В два часа позвонили из Ярославля: фотографии Никодимова и Страхова, переданные по фототелеграфу в редакцию областной газеты, предъявлены той старушке, у которой останавливался слесарь кооперативного гаража Окунев и его неизвестный спутник. Старушка (Цыбунина Анна Максимовна) опознала в Геннадии Страхове человека, приезжавшего вместе с ее покойным постояльцем. Однако после того, как к ней зашли соседки, показания изменила, сказав участковому, что это не точно: «могла и ошибиться, глаза-то старые, слепые»…

В три часа Строилов собрал оперативное совещание; прежде чем идти с докладом к высокому начальству, решил связать все эпизоды воедино, постараться выработать версии; первое слово предоставил Костенко.

Тот поднялся, оглядел членов оперативной группы (мальчишечки совсем, лица хорошие, с такими можно идти в разведку; куда тебе в разведку? отходил; а может, нет еще?), горестно вздохнул и, спросив у капитана разрешения закурить, начал докладывать:

— Я признателен нашему руководителю, капитану Строилову, за предоставленную возможность поделиться своими соображениями по тому узлу проблем, который ва… нам предстоит развязать… А не выйдет — будете… будем рубить… Итак, первый осмотр квартиры Зои Алексеевны Федоровой, проведенный двенадцатого декабря восемьдесят первого года, показал, что в комнатах не было следов борьбы, насилия и грабежа. Обстановка в шкафах и тумбочках не была нарушена. Найдены пустые коробочки из-под колец с товарными ярлыками — от тридцати до трехсот пятидесяти рублей, изъяли двенадцать кассет, бывших в употреблении, — лежали в тумбочке возле кровати, нашли сберкнижку на имя Федоровой — вклад сто девяносто семь рублей восемьдесят девять копеек… В стенке — при тщательном осмотре — найдены еще две кассеты, «Лоу Войс» и «Панасоник», кулон желтого металла с белым камнем, брошь, перстень. С журнального столика изъят отпечаток пальца на дактилоскопию. В корреспонденции, лежавшей на пианино, обнаружено четыреста сорок рублей, десять золотых коронок. Около балкона нашли изделия из белого и желтого металла: шесть пар запонок, подвеску, серьги, кольца, браслеты… Что-то еще было — точно не помню… На следующий день осмотр квартиры продолжался… Нашли конверт с двумя тысячами рублей, еще несколько колец, гарнитур из браслета, двух колец и кулона… Следовательно, версия грабежа должна была отпасть сама по себе… Однако кто-то сверху требовал работать именно эту версию… Почему? У меня нет ответа… Незадолго до гибели Зоя Алексеевна получила письмо… Вскрыв его она обнаружила свой портрет из журнала — с выколотыми глазами; там же была записочка: «Грязная американская подстилка, тебя ждет именно такая смерть за предательство Родины!». Вскорости она получила еще один свой портрет с идентичной записочкой… Заметьте, выстрелили ей в затылок, пуля вышла через глаз… Однако версию политического убийства нам отрабатывать не давали… Один из допрошенных мною сотрудников ВЦСПС — он посещал несколько раз Зою Алексеевну — обличал ее в своих показаниях: «Я слушал разговоры тех людей, которые у нее собирались, — о пытках, расстрелах и мучениях в так называемых «сталинских лагерях» и словно бы погружался в грязь. Однажды я не выдержал и сказал: «Как вам не смрадно жить прошлым?!» В ответ на это она обозвала меня стукачом и сексотом… Больше я у нее не бывал…» Одна из допрошенных показала: «Федорова очень плохо говорила о товарище Сталине — даже после того, как убрали Хрущева и снова начали писать правду, каким великим стратегом был Иосиф Виссарионович. И вообще у нее слишком часто бывали какие-то странные типы… Раз я у нее встретила отвратительного еврея с длинным носом… Может, ее сионисты убили?»

Строилов усмехнулся, процитировав злую эпиграмму на одного литератора: «И сам-то ты горбат, стихи твои горбаты, кто в этом виноват? Евреи виноваты».

Костенко кивнул:

— Тем не менее мы и эту версию пытались отрабатывать… А вот ее квартиранта, солиста ансамбля песни и пляски МВД некоего Геннадия Семеновича, нам удалось допросить только один раз; сверху жали: «хватит, надоело, не туда гнете»… Он утверждал, что познакомила его с актрисой — в семьдесят седьмом году еще — администратор московского эстрадного объединения общества слепых, а у меня были сведения, что эту самую администраторшу кто-то аккуратно к солисту подвел… Кто? Я вышел на краснодарский след, тоненький, пунктирный, но — многообещающий… Однако из Краснодара позвонили руководству, скорее всего Медунов: «Не цепляйте честных людей»… Я не утомил вас, товарищи?

Ответили, как школьники, завороженным единым выдохом:

— Не-эт!

— Ладно, — хмуро улыбнулся Костенко, — пойдем дальше… От этого самого квартиранта Гены я вышел на некоего «Олега» и «Викторию Ивановну» из Свердловска… Вроде бы она — работник Ювелирторга, сделала Федоровой гарнитур за пятнадцать тысяч рублей, как раз на ту сумму, что актриса выручила от продажи своей дачи… Но ведь, судя по осмотру места происшествия, гарнитур этот похищен не был… Мне и эту линию оборвали — не приказно, конечно, а, как говорил великий кормчий, «тихой сапой»… Ну и, наконец, главное, «Олег»… Тот ли это был «Олег», которого называл квартирант, или нет, выяснить не удалось — не дали. Об этом эпизоде я говорю вам первым… Время настало… Не потому, что гласность, но из-за того, что произошло в Москве за последние дни… Итак, «Олежек» этот был артистом, гастролировал от Москонцерта, ездил с цыганскими ансамблями, с грузинскими, армянскими, кажется, еще с еврейскими и молдавскими… «Олежек» говорил — и я эту информацию получил, — что его друг Борис Буряца, артист Большого театра, продал одному из тузов уголовного мира, скупщику краденого, некоему «Федору Михайловичу» кулон работы Фаберже за двадцать пять тысяч… А некий студент Ленинградской духовной академии поведал, что у Бориса Буряцы, который пользуется покровительством какой-то очень важной дамы по имени Галина Леонидовна, дома хранится на миллион рублей антиквариата и пистолет, похожий на «Зауэр»… Я эту информацию отправил своему начальству… Те перебросили по инстанции. Прошло часа три, и меня выдернули: «отдайте материалы». Я возразил — мол, не по правилам; не понял еще, о ком шла речь; врезали выговор, информацию отобрали… Но ведь память отобрать нельзя… Так что — я помню… А на следующий день я еще одно сообщение получил: тот же «Олежек» говорил друзьям, что о Зое Федоровой, о том, кто ее окружает, информирован Борис Буряца… Вот так-то… А он, Борис, после скандального ареста, связанного вроде бы с похищением бриллиантов у Ирины Бугримовой, укротительницы тигров, и последовавшего затем довольно скорого освобождения прожил недолго — где-то в поездке, уж не в Краснодарском ли крае?! — занедужил внезапно, попал на операционный стол и умер в одночасье, а ведь молодой еще человек, все свои тайны унес, а их было много, ох как много… И я их знаю…

Костенко снова полез за сигаретой, извинительно глянув на Строилова. Тот пожал плечами:

— Владислав Романович, не ставьте меня в неловкое положение, вы здесь старший…

Костенко закурил и, сильно потерев затылок, продолжил:

— Теперь давайте посмотрим, что произошло десять дней назад… Все бы шло, как шло, не подойди ко мне человек, представившийся Хренковым Эмилем Валерьевичем… Ну подошел, ну пригласил поработать в кооперативе, ну назвал нашего общего знакомца Мишаню Ястреба… Все бы ерунда, не разгляди я в его машине Давыдова, которого допрашивал по делу Зои Алексеевны, — говорил я с ним на свой страх и риск, без протокола, оттого как он вертелся вокруг Буряцы и его сотоварищей, а также «дамы-покровительницы»… И когда я пришел сюда — посмотреть, что осталось от дела Федоровой, — выяснилось, что Давыдов этот теперь стал «Дэйвидом», причем чудодейственно быстро, без всяких препятствий свалил в Америку — через месяц после убийства… За него, как я выяснил, похлопотали: сверху было указание, то ли от Щелокова, то ли от кого еще… Ясно? Вот поэтому я и запросил данные на Хренкова. Но того, который ко мне подошел, в столице среди Хренковых не оказалось… Пришлось сделать робот. Сначала робот опознал Мишаня Ястреб: «садист-следователь, арестовали в пятьдесят седьмом, били смертным боем в Саблаге, называя Хреном». Потом опознал генерал Трехов, который и Зою Федорову освобождал, и следователя ее сажал… Я, именно я, попросил Ястреба найти мне подходы к Хрену, который назвал «свой» кооператив… А по случайности в этом кооперативе работала подружка Мишани, и, видимо, Ястреб нашел — скорее всего, через Людку — эти самые подходы, за что и был убит… И Людка — тоже… Практически одновременно… А затем — убрали слесаря гаража Окунева, где хранилась машина, с которой снимали номерной знак… Тоже, кстати, чалился в Саблаге… А затем батюшка нашего руководителя, генерал Строилов, назвал фамилию робота — подполковник бывшего МГБ Сорокин, Евгений Васильевич. Поэтому я вновь и вновь задаю себе вопрос: отчего Федорову не пускали в гости к дочери? Кто именно? Она не хотела эмигрировать, мечтала повидать дочь и внука — всего лишь. Почему раньше ее пускали в Штаты, а потом превратили в озлобленную отказницу?