Бауэр сказал:
— Ну ясно. Он уже отправил экспертов в гараж Дорнброка?
— Да.
— Когда?
— Три часа назад.
— Вы предупредили, чтобы этих экспертов пустили в гараж?
— Нет, я как раз просил никого не пускать в гараж.
— Это глупость номер один. Как вы можете ее исправить? Сейчас же, немедля?
— Я не могу этого сделать, потому что люди Берга были в гараже Дорнброка и их туда не пустили.
— Кто?
— Густав.
— Завтра же увольте его и принесите официальные извинения Бергу.
— Хорошо.
— Тот парень, которого вы подводили к Кочеву, надежен?
— Поэт? Из съемочной группы Люса? Он вполне надежен.
— Откуда Берг узнал про «Кругдорф»?
— Не знаю.
— Надо узнать. Он же не мог высосать эти данные из пальца. Когда вы записывали разговор Люса с Гансом, тот ничего ему не говорил про пивную?
— Нет. И про красного он ему тоже ничего путного не сказал. Он ему только сказал, что ждет звонка…
— Хозяин кабака сказал и про звонок… Люс сказал Бергу про то, что Ганс ждал звонка?
— Берг никого не подпускает к своим материалам…
— Значит, сами вы ничего узнать не можете?
— Ну почему же… Мы работаем в этом направлении…
— Я просил вас отвечать правду, Айсман. Я спрашиваю еще раз: своими силами вы сможете завтра или послезавтра подойти к материалам Берга?
— Мы стараемся это сделать…
— Да или нет?
— Мне трудно ответить так определенно.
— Значит, следует ответить: «Нет, не смогу». И это будет правда. Не предпринимайте никаких шагов до конца завтрашнего дня. Утром я вылетаю в Париж с часовой остановкой в Бонне. Кройцману из министерства юстиции я позвоню сам. Подготовьте материалы по парижской бирже… Что-нибудь такое, за что я бы мог зацепиться, надо же оправдать целесообразность полета… Будем считать, что биржевики ввели вас в заблуждение — это для прессы… Ну а я вылетел для проверки… Понимаете?
— Да. Я подготовлю такую дезу сегодня ночью…
— Что такое «деза»? Дезинформация?
— Это наш жаргон…
— Следите за жаргоном, Айсман.
— На случай непредвиденного, пока вы будете в Париже…
Бауэр перебил его:
— Никаких непредвиденностей. Я вернусь из Парижа в шесть вечера. Надеюсь, за это время вы сможете ничего не предпринимать?
— Господин Бауэр, я думаю не о себе, а о нашем общем деле…
— Понимаю… Простите, если я был резок. Словом, пока мне трудно наметить перспективу в подробной раскладке возможных изменений… Сначала надо ознакомиться с материалами Берга… Но если вы в чем-то ошиблись, не рассчитав, надо круто менять курс. Здесь я учусь у политиков. Когда они заходят в тупик, использовав все возможности для выполнения задуманной ими линии, они эту линию ломают. Это производит шоковое впечатление, и это шоковое впечатление дает выигрыш во времени. А время — это все. Так вот, если нам придется отступать, мы поможем Бергу доказать алиби Люса. Это раз.
Бауэр взглянул на Айсмана и усмехнулся: у того в глазах было детское изумление.
— Это раз, — повторил Бауэр, — как это сделать — подумаем. Я вам подброшу пару мыслей, а вы разработаете операцию. Теперь второе — мы поможем Бергу запутаться, выдвинув через наших свидетелей две новые версии. Первая: Кочев — агент КГБ, он пытался вербовать наших людей… Впрочем, вторую трогать пока не будем.
— А пленка Ленца?
— Пленка нам на руку. У Люса этот материал скопировали агенты Ульбрихта и подсунули Ленцу, чтобы вызвать напряженность в Западном Берлине. И подумайте — на самый крайний случай, — как нам обернуть Кочева против покойного Ганса. Это была бы окончательная победа… Болгарин отравил Ганса, который ездил налаживать контакты в Китай. Как? Ничего?
— Когда станете канцлером, не забудьте старого глупого Айсмана…
— Хорошо, — серьезно ответил Бауэр, — не забуду. Только одна беда — я не собираюсь становиться канцлером. Я не хочу менять свободу на кабалу. Неужели вам по-прежнему хочется быть лакеем?
— Я ваш подчиненный, но есть грань допустимого в разговоре…
— Вы не понимаете шуток, Айсман… Все эти гиммлеры, гессы, таддены… Ваше поколение не понимает шуток.
— Наше поколение понимает шутку, но не любит высокомерия, господин Бауэр. Я могу быть свободным?
— Не сердитесь. Дело-то слишком серьезное, чтобы сердиться по пустякам.
— Я не считаю пустяком обиду.
— Тогда извините меня, я не хотел, вас обидеть, Айсман.
Айсман поднялся и, поклонившись, молча пошел к двери.
— Не сердитесь, — снова попросил Бауэр, — послали бы меня к черту, если так уж обиделись.
Айсман заставил себя улыбнуться:
— Считаем инцидент исчерпанным… Я считаю его исчерпанным лишь потому, что лучше получить оплеуху от умного, чем поцелуй от дурака. Мне интересно работать с вами.
— Ну спасибо, старый волк, — ответил Бауэр, — я пойду спать, а вы страдайте до утра: у меня на аэродроме должны быть хорошие материалы для Парижа. Уж если алиби — так во всем алиби.
— Положитесь на меня, господин Бауэр.
— Я только это и делаю, — улыбнулся Бауэр, — поэтому у меня столько неприятностей.
— Здравствуйте, дорогой старик! — сказал Кройцман, входя в кабинет Берга. — Извините, что я не позвонил вам, утром ваш номер не отвечал, а с аэродрома уже не было смысла трезвонить.
— Здравствуй, Юрген, — сказал Берг, поднявшись из-за стола, — или теперь я должен называть тебя «господин статс-секретарь министерства юстиции»?
Берг все понял, когда вошел Кройцман, и поэтому решил ударить первым — боннское министерство не имело права вмешиваться в его дела, поскольку прокурор подчинялся лишь сенату Западного Берлина.
— Тогда я обязан обращаться к вам «господин профессор, мой дорогой учитель», — ответил Кройцман, поняв тайный смысл слов Берга.
— Я читал, что Пушкину один из старых поэтов подарил книгу с надписью: «Победителю-ученику от побежденного учителя».
— В этом есть что-то от кокетства…
— Прошлый век вообще был кокетлив, и, признаться, мне это нравится. Наш прагматизм похож на естественные каждодневные отправления: поел, значит, через пять часов надо бежать в клозет… Ну, что стряслось?
— Вот, — сказал Кройцман, положив перед Бергом страничку машинописного текста с грифом «Совершенно секретно».
— Зачем мне это знать, если тут штамп МИДа и все наглухо засекречено, Юрген? Это имеет отношение к делам, которые я веду?
— К одному из ваших дел — к Кочеву это имеет прямое отношение…
Берг прочитал документ, в котором МИД просил ускорить разбирательство дела Кочева. Болгары неоднократно напоминали и продолжают напоминать, что судьба аспиранта Кочева беспокоит их и что они требуют либо встречи с ним, либо официального уведомления властей о том, что они предоставляют ему политическое убежище.
— Я не могу выдвинуть никакой версии, Юрген… Ответь им, что дело находится в стадии следствия… Пока что любая версия будет преждевременной.
— Пресса на все лады обсуждает арест Люса. Это странная съемка Кочева… Люс левый. Стоит ли нам идти на конфронтацию с нашими левыми во всем этом деле?
— Я бы поставил тебе самый низкий балл за такой ответ, Юрген. Я не знаю, стоит или не стоит идти на конфронтацию: это не моя сфера. Я служу закону, верю закону и отчитываюсь перед законом, принятым сенатом Западного Берлина.
— Я не призываю вас нарушать закон. В данном случае, однако, мне кажется нецелесообразным разделять понятия «нация» и «закон». Речь идет — естественно, в какой-то мере — о престиже государства.
— Нация и закон — разные категории, Юрген. Я до сих пор не совсем понял: ты приехал с каким-то предложением? Или ты хочешь отдать мне приказ?
— Я не смею отдавать вам приказа, профессор, — пожал плечами Кройцман, — вы же это знаете. Вы не подчинены нам… А если бы и подчинялись — я бы не посмел отдать вам никакого приказа. Не согласились ли бы вы встретиться с представителями болгарского посольства и ознакомить их с ходом следствия? Это моя просьба, а не приказ.