Она часто посещает монастырь. Это как бы свидетельствует о том, что она устала от суетной мирской жизни, разочаровалась в ней и созрела для жизни иной, в которой преобладает духовное начало. Вправе рассчитывать княгиня на доброе отношение к себе и потому, что занималась благотворительной деятельностью: при ее участии был построен приют для безродных старух, школа, проявляла она заботу о детях, чьи матери работали в поле. Нередко ее переполняют мысли о ближних самые что ни на есть светлые, сочувственные, сострадательные.
Но вот совсем неожиданно встречает княгиня Михаил Ивановича, доктора, который ранее служил у нее в имении и которого она без объяснения причин уволила. И оказывается, что образ обаятельной маленькой «птички», который, как ей думалось, был так неотразимо симпатичен и дорог всем другим людям, встречавшийся ей, имеет обратную сторону. Доктор обвиняет ее в отсутствии любви к людям, в неделикатности, в циничном равнодушии и эгоизме; он упрекает ее и в том, что неудачно сложилась его собственная судьба, как и жизнь других интеллигентных людей, служивших в имении княгини и превратившихся в «лицемеров, подлипал, ябедников» (72 — 73).
Вспоминая тот общий дух, который царил в имениях княгини и тлетворно воздействовал на всех, — и на слуг, и на служащих, и на гостей, – Михаил Иванович замечает: «главное — это нелюбовь, отвращение к людям, какое чувствовалось положительно во всем. На этом отвращении у вас была построена вся система жизни. Отвращение к человеческому голосу, к лицам, затылкам, шагам, одним словом, ко всему, что составляет человека» (71).
Обличения доктора жестоки и справедливы: княгиня «сидела удивленная, испуганная, обиженная» (73), а потом «закрыла лицо и заплакала тонким, детским голоском» (79). Но в конце концов ничего не переменилось. Вечером и ночью она немного погрустила, а на утро «на душе у нее было весело, ясно и тепло, и сама она чувствовала, что ее улыбка необыкновенно ласкова и мягка… Она думала о том, что нет выше наслаждения, как всюду вносить с собой теплоту, свет и радость, прощать обиды и приветливо улыбаться врагам» (83).
На чьей же стороне здесь правда — доктора или княгини? Размышляя о жалости, сострадании и эгоизме, В. Соловьев писал: «Прав Шопенгауэр, что нельзя сказать: «это несправедливый и злой человек, однако он очень сострадателен», — но странным образом этот писатель забыл, что можно сказать и часто приходится говорить: «это чувственный и беспутный человек — развратник, обжора, пьяница, – однако он очень сострадателен», а также всякий слыхал и такую речь: «..хотя этот человек ведет примерную подвижническую жизнь, но он безжалостен к своим ближним». Значит добродетель воздержания возможна и без жалости, а с другой стороны сильное развитие симпатичных чувств — жалости, милосердия… нисколько не мешает деяниям постыдным…» [75].
Княгиня очень органично живет в образе милой, обаятельной и добросердечной женщины, и желает, чтобы ее любили окружающие. Она с искренним простодушием верит, что все живые и вещи и существа придуманы господом Богом только для
того, чтобы ей жилось на этом свете весело, приятно и уютно. Впрочем, и сам Всевышний, по ее понятиям, печется об этом. Обиженная доктором, она думала о том, что «хорошо бы ей уйти в монастырь: в тихие летние вечера она гуляла бы одиноко по аллеям, обиженная, оскорбленная, непонятая людьми, и только бы один Бог да звездное небо видели слезы страдалицы» (79).
Почти все герои рассказов из сборника «Хмурые люди» находятся зависимости не только от бытовых неурядиц, обстоятельств жизни, судьбы случая, но и профессии. Один смотрит на мир с точки зрения почтальона, другой оценивает его с позиции врача, третий неурядицы в гимназии расценивает в ряду роковых. Иными словами, человек жизнь свою сводит к профессии, а профессию к жизни.
У такого человека отсутствует высокая точка зрения на мир, «общая идея, или Бог живого человека» (7, 307). Именно так определил это герой рассказа «Скучная история», профессор Николай Степанович. А современный Чехову критик в рецензии об этом произведении уточнял: «всякая специализация, в том числе и ученая, умаляет человека, порабощает его случайностями, лишает понимания запросов жизни и, наконец, приводит к грустному сознанию, что жизнь им прожита не так» [76].
С этой точки зрения «Скучная история» является смысловым и композиционным центром всего сборника. Здесь так или иначе затрагиваются многие из тем, которые ставятся или проходят как в предшествующих, так и в последующих произведениях этого цикла. Получает дальнейшее развитие и углубление, в частности, мысль, которую подчеркнет Чехов, характеризуя одну из главных черт Николая Степановича: «Мой герой, — заметит писатель, — слишком беспечно относится к внутренней жизни окружающих и в то время, когда около него плачут, ошибаются, лгут, он преспокойно трактует о театре, литературе» (3,255).
Действительно, на всех и на все он всегда смотрел с точки зрения своей профессии. И свою будущую жену он полюбил когда-то за сочувствие к наукам, которыми занимался. Он не помнит, как выросли его сын и дочь. Да и в своих коллегах он всегда видел только специалистов и не интересовался их человеческими заботами. Обделил он вниманием и свою приемную дочь Катю, которую он особо выделял, вероятно, еще и потому, что она всегда интересовалась его университетскими делами. Николай Степанович прошел мимо жизни, чего-то самого главного в ней не понял, не научился жить с людьми, понимать их радости и горести и чувствовать их человеческое участие.
Итог его размышлений печален. Он приходит к выводу, который перечеркивает его прошлое, его занятия наукой и все его принципиальные жизненные опоры и установки.
«…Для меня ясно, что в моих желаниях нет чего-то главного, чего-то очень важного.
В моем пристрастии к науке, в моем желании жить… нет чего-то общего, что связывало бы все это в одно целое. Каждое чувство и каждая мысль живут во мне особняком, и во всех моих суждениях о науке, театре, литературе, учениках и во всех картинках, которые рисует мое воображение, даже самый искусный аналитик не найдет того, что называется общей идеей, или Богом живого человека.
А коли нет этого, то, значит, нет и ничего» (228).
Эта более чем суровая переоценка всего, чему Николай Степанович ревностно служил и поклонялся, помогает ему осознать, как безмерно его одиночество, и что у него нет семьи и главное — «нет желания вернуть ее» (201). Потерял он интерес к науке и чтению лекций, оравнодушел и к своему знаменитому имени. «Допустим,— размышляет Николай Степанович, — что я знаменит тысячу раз, что я герой, которым гордится моя родина; во всех газетах пишут бюллетени о моей болезни, по почте идут уже ко мне сочувственные адреса от товарищей, учеников и публики, но все это не помешает мне умереть на чужой кровати, в тоске, в совершенном одиночестве… В этом, конечно, никто не виноват, но, грешный человек, не люблю я своего популярного имени. Мне кажется, как будто оно меня обмануло» (226)
Это значит, что занятия наукой отвлекли его интеллектуальные и душевные силы от поисков «общей идеи», столь важной и нужной человеку. Ему теперь ясно, что расположением и вниманием со стороны окружающих людей он зачастую пользовался как известный ученый, а не как человек, личность, индивидуальность. И он понимает, что привязанности подобного рода непрочны, недолговечны. Чехов написал однажды А. С. Суворину: «Вы и я любим обыкновенных людей; нас же любят за то, что видят в нас необыкновенных… Никто не хочет любить в нас обыкновенных людей. Отсюда следует, что если завтра мы в глазах добрых знакомых покажемся обыкновенными смертными, то нас перестанут любить, а будут только сожалеть» (3, 78).
«Общая идея» и все подчиняющий себе профессионализм в рассказе резко противопоставлены. Николай Степанович говорит о себе, как о человеке, «которого судьбы костного мозга интересуют больше, чем конечная цель мироздания» (263).