Седьмой подошла чеченка Сажи Радуева, 17 лет. Темная шатенка с длинными вьющимися локонами. Глаза темнотемнозеленые, почти карие. Ее я запомнил еще с конкурса, как раз изза национальности. В эскорте чеченка – экзотика, да еще такая юная. Все чеченские проститутки, которые попадались на моем пути, были уже лет за двадцать пять и, как правило, вдовы с детьми.

Сажи – беженка из Грозного, еще в первую войну. Потом, уже в России, родители поглупому погибли в автокатастрофе под Воронежем. Дорога была скользкой, и перед их «мерседесом» развернуло фуру дальнобойщика. Скорость была высокой, и тормозного пути им не хватило. Так и живет с пятнадцати лет одна, благо от родителей осталась в Москве хорошая трехкомнатная квартира.

Школу бросила, образование – семь классов.

– И как? РОНО[89] тебя с милицией не ищет, почему в школу не ходишь?

– А мы оттуда документы на перевод в другую школу, в Грозный, взяли, и с концами.

– Значит, родственники на Кавказе есть?

– Родственники есть, но лучше бы их вообще никогда не было. Они все мной торговать хотят. А я второй или третьей женой к козлобородому амиру[90], который вроде как племенной вождь половины аула из сорока домов, не пойду ни за какие коврижки. Что я в этих горах забыла? Стирать его грязные подштанники без горячей воды? Или доить его тощих коров? В шахидки тоже не собираюсь. Я специально крестилась, чтобы они все от меня отстали.

– И отстали?

– Отстали, но прокляли. Наверное, изза этого проклятия вы все тут и оказались со мной.

Смотрю ей в глаза. Взгляд у нее уверенный, точно верит в проклятие.

– Проституцией занимаешься?

– А на что еще мне жить? – возмущается в ответ. – Фамильное золото я еще два года назад продала, как дура, в ломбард. Задешево. Профессии нет. А на тех работах, что предлагают, денег даже на коммунальные услуги не хватит. Да и там все норовят сразу под юбку залезть, причем на халяву. Лучше уж почестному путанить.

За ней шла Наташа Синевич из Белоруссии, из славного города Гродно. 22 года. Студентка Московского педагогического государственного университета, бывшего Ленинского[91]. Учится по специальности «дефектологлогопед» на платном отделении. Остался последний курс. Живет в общежитии. Родители помогают как могут, но что той помощи для такого дорогого города, как Москва – слезы.

Наташа – высокая девушка, почти метр восемьдесят, но это ее нисколько не портит, так как она очень пропорциональная и стройная. И очень красивая. Глаза, так просто васильковые, настолько насыщенный синий цвет их радужки. Русая. Красивые грудь и бедра. Узкая талия. Плоский живот и ноги с круглыми коленками. Такой красавице только Купаву играть в опере «Снегурочка»[92]. Аншлаг обеспечен.

Эскорт для нее – хорошая подработка, чтобы не вгонять родителей в лишние траты. От занятий проституцией открещивается, но думаю, что, скорее всего, в этом она мне врет. Стыдится.

Девятой была самая старшая девушка моего «пионерского отряда», 23летняя Ингеборге Прускайте, литовка, жемайт[93] из Клайпеды. Темная шатенка, голубоглазая, кровь с молоком, большая упругая грудь, узкая талия и широкие бедра. Черты лица немного крупноватые, впрочем, ее внешность это не портило, а добавляло перчику. Рост: метр семьдесят.

– Девяностошестьдесятдевяносто? – спросил я.

– Нет, – гордо заявила в ответ. – Девяносто два – пятьдесят восемь – девяносто.

Просто Сольвейг[94] легендарная. На улице на нее, наверное, все оборачиваются.

– Откуда так хорошо знаешь русский язык?

– Так у нас Клайпеда – русский, считай, город. А до войны был немецкий Мемель. Жила бы в Каунасе – совсем бы вашу мову не знала. Школы у нас, что в Клайпеде, что в Каунасе – одинаковые, литовские. Просто у меня полкласса было русских.

– Странно, твои соотечественники все обычно в Ирландию рвутся уехать на заработки, а ты в Россию. Нестандартно както, не находишь?

– А что я в этой занюханной Ирландии забыла? – От возмущения даже румянец на щеки пробило, что сделало ее еще привлекательней. – Кверху попой весь день на грядке стоять за десять евро в час? Где единственное развлечение – это танцы в деревенском пабе с местными алконавтами?

Съездила разок. Как заработала на обратный билет, так сразу и вернулась. И на всю жизнь зареклась возвращаться в эту страну лицемерных жадюг. Не с моей красотой грядки полоть, а другой работы там для нас нет. Будь ты хоть доктор наук. К тому же они все упертые католики, особенно бабы.

– А литовцы разве не католики? – искренне удивился этой ее эскападе.

– Католики, – подтвердила, – но не настолько же. У ирландцев от папы Римского просто крышу сносит. Это надо видеть. Эротическое наслаждение для них. Круче пипшоу[95].

– Ну а в Москве чем лучше? – прибавил я в голос скепсиса.

– Да всем. В Москве я сначала попыталась поступить в театральный. Чем я хуже тезки? Документы подала сразу в несколько приемных комиссий. Но никуда не взяли изза акцента. Нет, ничего такого, там и русских с говором не берут. Профнепригодность.

– А как же Дапкунайте со своим ярко выраженным акцентом?

– Так она же и начинала как литовская актриса в Каунасском театре. В ее литовском языке никакого акцента нет, – ухмыляется, – это уже потом, когда она в Литве прославилась, ее стали приглашать сниматься на русских киностудиях.

– А дальше как жила?

– Сначала проедала «подкожный запас». Потом меня знакомый преподаватель из ГИТИСа[96] на первую мою вечеринку олигархов запихнул. Пять сотен долларов, как с куста, за выходные на шикарной даче. Это тебе не на ирландской грядке, где вечно пьяные трактористы с немытыми руками.

– Так уж и вечно пьяные? – не поверил я.

Пьяных в лохмуты лондонцев, мочившихся по всем углам на Пикадилли и «отдыхающих» на улице, я видел. Но вот, к примеру, в Оксфорде, где я учился, народ пил не больше остальных.

– Ну пьют они совсем не так, как литовцы, под заборами не валяются. Но с утра они уже под градусом. И весь день по чутьчуть догоняются. К вечерним танцам в пабе уже лыка не вяжут. И так ежедневно. Без выходных.

– Мда… – почесал я репу. – Ктото из умных сказал, что в СССР алкоголизм острый, а в Европе – хронический.

– Похоже на то, – поддакнула литовка.

– А теперь что делаешь?

Ингеборге посмотрела мне прямо в глаза и сказала неторопливо с четкой аллитерацией. Я бы даже сказал, что заявила с неким вызовом:

– А теперь я раздвигаю ноги за двести евро в час. И ко мне очередь стоит из приличных, обеспеченных, хорошо одетых и воспитанных людей, которые терпеливо ждут, когда я в эскорте заработаю на масло под их черную икру и освобожу окошко в своем графике. Так вот. Зимой возят меня на горные лыжи в Куршавель[97] или в Аспен Маунтин[98]. Ну это там, где катается Антонио Бандерас. Летом на Канары или в Ниццу. Или на яхте по произвольному маршруту. Под парусом. Так что квартиру в Москве себе я уже заработала. В хорошем новом доме на проспекте Вернадского. Высоком таком.

Исчерпывающий ответ. Дальше ее допрашивать не стал.

Потом собеседовал с двумя украинками. Такими внешне неодинаковыми, будто они принадлежат разным народам.

Ярина Урыльник, с хутора изпод ИваноФранковска, 18 лет. Типичная чернявая западенка[99], кареглазая, очень красивая, хоть и небольшого росточка. Ей бы ноги чуток вытянуть – цены б не было. Этакая дынька: ткни спичкой – сок брызнет.

Закончила школу, и с подругами, наплевав на всю украинскую незалежность, сразу поперлась завоевывать Москву: с барахлом, узлами, кастрюлями и даже чугунными сковородками, как на вечное поселение. Только их там – таких красивых, никто и не ждал, аж обидно. Сначала работала на рынке возле Киевского вокзала продавщицей. Но быстро поняла, что подставлять свою белую задницу под черных хозяев палаток, да еще за просто так – не есть хорошо, когда налицо реальный денежный спрос на ее красоту.

Теперь самостоятельная. Квартиру снимает. В эскорте недавно. В активе только работа на автосалоне промодевочкой.