снаряда. Военно-революционный комитет Замоскворецкого района поставил у брусиловского дома охрану из красногвардейцев. Затем на автомобиле раненого доставили в хирургическую лечебницу на Молчановке. Рана уложила Брусилова в постель на много месяцев. Но и в этом состоянии его не оставляли в покое зачинатели Белого движения. Брусилова звали в Новочеркасск, на Дон, в «русскую Вандею». Он ответил отказом: «Никуда не поеду. Пора нам забыть о трехцветном знамени и соединиться под красным».

Визиты белых не остались незамеченным, и Брусилова арестовали. Два месяца он находился на кремлевской гауптвахте, но был освобожден за отсутствием доказательств в связи с антисоветским движением. В это же время были арестованы его брат, умерший в заключении, и сын, бывший ротмистр Алексей. Сын вскоре был освобожден, а в 1919 году добровольно вступил в Красную армию, командовал кавалерийским полком. В одном из боев попал в плен. По одной версии, повторяем, — был расстрелян, по другой — вступил в Добровольческую армию и умер от тифа.

Страшный удар, но и после него Брусилов чувствовал, что истерзанную Россию не может спасти Белое движение, которое сразу же стало его укорять в сговоре с революционерами. Сначала не очень резко, у самих-то рьяных белогвардейцев, как говорится, рыло было в пуху. Все они — Корнилов, Колчак и Деникин, Врангель, Юденич, и далее по списку — весной 1917 года изменили присяге Помазаннику Божьему, «легли под революционеров-демократов». Но когда Брусилов остался в красной Москве и не принял активного участия в Гражданской войне, когда его сын, блестящий гвардеец, стал командиром кавалерийского полка Красной армии, Брусилова заклеймили и клеймят до сих пор адепты Белого движения. Последней каплей стало его личное вступление в Красную армию и обращение к офицерам в 1920 году. Белая, а позднее эмигрантская пресса, литература, историография даже выключили Брусилова из рядов русских полководцев. Между тем только случай, нелепое ранение, помешали Брусилову оказаться в рядах белых. Он сам об этом пишет: «А ведь не будь я ранен, я, вероятно, уехал бы на юг, к Алексееву. И все приняло бы другой оборот в моей жизни».

Но разве это — не Божий промысел? — через ранение и отсрочку Брусилов скоро осознал всю бессмысленность, а главное, губительность для России Белого движения. Сердцем он сочувствовал своим бывшим соратникам, подчинённым, а умом стратега сознавал: нет у них твёрдого понимания, какую же Россию хотят генералы получить. Они-то узнали «друзей-союзников» и в глубине души понимали, что те ни за что не позволили бы им восстановить прежнюю, могучую единую Россию. Все генералы — от Колчака до Врангеля — оказались, по сути, наняты Антантой или немцами разрушить великую Россию. При этом проливали кровь своего же народа, но об этом в хвалебных книгах сегодня не прочитаешь: вот Ленину немцы деньгами помогали, а Юденичу кто — псковские крестьяне? Понял Брусилов и самое главное: русский народ, пусть временно и помраченный, каким-то внутренним, природным чутьем определился и не пойдет за белыми.

В 1920 году переживший трагедию генерал сам предложил свои услуги большевикам, которые привлекали к службе в Красной армии бывших генералов и офицеров русской армии. Брусилов был включен в состав особого совещания при главнокомандующем всеми вооруженными силами республики и вскоре стал его председателем. 30 мая 1920 г. «Правда» опубликовала обращение «Ко всем бывшим офицерам, где бы они ни находились», подписанное Брусиловым как председателем Особого совещания при главнокомандующем, а также его членами А.А. Поливановым, А.М. Зайончковским, В.Н. Клембовским, Д.П. Парским, П.С. Балуевым, А.Е. Гутором, М.В. Акимовым. В обращении содержался призыв «в этот критический исторический момент нашей народной жизни… забыть все обиды… и добровольно идти с полным самоотвержением и охотой в Красную Армию, на фронт или в тыл… и служить там не за страх, а за совесть, дабы своей честной службой, не жалея жизни, отстоять во что бы то ни стало дорогую нам Россию и не допустить ее расхищения, ибо в последнем случае она безвозвратно может пропасть». На этот призыв откликнулись почти 14 тыс. бывших генералов и офицеров. Они добровольно вступили в Красную армию и внесли свой вклад в ход боевых действий на польском фронте.

В отличие от многих сегодняшних незалежников и поддерживающих их русофобов Брусилов понимал, что, как ни претила ему советская власть, но, кроме нее, он не видел силы, способной защитить, отстоять Родину от иноземцев, более того — поднять Россию с колен и двинуть ее к новому могуществу. «Для меня было непостижимо, — возмущается Брусилов, — как русские белые генералы ведут свои войска заодно с поляками, как они не понимали, что поляки, завладев нашими западными губерниями, не отдадут их обратно без новой войны и кровопролития. Как они не понимают, что большевизм пройдет, что это временная, тяжелая болезнь, наносная муть. А что поляки, желающие устроить свое царство по-своему, не задумаются обкромсать наши границы. Я думал, что пока большевики стерегут наши бывшие границы, пока Красная Армия не пускает в бывшую Россию поляков, мне с ними по пути». Как в воду глядел генерал!

Он так обращался к бывшим офицерам, солдатам белой армии: «Все знающие меня знают, что я никогда не был коммунистом и никогда им не буду, но я подчиняюсь стихийной воле народов, населяющих землю русскую, и полагаю, что не ошибся. Россия, которой угрожал при Временном правительстве и при вторжении чужеземцев полный распад — теперь через пять лет существует! Россия, которую я люблю превыше жизни! Границы наши, несмотря на отделение некоторых окраин, все же громадны. И ныне Россию защищает Красная Армия. Идите, становитесь в ее ряды, если хотите, и делайте тоже самое, или же возвращайтесь к мирным, сельским работам, к семейной трудовой жизни. Я старик, мне ничего не надо лично для себя, но я люблю свою Родину и хочу для нее в будущем великого блага. Мои кости истлеют, а земля русская будет процветать. Не наше с вами дело учить провидение. Ведущее все народы…»

Осенью 1920 году Брусилов был назначен членом Военно-законодательного совещания при Реввоенсовете республики. В 1923 году он был назначен инспектором кавалерии РККА. В его обязанности входила организация кавалерийских соединений, подготовка командных кадров и руководство Высшей кавалерийской школой. Но долго существовать управлению Брусилова было не суждено. Его расформировали, а самого Брусилова перевели в Реввоенсовет для исполнения особо важных поручений, по сути, уволив в отставку. Простудившись, Брусилов заболел воспалением легких и скончался 17 марта 1926 года.

В «Правде» опубликовали некролог за подписью наркома обороны СССР К.Е. Ворошилова. Хоронили Брусилова на Новодевичьем кладбище 19 марта. За гробом шли не общающиеся в иных обстоятельствах люди: делегация Реввоенсовета и представители духовенства, командармы А.И. Егоров и С.М. Будённый и дипломаты Финляндии и Чехословакии. Самую проникновенное и точное прощальное слово произнёс начальник Академии Генерального штаба РККА, участник Брусиловского прорыва Андрей Снесарев (речь записана, вероятно, рукой жены Брусилова — Надежды Владимировны): «17 марта с ранней зарей умер Алексей Алексеевич Брусилов. Умер спокойно, все выполнив, как христианин, тихо потух, как тухнет свеча под дуновением человека… Прошло три дня, и мы стоим пред его могилой, навсегда сокрывшей его от наших взоров. Умер человек, навсегда оставивший за собой яркий прослед в истории — ушел он от нас не бесследно… Пока живы отзвуки недавней мировой драмы, именуемой Великой войной 1914–1918 годов, а они пережиты будут человечеством разве в далеком и очень далеком будущем, будет живо в умах и памяти имя Брусилова, ярко и выпукло отчеканенное на фоне пережитой человечеством драмы.