Макс догадывался, что с Кэт что-то не так. Это было витало в воздухе. Последи цветного и ярого мира она напоминала чёрно-белую тень. Внешне всё оставалось прежним. Их отношения так и оставались прекрасной идиллией посреди калифорнийского рая. Макс проклинал свой дар, видеть больше чем нужно. Он знал, что дело пахнет бедой, не мог понять её причину. Он продолжал копаться в отношениях, понимая, что заблуждается и ждёт подвоха совсем не там.

— Макс, я знаю, что тебя это не обрадует, но я беременна, — сказала Кэт, сжимая в руках тест.

Макс посмотрел на неё будто впервые увидел. Достал сигарету из пачки и закурил. Его руки заметно дрожали.

— Знаешь, лет пять назад. У нас с моей бывшей возникла подобная проблема. Я был слишком циничным и хладнокровно послал её на аборт. Я смотрю на тебя и понимаю, что не смогу сделать то же самое с тобой. Мы все должны быть в ответе за свои поступки. Мы взрослые люди.

Кэт расплакалась.

— Я не знаю, что делать, это меня пугает, — сказала она.

— Меня тоже. Но я уверен, что мы справимся.

— Я тоже думала о том, чтобы избавиться от этого. Но я не могу. Это же часть тебя.

— Мне нужно выпить.

— Сейчас пять утра.

— У меня где-то завалялась бутылка рома.

Макс был пьян в стельку уже через полчаса.

— Заебись, у нас будет сын, — говорил он, заплетающимся языком.

— А если будет дочь? — спросила Кэт.

— Ничего. Блин, никогда не хотел детей, но мне скоро тридцать и пора что-то менять. Чёрт, я буду лучшим отцом на свете, и никогда уже точно не буду бухать.

Его нежность к Кэт возрастала с каждым днём.

Гром грянул спустя неделю. Кэт позвонила и сказала, что попала в больницу. У неё случился выкидыш. Макс не знал, стало ли ему легче от этого факта, но на душе всё равно было паршивенько.

— Ненавижу больницы, — сказал он, навещая её в очередной раз. — Уже прошло три дня, почему тебя до сих пор не выписывают?

— Не знаю, обследования какие-то и анализы. Они считают, что этот выкидыш был не просто так. А я хочу домой, я хочу к тебе, — она почти плакала.

Спустя обследование выявило рак в пятой стадии. Макс с отсутствующим видом слушал речь врача. Он говорил, что отчаиваться рано, шанс пусть и мизерный, но всё же есть.

— Выкарабкаюсь, — заявила Кэт. — Странно, что мне приходится успокаивать тебя, а не наоборот. Пройду химеотерапию, подумаешь, останусь лысой и похудею. Но потом волосы снова отрастут.

Но Кэт становилось всё хуже, болезнь пожирала её изнутри. Про таких горят: «Сгорает как свеча». Макс завидовал её силе и оптимизму. Кто-то же должен сохранять рассудок. Она находила в себе силы сбегать по ночам из больницы и просила Макса катать её по городу. Она улыбалась, глядя на огни Голливуда, словно стремясь впитать в себя их свет.

— Скоро выход моего фильма. Я так долго об этом мечтала, а теперь даже не смогу пойти на премьеру. Зато умру знаменитой, — заметила она с усмешкой.

— Не говори так. У тебя будет ещё много премьер, много ролей. И мы всегда будем вместе. Хочешь, даже детей заведём.

— Никогда их не хотела. А теперь, кажется, хочу, — сказала Кэт и впервые за всё время болезни заплакала. — Я умру. Я это знаю. Мне больно внутри. Мне страшно засыпать.

Она сделала глубокий вдох, стремясь вернуть самообладание. У Макса разрывалось сердце, глядя на неё.

— Дай сигарету, — робко попросила Кэт.

— Ты же не куришь? — спросил Макс.

— Никогда не поздно начать. Теперь уже всё равно.

Пришлось вернуться в больницу. Снова к этим уколам и капельницам. Кэт кусала губы от боли, морфий действовал плохо. Гниль разливалась в её крови. Болезнь не оставляла ей шансов. Каждый вечер она просила у судьбы разрешение пожить ещё один день.

Из дневника Макса:

У нас теперь табу — мы не говорим о смерти. Делаем вид, что у нас есть будущее. Я читаю ей всякую хрень. Смотрим фильмы, едим сладости, смеёмся, стараясь забыть, что мы в больнице. За стенами идёт жизнь. Душное лето Лос-Анджелеса. Кондиционер работает вполсилы. А мне не разрешают отвести Кэт на море. Мы так любили ходить на пляж раньше. Больница действует удручающе. Здесь царит смерть. Ничто не внушает надежду. Я сам столько раз умирал в этих белых стенах. Чувствую себя отвратительно. Почти не сплю. Сторожу её сны. Если бы я мог, я бы забрал её боль себе, я бы умер вместо неё. Мне кажется, я люблю её только сильнее.

— Знаешь, лучше умереть, когда ты счастлив, — сказала она сегодня, — чем, когда ты молишь о смерти. Я люблю тебя, я счастлива, что ты рядом. Я отработала свою программу. Хлебнула столько горя, что страшно вспоминать. Под конец встретила тебя. Прости, что я умираю.

Тут я уже не выдержал и расплакался. Не помню, когда в последний раз плакал, но тут прорвало. Кэт пришлось меня успокаивать.

Ей становилось всё хуже. Она всё больше спала. Просыпалась, крича от боли. Было невыносимо смотреть на это. Ей кололи морфий и она снова засыпала. Я не отходил от неё ни на шаг. Кэт похудела, изменившись до неузнаваемости, постепенно превратившись в скелет.

Я начал думать, что всё похоже на страшный сон. Скоро я проснусь, а она обнимет меня и скажет, что всё хорошо. И всё будет как раньше. Но жестокая реальность давила на меня со всех сторон. Врач сказал, что болезнь прогрессирует с невероятной быстротой. Я не мог даже разговаривать с Кэт, она начала бредить на испанском.

Кэт умерла ночью, когда я уснул, обессилив в конец. Ушла тихо и спокойно без мучений, даже не разбудив меня. Её рука сжимала мою. Её лицо выражала покой, а на губах сияла лёгкая улыбка. Моя бедная девочка почти не мучилась. Ей было всего двадцать шесть.

Я вдохнул с облегчением, понимая, что теперь всё кончено. В моём сердце не осталось страданий. Там теперь зияла только пустота. Мой разум стал мыслить на автомате. Организовывал похороны, зазывал цветы, обзванивал всех, принимал соболезнования. Три дня прошли как в тумане. Мне приходилось напрягать память, чтобы вспомнить Кэт здоровой и живой. Перед глазами был тот измученный скелет, который я видел всё время в больнице.

Я кололся уже три дня, чтобы заглушить боль в душе. Теперь я мог снова вернуться саморазрушению.

На похороны приехал Дани. Мы не виделись около года, и я был очень рад, снова встретить старого друга. Герман передал мне засушенную ветку вереска. Что значил этот подарок, оказалось для меня тайной. Было страшно осознавать, но я скучал без него. Накатывала собачья тоска. Я хотел с ним помириться, но не решался растоптать свою гордость. Мне было тяжело простить его.

На похоронах я чувствовал себя ужасно, меня пару раз стошнило кровью. Я рассмеялся, тому факту, что становлюсь ближе к смерти. Люди пытались говорить со мной, но я не видел смысла ни в чём. Я растворялся в прострации, повинуясь водке и героину. Мои верные друзья снова были со мной.

Я получил урну с прахом и отправился домой. Мне с трудом верилось, что Кэт теперь находится в этом сосуде. Я открыл его, вдыхая запах серого пепла. Среди него была одна целая косточка. Я решил оставить её себе как талисман, чтобы любимая хранила меня после своей смерти. Я растворил в воде пару ложек праха и выпил, давясь горечью. Мне хотелось, чтобы Кэт осталась во мне.

Я не мог находиться в таком большом доме один, особенно в своей огромной пустой кровати. В ней больше никогда не будет другой женщины. Никого больше. Я должен продать этот чертов дом, всё здесь пропитано моим прежним счастьем. Я сидел в кресле часами, ожидая, что Кэт вот-вот войдёт в эту дверь, потом понимал, что всё бесполезно. Бился в истерике, пускал по вене и засыпал, погружаясь в полный красок мир прошлого. Когда-то у меня была любимая женщина и лучший друг, теперь у меня есть только моя боль. Прости Кэт, я не могу сдержать своё обещание и жить дальше.