* * *

С прошлой ночи в войсках четвертого сектора находился наш Харлашкин. Из моего и Ковтуна распоряжения он фактически выбыл: в эти горячие дни оперативные задания штабным направленцам давал, как правило, сам командарм… Но, планируя завтрашний боевой день, я очень ждал возвращения Константина Ивановича. То, что схватывал он свежим, зорким глазом, часто существенно дополняло донесения штадивов, помогало лучше представить детали обстановки.

Но Харлашкина привезли из 95-й дивизии на машине мертвым. Его пропыленная гимнастерка потемнела и покоробилась от засохшей крови. Сопровождающий военфельдшер объяснил: в груди — крупный осколок, смерть, очевидно, была мгновенной.

Как выяснилось, Харлашкин оказался в подразделении, отражавшем танковую атаку. Он взял чье-то противотанковое ружье — вероятно, бронебойщик был убит или ранен, — пристроился за каменной оградой и стал стрелять. Подбил один танк, успел выстрелить по второму… Военфельдшер сам этого не видел, слышал от других. Но в рассказе, дошедшем до нас из вторых или третьих уст, не потерялась и такая подробность:

— Говорят, майор громко пел песню. Стрелял и пел до самой последней минуты…

Константин Иванович любил петь, песен знал очень много. Раньше, до того как стряслась беда с его женой в эвакуации, он часто радовал ими товарищей в свободную минуту. И вот снова запел в жарком бою, с песней ушел из жизни.

Представитель штаба армии не обязан, да, строго говоря, и не должен заменять выбывшего из строя красноармейца или сержанта — у него свои задачи. Но кто мог упрекнуть майора Харлашкина в том, что перед лицом атакующего врага он взялся "не за свое дело", кто мог поручиться, что не поступил бы на его месте так же! Шла вторая половина грозного севастопольского июня. Уничтожить еще один ненецкий танк, убить еще одного фашиста — выше, важнее этого не существовало ничего.

Два дня спустя из старой боевой когорты направленцев штарма выбыл и майор Исай Яковлевич Шевцов. Он также выехал в войска с поручением, полученным лично от командарма, выполнил это поручение, но на КП не вернулся. Установить, как погиб Шевцов, мы не смогли. На том участке фронта все кипело в огне, и не один он исчез бесследно.

…В контратаке, предпринятой утром 18 июня в общем направлении на станцию Мекензиевы Горы, участвовали кроме батальонов новой бригады Перекопский полк Тарана, левофланговые части дивизии Гузя, остатки приданного ей танкового батальона. Артиллерия 95-й дивизии и чапаевцев с двух сторон поддерживала атакующую группу, имея задачу связать, насколько позволяли небогато отпущенные снаряды, противника огневым боем.

По нашим масштабам и возможностям контратака была крупной, но мы не ждали от нее слишком многого, сознавая, насколько неблагоприятно для нас соотношение сил. Однако все же надеялись, что удар во фланг немецким войскам, вплотную приблизившимся к Братскому кладбищу, Снимет непосредственную угрозу выхода врага к бухте, ликвидирует разрыв между частями Капитохина и Гузя.

К сожалению, достигли мы меньшего, чем рассчитывали. Инициатива была перехвачена на считанные часы, и потеснить гитлеровцев удалось едва на полкилометра.

Из-за больших потерь бригада майора Зелинского не дошла до намеченного рубежа. Но и не откатилась назад, не дала гитлеровцам прорваться к бухте. Словом, эта бригада внесла свой, пусть скромный, вклад в общий, тоже весьма Скромный, результат усилий нашей ударной группы. Он заключался в том, что наступление врага за Северной бухтой было приостановлено на полсуток. Во второй половине дня оно возобновилось по всему фронту четвертого сектора и на левом фланге третьего. Как мы вскоре установили, к известным уже неприятельским соединениям прибавились части 125-й пехотной дивизии, переброшенные с Украины. Должно быть, в штабе немецкой группы армий "Юг" или где-то выше рассудили, что без таких подкреплений Манштейну, севастопольцев не одолеть…

К вечеру в руках гитлеровцев находились Учкуевка и Буденновка. Полем боя сделалась северная часть Братского кладбища. Командный пункт 95-й дивизии переносился к Инженерной бухте.

Докладывая в последний раз обстановку со старого КП, начальник штадива майор Кокурин сообщил, что убит командир 90-го стрелкового полка Смышляев и его заменил капитан Требушный. Про другой полк дивизии — 241-й — Кокурин сказал: "Фактически его больше нет…"

Да и сама дивизия Капитохина теперь только называлась дивизией. Ее остатки оборонялись разобщенными группами, занимая вместе с моряками береговых служб и боевыми дружинами Северной стороны подготовленные раньше и создаваемые вновь опорные пункты — в отрогах спускающихся к бухте балов, в старых укреплениях, в прочных каменных домах.

Мучительно было сознавать, что героически сражающуюся пехоту не в состоянии поддержать в полную силу наша артиллерия, имевшая еще много орудий: со снарядами стало совсем туго. Большинство полевых батарей перешло на стрельбу прямой наводкой, некоторые вообще молчали,

Журнал боевых действий сохранил сделанную 18 июня запись: "В артиллерийские части отправлено 38 тонн боеприпасов, поднятых водолазами с транспорта "Грузия", потопленного в Южной бухте". Чтобы представить, на что шли люди, сделавшие это, наверное, достаточно сказать, что за тот день в бухтах и вокруг них разорвалось несколько сот крупных авиабомб.

Зайдя, как обычно, ко мне по приезде из войск, Иван Филиппович Чухнов с горечью сказал:

— У бойцов воды нет, а спрашивают об одном — подбросят ли снарядов? Насчет этого ничего нового?

Вода тоже сделалась проблемой — и в городе, и на передовой. Стоял южный июньский зной, прифронтовые колодцы вычерпывались по ночам до дна. Туда, где до воды было далеко, тыловики возили ее в бочках (чуть начнет светать, за водовозами уже охотились швыряющие над дорогами "мессершмитты"). Эта вода шла только для кухонь в для питья, а об умывании во многих частях забыли… Но все невзгоды отступали перед главным, единственно важным — было бы чем бить врага!

— Ночью ожидается "Белосток", — поделился я с Чухновым известием, только что дошедшим до меня от моряков. — Тонн триста снарядов должен привезти.

— Лишь бы дошел! — обрадовался член Военного совета. Из грузовых судов один этот небольшой транспорт продолжал ходить в Севастополь. И пока ему везло: многократно атакованный самолетами, подводными лодками, катерами, "Белосток" счастливо избегал попаданий бомб и торпед. Преодолел он морскую блокаду и в тот раз. Кроме боеприпасов было выгружено несколько тонн консервов, сошли на причал две маршевые роты. Затем транспорт, как всегда, принял на борт раненых.

Но до Кавказа "Белосток" не дошел. Утром стало известно, что его подкараулили и потопили итальянские торпедные катера, базировавшиеся с недавних пор в районе Ялты.

Это был последний к нам рейс небоевого корабля. Командование флота окончательно решило — впредь посылать в Севастополь кроме подводных лодок только лидеры и эсминцы.

В ту ночь вице-адмирал Октябрьский и дивизионный комиссар Кулаков донесли о положении Севастопольского гарнизона в Ставку. В телеграмме на имя Верховного Главнокомандующего докладывалось: наши потери исчисляются в 22–23 тысячи человек, потери противника намного больше, но, имея абсолютный перевес, господство в воздухе и превосходство в танках, он продолжает огромное давление и, уничтожая наши подразделения бомбоударами, захватывает территорию. "Из всей обстановки видно, — говорилось далее, — что на кромке северной части Северной бухты остатки прижатых наших войск долго не продержатся… Наш следующий рубеж борьбы — южное побережье Северной бухты, гора Суздальская, Сапун-гора, высоты Карагач… Переход на указанную линию обороны будем вынуждены сделать, если немедленно не получим помощи".

Командование СОР просило выделить десять тысяч человек маршевого пополнения, усилить оборонительный район зенитной артиллерией, истребителями и штурмовиками, поставить на линию Кавказ — Севастополь транспортные самолеты с летчиками-ночниками — для доставки снабжения я эвакуации раненых.