Слезы текли по щекам не от его грубости, а от того, что скучала. Тосковала. Ждала. Думала, придёт и исчезнет наваждение, угаснет похоть, пропадёт желание. Но нет. Каждая эмоция, связанная с ним, стала ярче, едва ноздрей коснулся его терпкий аромат. Как будто до этого в костре тлели угли, но кто–то плеснул на них бензина. Разгорелось ярче, горячее и нетерпеливее, сжигая всё на своём пути.

Он молчал, и я тоже. Только коротко всхлипывала, безнадёжно стараясь не издавать звуков. Медленно выдохнул в мою шею, подхватил за спину и поднял в воздух. Обняла ослабевшими руками, и простонала, когда поняла, что между ног всё горит и ноет.

Опустил на кровать, включил ночник и стал осматривать причинённый ущерб. Я не жалуюсь, нет – руку бы себе сломала кувалдой, лишь бы он был рядом. Боль физическая ничто по сравнению с болью одиночества; с болью осознания того, что никому не нужна – даже психу, маньяку, насильнику.

Скрежещущий вдох вырвался из его горла, когда я вскрикнула от прикосновения к воспалённой плоти и схватилась за его запястье мёртвой хваткой, чтобы убрать руку. Он отстранился, отодвинулся и сел на край кровати, обхватив голову руками. Слёзы высохли, быстрая мысль о том, что он сейчас уйдёт, придала сил. Подползла сзади, обхватила широкие плечи руками – по–прежнему в куртке, на которой были капельки растаявшего снега.

– Останься. Пожалуйста, – хрипло попросила в затылок, вдыхая его запах.

Он накрыл мои руки ладонью, прерывисто вздохнул и повернул голову. В приглушённом свете настольной лампы его профиль был мягче, на скулы падала тень от ресниц, губы чуть припухли от поцелуев. Руки, против воли начали стаскивать куртку, он ухмыльнулся, но останавливать не стал. Раздела, потянула вверх джемпер из тонкой кашемировой шерсти, прижалась грудью к обнажённой спине.

Повернулся, обнял и устроил мою голову на своём плече. Погладил по волосам, поцеловал в макушку, и хрипло сказал:

– Спи.

Только ночью, не могу уснуть

Странный холод, в сердце прячется

Что случилось – скажите мне, кто–нибудь

Только осень в окно мне расплачется

 

Уматурман «Проститься»

 

Он стал приходить по ночам, но больше не касался меня так, как прежде – осторожничал. Просто лежал рядом, гладил мою спину, перебирал рёбра и позвонки пальцами, вдыхал запах моих волос.

Он не говорил много, не называл своего имени, хотя я рассказала всю свою подноготную. Рассказала о своей семье – маме, которая растила меня одна; о муже, который предал и ушёл к другой; о своих мечтах и желаниях. Он улыбался, хмурился, иногда заливисто смеялся забавным историям из моей, в общем–то, ничем не примечательной молодости. С интересом наблюдал, как нанизываю бусины на нитку и леплю их из полимерной глины.

Я готовила нам ужины, каждый раз что–то новое и необычное: лазанью со шпинатом и соусом бешамель, гриль овощи и мраморную говядину, тайскую рисовую лапшу с креветками в сливочном соусе, ризотто с крабовым мясом и шампиньонами. Он всегда жадно ел, чуть ли не облизывал тарелку и улыбался. Помогал помыть посуду, благодарил за еду искренне и с нежностью – целуя в макушку и сжимая в объятиях.

Иногда мы пили кофе по ночам, и потом смотрели глупые французские комедии – мои любимые – до самого восхода.

А наутро я просыпалась одна, всегда разбуженная запахом свежезаваренного кофе и тостов.

Затем он пропал. Я не находила себе места, перестала готовить и судорожно ждала по ночам того момента, когда повернётся его ключ в замке. Днём стала уходить, сначала на пару часов, затем почти на всё время – надеялась, что придёт неожиданно.

Мобильный трезвонил без устали: звонила мама, Светка, бывший муж – я редко отвечала на их звонки. Одиночество снова навалилось суровой реальностью – холодное, жалкое, беспросветное и жестокое. Слёзы текли по щекам, когда засыпала и просыпалась одна; хотелось кричать от душевной боли, которая разрывала на части.

Мне не хватало его сильных, умелых рук; жадного рта и мягких губ, которые мгновенно краснели и опухали от жарких поцелуев. Не хватало синяков по всему телу – прежние пожелтели и почти исчезли с моей кожи. Не хватало его колючих волосков, и запаха. Запаха, пожалуй, не хватало больше всего.

Понимала, что влюбилась. Вот так – глупо, наивно, в совершенно незнакомого человека, но влюбилась. Потеряла себя, растворившись в воспоминаниях. Вздрагивала от жара, когда проходила мимо стены в прихожей, где он взял меня в первый раз; обливалась холодным потом, когда стояла, опершись ладонями о кухонную столешницу; жевала губы, смотря на комод в прихожей. Пыталась довести себя до оргазма в душе, под одеялом, но свои собственные руки предавали – пальцы не были такими шершавыми и грубыми, как у него.

Ждала, как побитая, брошенная собака, своего хозяина. И постепенно теряла веру – веру в то, что он снова придёт.

– Выглядишь совсем неважно, – осторожно сказала Светка за чашечкой кофе в кафе, куда вытащила меня в один из первых тёплых весенних дней, – Не приходил?

Я отрицательно покачала головой и спряталась за тёмными солнечными очками, делая вид, что ярко светит в глаза.

– Может, позвонишь ему? – она отпила из своей чашки и забросила в рот несколько шоколадных трюфелей.

– У меня нет его номера.

– Тебе не кажется это странным? Сколько вы встречаетесь – а ты ничего о нём не знаешь. Даже имени, – она бросила мне укоризненный взгляд, – Может, он женат.

– Он не женат, – резко ответила я, – У него никогда не было кольца, и следов тоже нет.

– Может, не носит вообще, и жена не против.

– Он не женат, Светлана, – грубо повторила я.

Светка вздрогнула, я редко была раздражительной. Наверное, в этом моя беда – всегда мягкая, податливая, вежливая. Наступили на ногу? Ничего страшного. Пропустить в очереди, в которой стояла битых пятнадцать минут? Идите, конечно, я ещё подожду. Дать взаймы, зная, что уже никогда не вернут? Естественно. Простить мужа–изменника, помочь ему в бизнесе почти забесплатно? Обязательно.

Наверное, пора меняться. Что–то сделать с собой, прикрутить другую голову. Мыслить иначе.

Я была такой – дочь матери–одиночки. Слишком хорошей, слишком правильной, слишком приторной. В школе больно кричали в спину: «Безотцовщина» – я приносила конфеты на накопленные деньги, чтобы задобрить одноклассников. Учителя смотрели косо – стирала шторы голыми руками, а потом лечила волдыри на коже от хозяйственного мыла. Мальчик посмеялся над слишком длинной юбкой – обрезала её так коротко, что не могла показывать указкой, стоя у доски – едва задиралась, открывала белые хлопковые трусики. Над ними, кстати, тоже посмеивались – в то время у многих уже были кружева.

Назвали серой мышкой из–за неприметного цвета волос – стала платиновой блондинкой. Сказали, что толстая – похудела на пять размеров. Поругали рисунки, мол, никогда тебе не быть дизайнером – руки–то из жопы растут – пошла на экспресс курс для начинающих художников и поступила на бесплатный факультет архитектуры и дизайна.

Жизнь не била, нет. Били люди. Били остро, безжалостно, и я приспосабливалась. Не била в ответ – подставляла щёку. Думала исправятся, одумаются. Не получилось…

Дожилась до того, что скучаю по какому–то психу, который приходит в мой дом без разрешения и трахает меня, как надувную куклу.

Светка что–то говорила, но я не слушала. Поняла, что меня в очередной раз используют – уши для её дерьма и проблем. Хочет очередного халявного ремонта: зарплату задерживают, а просто жизненно необходимо обновить кухню, не найдёшь мебельщиков подешевле? Для меня её «подешевле» значило провести несколько бессонных ночей, рисуя проект и купить материалы для фасадов за свой счёт, потому что крашеный глянец, который она хочет, «подешевле» не делают.

Да, пора что–то менять. Я решила сменить подругу.

– Мне пора, – сухо сказала я, поднимаясь из–за стола, – Насчёт кухни, обратись в любую фирму и тебе сделают ценовое предложение и проект.