Оставалось только гадать: вся ли поездка в Украину окажется столь сюрреалистической, как пребывание в Харькове? Никто не сказал бы, что этот город им стопроцентно понравился, однако оставил что-то на душе.

— Что у нас дальше? — спросил Дани, когда они вернулись домой.

— Ну там ещё Полтава, Киев, Одесса, — ответил Герман, сверяясь с маршрутом.

— Чёрт, я думал, мы в Крым едем. Ты же говорил, на море! — плаксиво произнёс басист.

— Ну там в Одессе есть море.

— Там же еврейское море, а я хотел нормальное.

Все рухнули спать, потому что завтра снова ждал автобус и километры по выжженной степи.

Утром звонила Мария, сказала, что концерт в Полтаве отменён по неизвестным причинам. Герман почему-то вздохнул с облегчением. Выдвигаться в Киев решено было во второй половине дня, когда спадёт эта адская жара, накрывшая город.

Фургон ехал по степи, скользя по трассе как пароход в жёлто-зелёном море. В блёклом небе уже загорался закат, бросая золотистые отблески на горизонт. Мир дышал красотой и свежестью. Все прильнули к окнам, стремясь надышаться этим чарующим дорожным воздухом.

«Хотел бы я здесь остаться», — сказал Макс сам себе. Он понял, что это было зря, когда у автобуса спустило колесо. Легонько тряхнув, «Газель» съехала к обочине.

— И что мы теперь будем делать? — в голове Дани мелькнула лёгкая паника.

— Не ссыте, у меня запаска есть, только менять долго придётся, — водитель махнул рукой, вылезая из кабины.

Ребята вывалились из фургона, разминая затёкшие конечности. Солнце рисовало узоры в небе; бросая золотистые отсветы на дорогу и степь, оно садилось в густую траву, испещрённую лимонными и лиловыми цветами. Пустой пакет прокатился по трассе, как перекати-поле. Огоньки сигарет светились всё ярче в наступающих сумерках. Мелкие камушки хрустели под подошвами кед. Небо меняло цвет на розоватый. Белый след от самолёта взвился в небе причудливым драконом. Дани ходил вдоль дороги и снимал закат на камеру Германа.

— Это просто какой-то Техас, — приговаривал он, направляя аппарат на пустую дорогу.

Макс сидел на обочине и курил. Дани захватил и его в объектив.

— Не снимай меня! Я похож на сельского пидара, — сказал он, закрывая лицо женской соломенной шляпой.

— Ты такой милый, как гриб-псилоциб, что пророс сквозь асфальт.

— Что ты там наснимал? — спросил Герман, выхватывая камеру.

Там было небо, залитое светом поле, солнечные блики на боку фургона, чёрные силуэты, уходящие в закат.

— Странно осознавать, но это крутые фотки, — сказал Воронёнок. — Ты снимал раньше?

Дани просто пожал плечами.

— Нет, я просто пошарил в настройках, мой хипстерский друг.

Бросив окурок в пыль, Макс убежал в степь. Он мчался со всех ног, вскоре можно было различить только светлое пятно на фоне синеющей травы. Он бегал кругами быстро, как борзая.

— Что он там? — спросил Дани.

— В него вселился бес, это нормально.

Джефф, как самый ответственный, помогал водителю менять колесо.

Герман пошёл за Максом. Мокрая от вечерней росы трава ласкала голые щиколотки. Закатная степь завораживала и околдовывала. Макс сменил направление своего бега и рысью направился к Герману.

— Полегчало? — спросил Воронёнок, вынимая сигарету.

Макс молча кивнул, садясь в траву. Светлые волосы слиплись от пота. Лицо раскраснелось, так что видно было даже в полумраке. Герман опустился рядом с ним, чувствую всем телом сырость. Макс положил голову ему на плечо. За секунду до этого в его глазах сверкнуло отражение закатного неба, и тёплая улыбка пробежала по лицу.

— Я скучал, — прошептал Герман.

— Я всегда рядом, — ответил Макс так же шепотом.

— Только твоя оболочка. Я соскучился по тебе настоящему.

— Кто знает, кто из нас настоящий? — усмехнулся он.

Макс жестом попросил у Германа сигарету. Тот протянул свою, где осталась всего половина. Он затянулся, ощущая чужую слюну на фильтре. Несколько длинных минут они просто курили одну сигарету на двоих, глядя в небо. Макс мягко отстранился от Германа и уставился на дорогу.

— Нам пора, — сказал он, ориентируясь на какие-то свои знаки.

Колесо удалось поменять практически в темноте. Дорога продолжилась в тишине и молчании. Угрюмо покачивался красный фонарь и вился в воздух сигаретный дым. В колонках тихо играл «Current 93» — «All The Pretty Little Horses», сменив прежний угар мрачной меланхолией. Подборка музыки преподносила сплошные колыбельные для больных и одержимых детей.

Утопающий в цветущих каштанах Киев был похож на большой кремовый торт. Макс проснулся, когда они уже въехали в центр. Он смотрел в окно, стараясь осознать всю реальность происходящего. Ему казалось, что он плывёт среди облаков и предутреннего тумана. Гаснущие огни фонарей бросали блики на стекло. Захотелось кофе. Хорошего чёрного кофе с капелькой виски для вкуса. Герман сбросил с себя спальник, промычал что-то вполне согласное с Максом.

Сидя в сонной кофейне у окна, они наблюдали за просыпающимся древним городом. Он был словно динозавр, который сбрасывает с себя вековую труху, постепенно открывая слипшиеся веки. Нет, это не Москва, которая никогда не спит, это город, который дремлет. Дани снова испортил всё молчаливое великолепие, щёлкая вспышкой фотоаппарата.

— Я просто хотел сфотографировать мысль, — сказал он, ловя разгневанный взгляд Макса.

На фото был он с чашкой американо на фоне расплывающихся огней и синего морока.

Дальше все сидели в молчании, про себя жалея, что нельзя курить.

Вписка оказалась в самом центре возле метро «Золотые Ворота», в просторной квартире с большими потолками и окнами от самого пола. Запах травы, кофе, сигарет и благовоний создавал причудливую атмосферу. Это был слегка окультуренный хиппятник, где одновременно могли проживать до десяти человек. Разноцветные рисунки на стенах напоминали об Элис, только у неё всё получалось гораздо живее и приятнее взгляду.

Современные хиппи — бледные дети ушедшей эпохи. Цветы жизни, но больше не дети цветов. С кем им бороться, когда система сожрала их самих изнутри? Сегодня ты идёшь на фестиваль мира, завтра надеваешь костюм и спешишь в офис. И лишь где-то там за ступеньками кислотного рая тебе ещё споёт живая Дженис.

— Я пытался быть хиппи в молодости, — сказал Макс, глядя на «пацифик» на двери. — Но я понял, что я слишком злой для того, чтобы сеять Peace&Love.

Он знал, что все они лукавят, мир, любовь и пацифизм невозможны в эту эпоху. На стене для записей Макс оставил пару строк красным маркером:

Герман обосновался на кухне, заняв подоконник как насест. Дани решил выпить с утра дешёвое фруктовое пиво, котыром они затарились в магазине рядом. Почти все суточные группы уходили на алкоголь, про еду они вспоминали крайне редко, и то — если воровали из супермаркетов. Жизнь превратилась в асоциальное раздолбайство.