Положение государства на момент узурпации власти Цимисхием было тревожным: «Недостаток съестных припасов и повсюду распространившийся голод третий год пожирали ромейскую державу; угрожало ничего хорошего не предвещавшее нашествие росов; карфагеняне [африканские мусульмане. — С.Д.] и арабы намеревались напасть на только что покоренную ромеями сирийскую Антиохию» [48, с. 53]. Император незамедлительно принял надлежащие меры: срочный подвоз продовольствия предотвратил голодный бунт в столице, а к Антиохии отправилась сильная армия. Василевс отстранил от власти всех родственников своего предшественника, но на тотальные репрессии против Фок не осмелился.

Весной 970 г., когда не успел еще стаять снег, тридцатитысячное русское войско великого князя киевского Святослава Игоревича, усиленное отрядами болгар и венгров, появилось у Аркадиополя. В тяжелом сражении византийцы под командованием магистра Варды Склира (сам император находился в Сирии, где только что овладел Алеппо) буквально вырвали победу у неприятеля. В это время в Малой Азии восстал сын куропалата Льва, Варда Фока. Отряды Склира были срочно переброшены туда из Фракии. Посулами и обещаниями Склир склонил к измене часть мятежников, а остальных без большого труда разгромил, причем пленные по распоряжению императора были ослеплены.

Несмотря на временное затишье, царившее во Фракии, Цимисхий прервал сирийский поход и заторопил войска с переправой через Геллеспонт в Европу. Святослав же не собирался покидать Болгарию без выкупа, а провизантийски настроенных болгар усмирял жестоким террором (Лев Диакон сообщает о двадцати тысячах — явно, впрочем, завышенная цифра — посаженных на кол «росами», как греки называли русских, после взятия Филиппополя). Магистр Иоанн Куркуас, командующий фракийской армией, предавался пьянству, и русские одерживали над византийцами победу за победой. Послам Цимисхия князь отвечал «надменно и дерзко» — пусть-де ромеи убираются в Азию. В ответ император, напоминая «катархонту росов» о плачевном финале походов его отца Игоря против Византии и древлян, писал: «Я думаю, что и ты не вернешься в свое отечество, если вынудишь ромейскую силу выступить против тебя — ты найдешь погибель здесь со всем своим войском, и ни один факелоносец[86] не прибудет в Скифию, чтобы возвестить о постигшей вас страшной участи».

Это послание рассердило Сфендослава [Святослава. — С.Д.] и он… послал такой ответ: «Я не вижу никакой необходимости для императора ромеев спешить к нам; пусть он не изнуряет свои силы на путешествие в сию страну-мы сами разобьем вскоре свои шатры у ворот Византия… а если он выйдет к нам, если решится противостоять такой беде, мы храбро встретим его и покажем ему на деле, что мы не какие-нибудь ремесленники, добывающие средства к жизни трудами рук своих, а мужи крови, которые оружием побеждают врага» [48, с. 57].

Весной 971 г. Иоанн I во главе большого, прекрасно оснащенного войска выступил на север. Передовой отряд русских, не ожидавших нападения, отступил в Преславу. 12 апреля под Преславу прибыл сам василевс. Калокир[87], находившийся в городе, заслышав трубы, игравшие приветствие царю, бежал с этой вестью к князю, находившемуся в крепости Доростол (римский Дуросторум или Дристра, позднее — Силистрия). Спустя два дня Преслава пала, царь Петр и казна Болгарии достались ромеям, а семитысячный отряд русских, засевший во дворце, был уничтожен. Император во время штурма храбро бился в передовых шеренгах своего войска.

Через неделю Цимисхий был уже под Доростолом, где сосредоточилось около шестидесяти тысяч (по византийским источникам) «скифов». Греков уже ждали: «Тавроскифы плотно сомкнули щиты и копья, придав своим рядам вид стены, и ожидали противника на поле битвы. Император выстроил против них ромеев, расположив одетых в панцири всадников по бокам, а лучников и пращников позади, и, приказав им безостановочно стрелять, повел фалангу в бой.

Воины сошлись врукопашную, завязалась яростная битва, и в первых схватках обе стороны долго сражались с одинаковым успехом. Росы, стяжавшие среди соседних народов славу постоянных победителей в боях, считали, что их постигнет ужасное бедствие, если они потерпят постыдное поражение от ромеев, и дрались, напрягая все силы. Ромеев же одолевали стыд и злоба [при мысли о том], что они, побежденные оружием и мужеством своих противников, отступят как неопытные в битвах новички и потеряют в короткое время свою великую славу, потерпев поражение от народа, сражающегося в пешем строю и вовсе не умеющего ездить верхом [конница у Святослава была, но не русская, а союзная, печенежская. — С.Д.]. Побуждаемые такими мыслями, [оба] войска сражались с непревзойденной храбростью; росы, которыми руководило их врожденное зверство и бешенство, в яростном порыве устремлялись, ревя как одержимые, на ромеев, а ромеи наступали, используя свой опыт и военное искусство.

Много [воинов] пало с обеих сторон, бой шел с переменным успехом, и до самого вечера нельзя было определить, на чью сторону склоняется победа. Но когда светило стало клониться к западу, император бросил на [скифов] конницу во весь опор; громким голосом призывал он воинов показать на деле природную ромейскую доблесть и вселил в них бодрость духа. Они устремились с необыкновенной силой, трубачи протрубили к сражению, и могучий клич раздался над ромейскими рядами. Скифы, не выдержав такого натиска, обратились в бегство и были оттеснены за стены…» [48, с. 73, сл.]

Иоанн построил по правилам ромейской военной науки укрепленный лагерь, и потянулись долгие месяцы осады и коротких стычек. Русские наносили грекам сильный урон снарядами из метательных машин, а греки поражали их стрелами снизу. Затем ромеи установили тяжелые осадные камнеметы, и потери среди воинов Святослава увеличились очень быстро. «Скифы» совершили удачную вылазку, убив командующего артиллерией ромеев магистра Иоанна Куркуаса. На следующий день, 19 июля, русские, воодушевленные вчерашней победой, попытались пробить себе путь к свободе. Жестокий бой кипел несколько часов, и к вечеру стало ясно, что победа на этот раз досталась грекам. Русские похоронили убитых по своему обряду и, желая умилостивить своих богов, принесли им языческие жертвы: «Они нагромоздили их [мертвых] перед стеной, разложили много костров и сожгли, заколов при этом, по обычаю предков, много пленных, мужчин и женщин. Совершив эту кровавую жертву, они задушили [несколько] грудных младенцев и петухов, топя их вводах Истра» [48, с. 78].

На рассвете 21 июля Святослав созвал приближенных на совет. «Повесть временных лет» сохранила речь князя (текст которой очень похож на соответствующее место у Льва Диакона): «Уже намъ некамо ся дети, волею и неволею стати противу; да не посрамимъ земле Руские, но ляжемъ костьми, мертвыи бо срама не имамъ. Не имамъ убежати, но станемъ крепко, азъ же предь вами поиду: аще моя глава ляжеть, то промыслите собою» [204, с. 206].

Согласно Скилице, Иоанн I предложил князю пощадить войска и решить судьбу войны поединком, но тот отказался «и прибавил издевательские слова, что он, мол, лучше врага понимает свою пользу, а если император не желает более жить, то есть десятки тысяч других путей к смерти; пусть он и изберет, какой захочет» [48, с. 131][88].

В пятницу 21 июля началось последнее сражение. Святослав, находившийся в гуще схватки, едва не погиб от руки бывшего среди ромеев Анемаса, сына последнего критского эмира. Великого князя спасли крепкая кольчуга и щит. Иоанн Цимисхий также бился среди своих катафрактов. Магистр Варда Склир обошел русских с тыла, они дрогнули, побежали, и началось избиение отступавших. Святослав, израненный стрелами, чуть не попал в плен, остатки его дружин спаслись за доростольскими стенами. «Всю ночь провел Сфендослав в гневе и печали, сожалея о гибели своего войска. Но, видя, что ничего уже нельзя предпринять против несокрушимого всеоружия [ромеев], он счел долгом разумного полководца не падать духом под тяжестью неблагоприятных обстоятельств и приложить все усилия для спасения своих воинов. Поэтому он отрядил на рассвете послов к императору Иоанну и стал просить мира на следующих условиях: тавроскифы уступят ромеям Дористол, освободят пленных, уйдут из Мисии и возвратятся на родину, а ромеи дадут возможность отплыть, не нападут на них по дороге с огненосными кораблями… а кроме того, снабдят их продовольствием и будут считать друзьями тех, которые будут посылаемы по торговым делам в Византий, как было установлено прежде.