Выпуклые глаза еврея, казалось, источали осуждение. Угадав, что его слово будет решающим, Фейба подошел к старосте и поцеловал его руку.
— Пан Петр, — начал он. При этом глаза его увлажнились, — я с вами. И народ мой с вами. Как вы поступите, так и будет. На все воля Божья. Не знаю, сумел бы я сохранить свой разум, случись со мной подобное! Я понимаю вас!.. И все же подумайте. У вас дочь. Прежде чем решиться на что-то, подумайте о ней. Не следует самочинно оставлять дитя сиротой. Кто заступится за бедняжку, когда это понадобится?.. В этой крошке ваше будущее. В ней и ваше спасение. Она еще одарит вас не одной радостью. Она вернет вам и желание жить, и надежду. Живите ради дочери, пан Петр. И молитесь, уповайте на милость Бога, чтобы Он дал всем нам возможность обнять пана Юрия.
Чувствуя, что силы на исходе, пан Петр, как и днем раньше, неожиданно направился к дверям. Охранники убрали алебарды, освободили проход. Движение их заставило пана Петра остановиться. Планы его вдруг переменились: ему отчаянно захотелось повидаться с дочерью. Он понял, что ответ на свое ужасное решение прочтет в ее глазах...
Наконец он вышел... Оставшиеся в зале стали молча переглядываться и вздыхать. Лица их в эту минуту выражали сочувствие и тревогу.
Глава 12. Пленник
Пан Юрий пребывал в том состоянии, когда едва различаешь, где явь, а где сон, и когда теряешь всякую надежду на то, что тебе помогут. Уже тогда, у брода, он испытывал желание умереть — настолько омерзительными увиделись ему лица тех, кто его взял в плен... Когда его привезли в лагерь, к нему вернулись способности думать и чувствовать. Пленение представлялось ему не иначе как позором, насмешкой над погибшими товарищами — паныч был уверен, что его не убили лишь потому, что он оказался слабее других. Но хуже всего, что эта ужасная неудача представлялась ему еще и Божьей карой. Последнее обстоятельство мучило особенно...
Решающей для несчастного стала первая ночь плена. Татары бросили его к ногам визиря. Мустафа, не ждавший такого подарка, распорядился наградить удачливых воинов. Потом дал волю страсти поработителя: уставился на пленника глазами удава. Он долго ухмылялся и что-то обдумывал. Наконец отдал распоряжение. Мальчика выволокли на улицу и отвезли в центр стана.
Утомленный, измученный, но наконец оставленный в покое, пан Юрий вскоре забылся сном. Он проспал до глубокой ночи. А когда проснулся, стал свидетелем необыкновенного зрелища, потрясшего его не меньше, чем недавняя схватка. Во всю ширину холмистой долины перед ним сияло бесчисленное множество костров. Вместе с мигающими звездами эти огни делали мир воистину беспредельным, как бы раздвигали рамки Вселенной. Трудно было разобрать, где заканчивается земля и начинается небо. Вдобавок долину заполняли голоса: говор и смех межевались с криками и стонами. Пленник вслушивался — и ему казалось, что он угадывает отзвуки все той же схватки у брода... Беспокойство усиливало его слух. С какого-то мгновения за гулом голосов и треском пылающих костров мальчик услышал странный, мучающий душу плач. Он не знал, но подсознательно догадывался, что это голоса плененных женщин и детей...
Утром беднягу усадили на лошадь и повезли к замку. Увидев отца, пан Юрий воспрял было духом. К нему вернулись силы, способность мыслить. Но радость оказалась недолгой — татары вернули мальчика в лагерь.
И с этого часа раны его заныли сильнее прежнего. От боли он даже впадал в беспамятство и начинал бредить. В чувство его приводила ругань татарских воинов. Но стоило очнуться, как опять возвращалась боль...
В мучениях минула еще одна ночь. На следующий день пленника вновь повезли к замку... Пляска варваров, зуботычины отняли у него последние силы. Когда варвары начали танцевать, несчастному почудилось, что вокруг забесновались черти: он видел их длинные хвосты, которыми они били его, видел красные, как горящие угли, глаза и слышал топот их копыт. Со всех сторон на него таращились злые клыкастые рожи... Бедняга был уверен, что Господь спровадил его в ад, и только не мог уяснить причину такого Божьего правосудия.
Так прошел еще день.
На следующее утро пленника усадили в седло и опять повезли в город. На этот раз отряд проследовал к той горке, возле которой пан Юрий был пленен. Всадники перебрались через брод и стали взбираться на вершину, в верхней точке которой уже был вкопан столб...
Достигнув верхней площадки, татары спешились и, ссадив пленника, привязали его к столбу. Мальчик не роптал и не сопротивлялся. Когда последний виток веревки обвил его тело, он устремил взгляд вверх, на небо, и, превозмогая бессилие, прошептал:
— Господи, сделай так, чтобы эти люди ушли, наконец оставили меня в покое!
И небесный Владыка сейчас же отреагировал на это обращение: покончив с делом, татары сели на лошадей и удалились...
Пан Юрий остался один. Рой мух витал над его головой. Видя перед собой отвесный скат, мальчик чувствовал головокружение. Пытаясь победить слабость, он устремил взгляд на долину... Перед ним, словно на ладони, лежал город. В центре, окольцованный голубой водой, тянул вверх свои стены и башни замок. Едва ли пленник понимал, что в это самое время на него смотрят все, кто находился на замковом дворе, — его мучили блеск лучей, отражавшихся от воды, гул мух и жажда. Всеми видимый — и своими, и врагами — несчастный не мог рассчитывать на помощь. Жизнь его оценили слишком дорого, чтобы за нее можно было заплатить.
Так он и оставался на своей горе, если и способный чего-то желать для себя, так это скорейшей смерти. Кровь перестала сочиться из его вздувшихся, посинелых ран. Гнойные места на теле залепили мухи. Пленник уже не чувствовал боли. Он продолжал пребывать в сознании — но жизнь мало-помалу уходила из него. Оставалось немного: чуточку усилий солнца, ветра, чтобы душа его наконец рассталась с телом. Помешать этому уже никто был не в силах...
Глава 13. Между тьмой и светом
Оставив пленника, татары направились к замку. Их отряд уже без опасения приблизился к Княжеской башне.
Стоя у окна, пан Петр узнал Амурата. Последний, как всегда, улыбался.
— Твоя милость, — увидев старосту, крикнул татарский посол. — Мустафа-бей спрашивает: «Как долго ты будешь упорствовать?» Теперь время пошло на мгновения: мальчик может умереть раньше твоего согласия. Поторопись!.. Неужели тебе приятно лицезреть последние судороги твоего ребенка! Каких-то полдня — и ворон сядет на его голову, чтобы начать выклевывать глаза!
Не зная, как избавить себя от этих ужасных предсказаний, пан Петр закрыл ладонями лицо. Ему следовало бы отойти от окна — но что-то удерживало несчастного. Разговор все-таки оставлял надежду.
— Почему молчишь, твоя милость? — безжалостный посол продолжал улыбаться. — Или тебе не жаль сына?.. О да, конечно, ведь ценою его крови ты сохранишь свою честь! Ты — жестокий, пан Скарга. У тебя нет сердца. Мы потому и подняли твоего сына так высоко, чтобы показать, как ты бессердечен! Но еще есть время, старик! Подумай! Хорошенько подумай! Твои люди — за твоего сына. Мы предлагаем честную сделку. Мустафа-бей готов даже поторговаться... Должен признать, что мы впервые встречаем такого упрямца. Ты — сыноубийца, пан Скарга. По законам нашей страны тебя следует покарать. Но я говорю: еще не поздно, старик! Твой сын слишком слаб, он едва дышит — но он еще жив! Ты можешь спасти его! Подумай, пан сыноубийца!
Собрав остатки самообладания, пан Петр наконец дал знать татарину, что хочет говорить. Негромко, но твердо он ответил:
— Ступай себе, Амурат. Тебе не удастся разжалобить меня. И передай бею, что он не получит моих людей...
Эти слова были услышаны на замковом дворе. Осажденные онемели. С одной стороны они видели беззащитного умирающего мальчика, привязанного к столбу, а с другой слышали тихое, но упрямое «нет» его отца. И это «нет» в противовес всему отзывалось в их сердце не радостью, а болью. Иные уже готовы были предложить себя в обмен на мальчика...