— Венюжинский.

— А имя?

— Станислав.

— Так ведь это — он!

— Кто он?

— Мой поляк!

— Да нет, это мой поляк!

— Ну наплевать, Васька! Это — наш поляк! Где он у тебя?

— Он у меня в угловой по ту сторону дома спит. Он на наливку сильно налег.

— Ну держись теперь у меня, пан Венюжинский! Долг платежом красен! — сказал Митька.

35

ЖЕНСКОЕ СЕРДЦЕ

Грунька, напрасно прождав Митьку у Гидля, вернулась домой вся в слезах.

— Ну ради бога, что с тобой? — стала расспрашивать ее Селина, ожидавшая ее возвращения.

Грунька стала у нее уже не на положении горничной, а доверенного лица. Да иначе и быть не могло после тех действительно важных услуг, которые она оказала француженке. Без нее последняя была как потерянная, в совершенно незнакомом ей Петербурге, при помощи же Груньки она проникла во дворец, видела свою соперницу и смогла повлиять на нее. О переезде принцессы в Зимний дворец ей тоже стало известно, и она с самодовольством узнала, что это — дело ее рук, и что бы там ни было, а каша заварилась.

Селина де Пюжи была прежде всего, конечно, авантюристка в душе, и для нее являлось самым разлюбезным впутаться в интригу, да не просто любовную, а с политической окраской.

О, ради этого она могла раскинуть сети и рискнуть всем, даже жизнью! По религии она была католичка, а по складу своего характера суеверна, и внезапное, неожиданное появление помощи в виде Груньки рассматривала не иначе, как проявление Высшего Промысла, благоприятствовавшего ее любви. Эту свою чисто телесную, то есть, по-русски, похотливую любовь к графу Линару она называла «святою», совершенно искренне воображая, что святость тут заключается в том, что она не изменяет с другими мужчинами красавцу-графу.

Таким образом, видя в Груньке проявление особенного благоволения свыше к своей персоне, Селина де Пюжи обходилась, конечно, с ней не так, как с горничной.

Да и веселее ей было болтать с Грунькой на равной ноге, тем более что та была ей кладом во всех отношениях и умела даже довольно недурно объясняться по-французски.

Селина ждала возвращения Груньки в надежде узнать от нее какие-нибудь новые подробности и, когда увидела ее в слезах, сейчас же вообразила, что случилось что-нибудь неприятное для нее самой.

— Поди сюда! Скажи, что произошло? Какое-нибудь несчастье? Да? — говорила она Груньке, снимая с нее плащ.

— Никакого несчастья не произошло! — недовольно ответила Грунька.

— Ага! Понимаю! Вероятно, твой красавец-сержант не пришел?

Она, конечно, уже раньше успела расспросить Груньку, есть ли у той человек, которого она любит. А Грунька не могла удержаться, чтобы не сказать, что, конечно, есть, и Селина стала спрашивать ее, какой он собой: красивый, сильный, здоровый? Грунька расписала Митьку как могла и на вопрос, кто же он, ответила, что он благородный.

Селине почему-то представлялось, что возлюбленный Груньки непременно должен быть сержантом, и она его теперь называла не иначе, как «красавец-сержант». Звучало это по-французски очень красиво: le beau-sergent, и Грунька, чтобы избавиться от лишних рассказов и подробностей, не разубеждала Селину: сержант так сержант, не все ли ей было равно!

— Ну так твой красавец-сержант не пришел? Угадала я? Правда?

— Ну и правда! — всхлипнула Грунька. — Ну уж достанется ему, чертовой кукле! — добавила она по-русски.

— Что ты говоришь, а? — переспросила Селина. — Ты, кажется, сердишься на него? Но ведь ты знаешь мужчин; они такие ветреники! Ну он, может быть, развлекся чем-нибудь.

— Не таков он, чтобы развлекаться!

— Ну он пил с товарищами и выпил лишнее. Мужчина ведь не может не пить!

«Этой прорве, — подумала Грунька о Митьке, — сколько ни лей — не напьется!» — и сказала:

— Нет, напиться он никак не может!

— Вот и граф Линар тоже, — подхватила Селина, — сколько он может пить, сколько он может пить, о, небо! Но ведь может быть, его задержало какое-нибудь дело?

— Конечно, это может быть! — согласилась Грунька. — Но тогда бы он, наверное, дал о себе знать!

— Ты боишься, что с ним что-нибудь случалось? Но что же может случиться с таким храбрым и сильным человеком, как твой красавец-сержант?

— По нынешним временам все может быть! — проговорила Грунька.

И вдруг ей представилось, что Митька захвачен людьми Бирона и что дело от этого может принять очень серьезный поворот.

Первое, что подумала она, когда ей это пришло в голову, найти поскорее способ, каким образом помочь Митьке, если над ним что-нибудь стряслось. К сожалению, у нее для этого не было никакой возможности. Она даже не знала, к кому обратиться, так как деловые связи Митьки были ей совершенно неясны, а того, что она знала, было слишком недостаточно.

Однако она видала на деле, что он может многое, что стоило ему захотеть переодеться конюхом Миниха, и ему удалось выполнить эту роль.

Но не к конюхам же Миниха было ей обращаться за помощью!

— Знаешь что? Может, послать к нему? — сказала Селина.

— Теперь уж поздно! — сказала Грунька. — На перекрестках поставлены рогатки, и уже без пропуска никому не пройти.

— Какие у вас здесь странные порядки! — сказала Селина. — Я бы дорого дала, чтобы тебя чем-нибудь утешить. То есть явись, кажется, сейчас твой сержант, я бы дня него сделала все, что бы он ни захотел!

В это время в стекло ударилась горсть песка с шумом, заставившим женщин вздрогнуть.

Селина побледнела и трясущимися губами произнесла:

— Боже мой, что это?

— Это — он! — сказала Грунька.

— Кто — он?

— Ну конечно мой Митька! Я пойду отворять ему дверь… уж это у нас с ним было так условленно, в окно песком кидать!

Она побежала и действительно не ошиблась: Митька явился, несмотря на поздний час, едва успев очнуться.

Ему немедленно страшно досталось от Груньки, но вместе с тем она, радостная, привела его прямо к Селине, и Митька, познакомившись с нею, сказал, что пришел не даром, а с делом, с одной просьбой. Селина де Пюжи должна была признаться, что Митька действительно «красавец».

36

ЯВЬ ВО СНЕ

Пан Станислав Венюжинский, получив от Иоганна не допускающее возражений приказание, да еще сопровождаемое весьма серьезной угрозой, потерял всякое равновесие духа и вышел на улицу сам не свой.

Он отлично знал, что слово старого Иоганна — не шутка и что можно было бы как-нибудь избежать гнева герцога, но злость его «старой собаки» неукротима и Иоганн — не такой человек, чтобы говорить что-нибудь на ветер. Уж раз сказал он, что за неисполнением приказания последует Сибирь, то действительно она и последует, если Станислав не найдет упущенного им человека, знающего адрес этой проклятой гадалки, госпожи Дюкар.

А как найти его? Что может предпринять бедный, затерянный в Петербурге и притом благородный и, конечно, красивый и храбрый шляхтич Станислав Венюжинский?

Он себе казался и храбрым, и благородным, но совершенно беспомощным, каким-то бедным и затерянным.

Он не знал даже, как приступить к розыскам, с чего начать. Оставалось бродить наудачу, надеясь, что авось и попадется ему этот человек. И Станислав пошел бродить по Петербургу, куда глаза глядят.

Сначала ему хотелось просто остаться во дворце и ждать там счастья, потому что было, в сущности, все равно, бродить ли по городу или сидеть дома одиноким: ведь только чудо могло вывести его из затруднительного положения. Но Венюжинский все-таки хотел показать, что он деятелен, и поэтому он вышел.

Прогуляв некоторое время по осенней сырости и устав от ходьбы, он остановился и стал соображать.

«Ну чего я, бедный Стасю, — думал он, — хожу так и мучаю себя, ужасно мучаю? Все равно я своего злодея не найду, и повезут меня, бедного, в Сибирь. Так лучше же мне скрыться и вовсе не возвращаться больше, а постараться наняться к какому-нибудь пану в отъезд и уехать с ним на родную сторону, ну их, в самом деле! Что же они, право!.. Повезут меня в Сибирь, и пропаду я, благородный и храбрый, ни за грош!.. А если бы не это, то какой бы из меня мог знатный пан выйти!»